Ни разу в жизни Мишель не имел дела с женщиной такого рода и несколько растерялся. Ее звали м-с Лэмпсон, она была вдовой промышленника из Детройта и направлялась в Лиму, для того чтобы уладить какие-то дела. Вернется ли она тем же теплоходом? Возможно, если ей не захочется совершить путешествие в Латинскую Америку.

Они поели в укромном уголке центрального ресторана Кристобаля.

Мишель совершенно забыл про Фершо. А тот в это время лежал на своей раскладушке, придвинутой к самому краю веранды. Неподалеку, возле скопища домов, находилась спокойная и бесшумная зона, тишину которой нарушали лишь фиакры с клиентами отеля «Вашингтон».

Глядя в сторону южной части бульвара, можно было увидеть в небе красно-фиолетовые отблески, подобные тем, которые обозначают разгар сельского праздника, где много музыки и смеха. Подчас оттуда доносились пронзительные звуки — крики, ржанье лошадей, клаксоны такси.

В проезжавших мимо фиакрах люди спокойно разговаривали кто о чем, даже о любовных делах, не догадываясь, что ночь звонко разглашает их откровения сотням людей, ожидающих прихода сна на верандах.

Минуту спустя он услышал из одного фиакра строгий голос француженки:

— Ты неисправим, Жан! Не вижу ничего постыдного спросить о цене вещи. Ты же снимаешь номер в отеле, даже не интересуясь его стоимостью. Куда более богатые люди, чем мы, не стесняются…

Грузовичок Дика Уэллера сновал взад и вперед. Фершо и не пытался уснуть. Когда вернется Мишель? Что он там делает? Он ушел надолго и не придет раньше, чем в городе не стихнет оживление. Это было сильнее его. Он словно цеплялся за последний огонек, за последний открытый бар.

Фершо чувствовал приближение приступа, и ему было страшно. Он находился один в квартире, а обращаться за помощью к Вуольтам, занимавшим второй этаж, ему не хотелось.

Приступ всегда начинался одинаково: стоило только о нем подумать. Сердце его было здоровым, как утверждали врачи. Но в груди все вдруг приходило в движение.

Казалось, внутренние органы сжимаются, как губка.

Одиночество становилось невыносимым. Тем более что он знал: что-то жило в нем теперь своей, независимой от остального организма, жизнью. Казалось, сердце, внезапно обретя независимость, начинало биться с невероятной быстротой.

Мишелю никогда не понять ту боль, которую он ему причиняет. Он незлой человек. Это не его вина.

Устоит ли Фершо от искушения встать и выйти на улицу? Обычно это случалось не сразу. Ему было стыдно.

Сколько уж раз он тащился, как нищий, до порта, к Жефу. Сколько раз заглядывал там в дверь, чтобы спросить:

— Вы здесь, Мишель?

Ну, да. Он был здесь. Играл в карты с Ником Врондасом, Жефом и одним из сутенеров.

В первое время Мишель вставал и шел за ним. При этом Фершо извинялся:

— Я не хотел вас беспокоить. Но я уверен — приближается приступ.

Теперь тот просто кричал ему со своего места:

— В чем дело? Я что, не имею права сыграть партию?

Нет! Фершо не сиделось на месте. Он был уверен, что сердце его в конце концов выскочит из груди.

Он поспешно стал кое-как одеваться в темноте. Вуольты наверняка услышат его шаги и станут посмеиваться:

— Старик снова отправился на поиски своего секретаря.

Он тоже миновал особый квартал, заглядывая в подвальчики. Его здесь знали, но даже не утруждались спросить, кого он ищет. Только бретонка бросила ему мимоходом:

— Ищете Мишеля? Он только что проехал на фиакре с американкой.

Все было именно так. Мишель пригласил свою спутницу прокатиться по городу. И пока фиакр вез их вдоль пляжа, он наклонился к ней и нежно сжал руку, которую та у него не отняла. Потом губы его слегка коснулись ее полуоткрытых губ. Губы тоже не отстранились. М-с Лэмпсон спокойно приняв поцелуй, сказала:

— А теперь тихо! Потом.

Несомненно, она сдержит свое обещание. Но сначала ей хотелось выполнить всю намеченную программу вечера.

Как раз в эту минуту, пошатываясь, Фершо вошел к Жефу, который бросил ему из-за стойки:

— Он заходил сюда три-четыре часа назад.

Что бы сказал Жеф, если бы знал, что заглянувший в дверь старик не какой-нибудь бедняк, а Дьедонне Фершо, великий Фершо из Убанги? В какое сравнение все они тут могли идти с этим человеком!

Жеф был каторжником и так этим гордился, что вот уже в течение двадцати лет брился наголо. Что он такого необыкновенного совершил? Кем был? Как и многие, приехал на строительство канала. Возможно, убил человека, но наверняка этого никто не знал. Теперь у него было кафе-отель; и как всякий владелец отеля, он каждый вечер подсчитывал выручку и относил ее в банк.

Самым, однако, необыкновенным в их маленьком кружке было то, что все называли его главарем. Среди сводников, обслуживавших своих дам в особом квартале, и среди портовых спекулянтов он разыгрывал из себя главаря банды. К нему привозили пассажиров, которые считали за честь чокнуться с убийцей!

