Контору и миссис Уэнстайн я делил с другим адвокатом, пожилым человеком, которого звали Барни Милрейс. Он специализировался на налогах и завещаниях. Партнерами мы не были. Я тешил себя мыслью, что пролагаю себе путь наверх. Барни, боюсь, уже шел под уклон. Он был тихим алкоголиком, настолько тихим, что я порой надолго забывал о его существовании.

Зато Белла Уэнстайн ни на секунду не давала мне забыть о ней. Вдова лет сорока с хвостиком, смуглая и волевая, она назначила себя моим личным погонялой. Едва я вошел в приемную, она вперилась в меня глазами и сказала, поздравляя:

- Сегодня вы рано, мистер Гуннарсон.

- Потому что всю ночь колобродил. Шлялся и веселился.

- Ну, еще бы! В десять пятнадцать придет миссис Эл Стейбил. По-моему, она опять решила развестись.

- Хорошо, я её выслушаю. А причину она назвала?

- Нет, в кровавые подробности она не входила. Но, насколько я поняла, Стейбил опять колобродит, шляется и веселится. Сами видите, к чему это ведет. Да, и еще вам звонил какой-то Падилья.

- Давно?

- Несколько минут назад. Он оставил номер. Позвонить ему?

- Да, да, сейчас же. Трубку я возьму в кабинете.

Я закрыл за собой дверь и сел за старинное дубовое бюро с выпуклой крышкой, которое, не постояв за расходами, доставил сюда из пенсильванского городка, где я родился. Его мне завещал отец вместе с небольшой юридической библиотекой, которая занимала почти все полки на стене.

Сидеть за рабочим столом отца… В этом есть странная приятность. Но и что-то гнетущее. Проходит долгое время, прежде чем возникает ощущение, что ты этого достоин. У меня оно как раз начинало возникать.

Я снял трубку и услышал голос Падильи:

- Мистер Гуннарсон? Я у полковника Фергюсона. Он меня торопит.

- В чем дело, Тони?

- Объяснять по телефону я не хотел бы. Вы бы не приехали сюда?

- Лучше приезжайте ко мне в контору.

- Я бы рад, но не могу оставить полковника одного. Ему требуется кто-то - утешать его и успокаивать.

- Черта с два, требуется! - рявкнул Фергюсон, и тут же его голос загремел мне прямо в ухо: - Освободите линию!

Я освободил линию и вышел в приемную. Миссис Уэнстайн остановила меня одним из своих сложносочиненных взглядов, объединявших ироническую насмешку, трогательность и отчаяние.

- Вы уходите, мистер Гуннарсон? - произнесла она своим любезным, бешено однотонным голосом.

- Да. Ухожу.

- Но миссис Стейбил будет тут через несколько минут. Что я ей скажу?

- Скажите, что я приму её попозже.

- Она обратится к другому адвокату.

- Ну нет. Стейбил ей не разрешит.

10

Днем фергюсоновское жилище производило внушительное впечатление: современный серо-зеленый дом из камня, дерева и стекла, невысокий, искусно вписанный в пейзаж. Он не выделялся на фоне моря и холмов, а сливался с ними.

Дверь открылась, едва моя машина свернула на подъездную аллею. Из дома вышел полковник Фергюсон, а за ним по пятам - Падилья. Вид у Падильи был бледноватый и не первой свежести, но он сумел улыбнуться. Угрюмое лицо Фергюсона застыло в глубоких неподвижных складках. Подбородок вокруг ссадины покрылся густой щетиной - угольно-черной вперемежку с серебряно-белой. Он подошел к моей машине.

- Какого черта вам тут надо?

- Естественно, я беспокоюсь о вашей жене…

- Это мое дело. Я сам решаю.

Я вышел из машины.

- Но и мое, хочу я того или нет. И требовать, чтобы я сидел сложа руки, вы не можете.

- А я вот сижу.

- Больше вы никаких известий не получали?

- Нет. Но одно я вам все-таки скажу, хоть это вас и не касается. Я связался с управляющим банком - деньги будут готовы.

- Раз уж вы зашли так далеко, почему бы не сделать еще шаг и не обратиться к властям?

Он ощетинился:

- Чтобы Холли убили?

- Вы можете обратиться к ним тайно, без фанфар.

- А толку? Раз у преступников есть связь с полицией?

- Этому я не верю. Они вас просто запугивают, стараются парализовать, чтобы вы не принимали никаких мер. Как я вам уже говорил вчера, я знаю местную полицию: очень порядочные люди.

Падилья беспокойно нахмурился. До известной степени я разделял его тревогу, но подавлял ее. Фергюсон слушал меня, зажав длинный подбородок между большим и указательным пальцами. Я заметил, что ноготь на большом пальце обгрызен почти до мяса.

- Рисковать я не буду, - ответил он.

- Но возможно, рисковать вам уже нечем.

- Не понял?

- Вашей жены, возможно, уже нет в живых.

Я рассчитывал его встряхнуть, но он окаменел от ужаса. Челюсть отвисла так, что открылись нижние зубы. Он провел по губам кончиком языка.

- Нет в живых? Её нашли мертвой?

- Этого я не говорил. Но может так случиться, что и найдут.

- Почему? Я же отдам им деньги. А они только о деньгах и думают. Зачем им причинять ей вред? Для меня деньги - ничто…

Я перебил его:

- Вполне вероятно, что деньги вы отдадите, а её так и не увидите. Вы это понимаете, Фергюсон? Едва они получат деньги, какая им выгода возвращать её вам? Ни малейшей, а риск большой.

- Не могут же они взять деньги и все равно её убить?

- Они профессиональные убийцы. Во всяком случае, некоторые из них. Каждый лишний час с ними - опасность для нее.

- Зачем вы ему это говорите? Он и без вас знает. - Падилья покачал темноволосой головой. - Оставьте его в покое, а?

Фергюсон сказал сердито:

- Хватит меня опекать. Можете обо мне не беспокоиться!

- Я больше беспокоюсь о вашей жене. Возможно, её убивают вот сейчас, пока мы стоим здесь и разговариваем, а своими деньгами вы поможете убийце спастись.

- Я знаю, что ей грозит опасность. Я всю ночь только об этом и думал. Перестаньте долбить одно и то же.

- Поезжайте в полицию.

- Не поеду. И довольно ко мне приставать!

Он провел пальцами по жидким волосам. Они вздыбились и затрепетали под ветром с моря, как серые перья. Фергюсон отошел к обрыву и остановился, глядя вниз. Я слушал, как бьется и плещет прибой - непрерывная горестная нота, пронизывающая утро.

- Оставьте его в покое, а? - повторил Падилья. - Вы хотите, чтобы он сорвался?

- Я ведь не для развлечения это делаю. Ситуация на редкость скверная, куда ни кинь.

- Но вы её не облегчаете, мистер Гуннарсон.

- Должен же кто-то хоть что-нибудь сделать!

- Может, да, а может, нет. Вот ошибки сделать нам нельзя. Это уж точно. А если полковник прав? Он в жизни много чего видел. И достиг своего потому, что не позволял другим решать за себя.

- Беда в том, что никто ничего не решает.

- Иногда нужно ждать, и только. А перегнешь палку - и все посыплется.

- Без поучения я как-нибудь обойдусь.

Падилья обиженно отвернулся.

- Послушайте меня, - сказал я в спину Фергюсона. - Ведь это касается не только вас. А в первую очередь - вашей жены, и гораздо больше. Вы берете на себя тяжелейшую ответственность.

- Знаю, - ответил он не обернувшись.

- Ну, так разделите её с другими. Дайте возможность помочь вам.

- Вы мне поможете, если отвяжетесь от меня! - Он обернулся. Близко посаженные глазки были сухими и жгучими. - Я должен сам с этим разобраться. Для себя и для Холли. Один.

- У вас в Калифорнии совсем нет друзей?

- Ни одного, кому я мог бы довериться. В клубе я для них пустое место. А наши знакомые в Голливуде и того хуже. У них на меня зуб, и по веской причине. Я обнаружил, что так называемые друзья моей жены жили за её счет, как пиявки. И я её от них избавил.

- Так, значит, здесь вы совсем один?

- По собственному выбору. Надеюсь, я говорю достаточно ясно?

- Без слуг?

- Шпионящие за мной слуги мне ни к чему. Холли только радовалась, что мы с ней тут вдвоем, и сама все делала. Я не люблю, чтобы за мной шпионили, вам понятно?

Он направился к дому, подняв голову, вздернув плечи. Рядом, передразнивая, бежала его укороченная тень. Кое-что в нем становилось понятным. Упрямый канадец шотландского происхождения, которого деньги обрекли на надменное одиночество. Но он сохранил способность чувствовать, глубины которой я и не подозревал. Трудно что-то понять в человеке, не проникнувшись прежде к нему симпатией.

Падилья не пошел за ним.

- Нельзя ли поговорить с вами, мистер Гуннарсон? С глазу на глаз. Ума у меня немного, а законы я не изучал…

Мне не понравился его осторожный извиняющийся тон.

- Можно сесть в мою машину.

Я сел за руль. Он влез в правую дверцу, закрыв её очень мягко, словно боялся сломать. Я предложил ему сигарету и хотел дать ему огня, но он ловким движением бармена опередил меня: поднес мне зажигалку и закурил сам.

- Спасибо, Тони. Я был немножко многословен, но это профессиональная болезнь.

- Да, за адвокатами такое водится. Я подумал, не пережимаете ли вы, гоня его в полицию. Против полицейских я ничего не имею. Люди как люди, хотя видывал я, как они мажут. Да и вы это знаете. Чаще они стараются. Но иной раз просто махнут рукой и отвернутся.

- Ну а конкретно?

- Вчера вечером я отвез Секундину Донато к ней домой. Она много чего наговорила. И дела и ерунды. Я и решил поговорить с кем-то, кто сообразит, что лучше предпринять. А к полицейским тут не обратишься.

- Почему?

Он замялся, а потом сказал быстро:

- Она думает, что Пайк Гранада стакнулся с грабителями. Только не ссылайтесь на меня. И на нее. - Он посмотрел в небо сквозь ветровое стекло, словно высматривая вертолеты. - Ей и так уж скверно, дальше некуда.

Осталась без мужа, а детей кормить надо. И я не хочу, чтобы они совсем осиротели.