Самым богатым среди них был хозяин «Парижского базара» Ник Врондас, левантинец с матовой кожей, напомаженной головой и ухоженными руками, унаследовавший дело от своего дяди Эфраима.

Что ответят ему все эти подонки, если он им скажет:

«Я — Дьедонне Фершо»? И надо же, чтобы теперь он, Фершо, бегал по улицам, стуча деревяшкой, в поисках маленького негодяя по имени Мишель!

Совсем позабыв о своем приступе, он думал о том, кем был и кем стал. О том, что если не удастся провернуть дело в Монтевидео, то через четыре-пять лет, если только он будет жив, его ждет полная нищета. Тогда Мишель его бросит, и он останется совсем один, на улице.

Фершо вздрагивал всякий раз, когда ему казалось, что он видит знакомую фигуру Мишеля. Он заглядывал в бары. У него осталось несколько сот тысяч франков.

Бриллианты были украдены на испанском судне. Дельцы Уругвая и Аргентины, у которых он рассчитывал получить крупные суммы, переведенные ему братом, обобрали его, отдав лишь незначительную часть его сбережений.

На прошлой неделе Мишель проиграл в покер Нику, Жефу и сутенерам двести долларов. В этих случаях он плакал, просил прощения, обещал…

Толпа толкала Фершо. Для всех он был г-ном Луи, слегка безумным, но наверняка очень богатым стариком, который только и делал, что искал своего секретаря.

— Вы не видели Мишеля?

— Он только что был здесь с дамой.

…Колон жил словно в лихорадке. Были открыты двери всех заведений. В одном из баров, куда они на минуту заглянули, его спутница увидела в руках у соседа мумифицированную головку индейца.

— Что это такое?

Мишель пояснил.

— Я хочу точно такую же. Да! Непременно!

Тогда он пустился на поиски Голландца. Тысячи людей точно так же разыскивали друг друга. Пассажиры, высадившиеся на берег компаниями, не могли найти своих товарищей и с радостными криками бросались навстречу знакомым.

— Вы не видели Голландца?

Они обнаружили его, слегка пьяного, в убогом подвальчике. Но он уже все продал. Американка пришла в еще большее волнение:

— Узнайте, кому он их продал. Я готова перекупить.

Они зашли к Жефу.

— Только что тут был старик… Он ищет тебя.

— Да пошел он!..

Обычно в порту стоял один корабль. Оживление в городе продолжалось около трех часов. Между двумя представлениями можно было отдохнуть.

В этот раз царило настоящее столпотворение. Различить людей с разных судов можно было только по языку. Когда в порту раздавался гудок, все думали, что это касается их, и официанты и бармены бросались за ними вдогонку, чтобы задержать.

— Это уходит «Стелла Поларис». Другие еще стоят.

У Ника продавщица, увидев Мишеля с богатой покупательницей, хотела сунуть ему комиссионные. Он еще ни разу не пользовался этим источником дохода. Но так поступали здесь все. Завсегдатаи Жефа не могли понять его отвращения.

— Если бы он только захотел, то давно бы перестал жить за счет Фершо, который становился все более слабоумным. Разве не предлагала ему Рене работать с ней?

Она не жила в особом квартале. Это была красивая, здоровая двадцатишестилетняя девушка, певица и танцовщица, выступавшая в «Атлантике». Конечно, она была на содержании. Конечно, ей приходилось часть ночи проводить с клиентами.

Мишель знал ее любовника. Но это был не вульгарный сутенер, а бухгалтер из компании «Френч Лайн».

Четыре года назад он погиб на пирсе. В ту минуту, когда он собирался подняться на борт, где его ждали друзья, лебедка размозжила ему голову.

С тех пор Рене жила одна. Снимала комнату у Жефа.

Кормилась у него. Нередко они с Мишелем садились за один столик. Но каждый платил за себя. На этом настаивала Рене.

Однажды, зайдя к Жефу, чтобы выпить, ему вздумалось подняться к ней. Ее комната выходила на внутреннюю галерею, нависавшую над двором.

— Это ты? — прошептала она, еще не придя в себя от сна… — Что ты тут делаешь?..

Впрочем, отношения их после этого не изменились.

Они оставались друзьями. Заходя к Жефу и узнав, что она еще не вставала, он шел наверх.

Как-то утром, увидев, как он спускается от нее, Жеф сказал:

— Ты разве не понимаешь?

— Не понимаю чего?

— Что этой славной девушке нужен кто-то! Вместо того чтобы возиться со старым кайманом…

В полночь Мишель решил похвастаться перед Рене своим трофеем. Не для того, чтобы вызвать ее ревность.

Он был уверен, что она не снизойдет до этого. Просто ему надо было, чтобы она разделила его радость, его гордость.

Они с американкой много выпили, фамильярничали, как старые знакомые. Курили одну сигарету на двоих, он, не стесняясь, доставал деньги из ее сумочки.

Уже два-три раза Мишель подумывал о том, чтобы отвести свою спутницу в более укромное место. Сначала она сделала вид, что шокирована, что не понимает его, потом рассмеялась:

— Почему вы так спешите? У нас еще масса времени!

Скоро в моей каюте…

Рене как раз оказалась здесь, в сиреневом освещении «Атлантика». Огромная певица, мартиниканка, веселила клиентов.