- А я слышал другое.

- Ну, кое-кому она не нравится, так и что? - воинственно спросил Падилья. - Свои недостатки у нее есть, я же не отрицаю. А сказал только, что она не из тех, кто погуливает на стороне» И хотите знать мое мнение? Мужа она любит по-настоящему. Красавцем его не назовешь, но что-то, значит, в нем должно быть. Только войдет в бар; а она уже вся словно светится изнутри.

- Так почему же она от него сбежала?

- По-моему, она не сбежала, мистер Гуннарсон. По-моему, с ней что-то случилось. Сами прикиньте: только что она была душой компании, а в следующую минуту вдруг исчезла.

- Куда?

- Не знаю. У меня секунды свободной не было смотреть по сторонам. Как она уходила, я не видел. Знаю только, что ушла и не вернулась. И её муж с ума сходит от страха за нее. Потому-то он и бесится, если вас интересует мое мнение.

- Но что могло с ней случиться?

Падилья вздохнул.

- Этот город, мистер Гуннарсон, мне известен куда лучше, чем вам. Я тут родился и вырос - прямо в конце Пелле-стрит. Здесь найдутся люди, которые вас прикончат, чтобы выгрести мелочь у вас из карманов. А вчера на Холли… на миссис Фергюсон брильянтов было за пятьдесят тысяч.

- Откуда вы знаете, сколько стоили её драгоценности?

- Еще не хватает вам меня подозревать! Да я бы волоска у нее на голове не повредил. Покажите мне этого подонка - я его до смерти измордую!

- Вы не ответили на мой вопрос.

- Про брильянтовую брошь? Подарок мужа, ну, она и хвастала немножко. Я её предостерег, что язык надо держать за зубами. Даже в «Предгорьях» не стоит кричать направо и налево, сколько… Э-эй! - Машина вильнула в сторону, так сильно дернулись его руки. - По-вашему, Гейнс подбирался к её драгоценностям?

- Не исключено. - У меня в сознании складывались два образа Холли Мэй, но они никак не хотели слиться в одну доступную пониманию женщину. - А вы говорили о своих подозрениях кому-нибудь?

- Только Фрэнки. Он мой помощник. Попробовал поговорить с мистером Бидуэллом. Но он и слушать не захотел. А полковнику и так тревог хватает.

- Он считает, что его жена стала жертвой преступления?

- По-моему, да. Только он не хочет себе в этом признаться. И притворяется перед собой, будто она сбежала с любовником, лишь бы бушевать, а не… не дергаться от страха.

- Вы психолог, Тони.

- Во-во! С вас двадцать пять долларов! - Но он не засмеялся. Ему удалось напугать не только меня, но и себя.

Мы перевалили за гребень гряды, отделяющей долину от побережья. Я вдохнул запах моря, ощутил его необъятность, открывающуюся во мраке внизу под обрывом.

Ночь рассекал вращающийся луч маяка. Он скользнул по шпалере деревьев на обрыве, по плоской крыше одинокого дома и повернулся к морю, где его поглотила стена тумана.

Падилья свернул на дорогу между двумя живыми изгородями, в зеленую траншею, вырванную из темноты. Она вывела нас на разворот за домом с плоской крышей. Подогнав машину ко входу, Падилья вытащил из замка зажигания связку ключей, отпер входную дверь и зажег свет внутри и снаружи.

Совместными усилиями мы извлекли Фергюсона из машины и пронесли через весь дом в спальню. Он обмяк тряпичной куклой, но оказался таким тяжелым, словно кости у него были чугунными. Меня начинала мучить тревога. Я зажег лампу на тумбочке и посмотрел на его застывшее лицо. Оно покоилось на подушке, как в изголовье гроба.

- Да ничего с ним такого нет, - сказал Падилья, разгоняя мои опасения. - Отсыпается, только и всего.

- А вы не думаете, что надо бы вызвать врача? Ведь я ударил его довольно сильно.

- Ну, проверить это нетрудно.

Он вошел в смежную ванную, вернулся с водой в пластмассовом стакане и вылил немного на лицо Фергюсона. Вода расплескалась о лоб, стекла в височные впадины, смочила жидкие волосы. Глаза Фергюсона сразу открылись. Он приподнялся, сел на кровати и сказал очень внятно:

- Что там еще, ребята? Землянка протекла?

- Ага. Виски льет как из ведра, - ответил Падилья. - Как вы себя чувствуете, полковник?

Фергюсон сидел, опираясь на локти, вжав голову в приподнятые плечи и соображая, как он себя чувствует.

- Я пьян. Мертвецки. Господи, ну и пьян же я! - Он прижал волосатый кулак к одному глазу, а другой глаз скосил на Падилью. - Зачем ты мне наливал, Падилья?

- Вы из тех людей, полковник, которым трудно сказать «нет». Даже невозможно.

- Все равно не наливай.

Фергюсон спустил отяжелевшие ноги на пол, встал на них, как на каучуковые ходули, и, пошатываясь, побрел через комнату к двери в ванную.

- Надо влезть под холодный душ. Прочистить старые мозги. Нельзя, чтобы Холли увидела меня в таком виде.

Он встал под душем как был, одетый, и стоял под струями очень долго, отфыркиваясь и ругаясь: Падилья заботливо следил за ним.

Я оглядел комнату. Это была женская спальня. В старину её назвали бы будуаром - всюду шелк и стеганый атлас. Верх тумбочки делили розовый телефон и розовые часы. Они показывали без пяти десять. Мысль о Салли свела меня судорогой.

Я протянул руку к трубке, и в тот же миг телефон зазвонил, словно мое движение замкнуло контакт. Сняв ее, я сказал:

- Дом Фергюсона.

- Полковника Фергюсона, пожалуйста.

- Очень сожалею, но полковник занят.

- Простите, кто говорит? - Голос был мужской, негромкий, нарочито спокойный и бесцветный.

- Знакомый.

- А полковник здесь?

- Да. Он, собственно, принимает ванну.

- Дайте-ка его на провод, - произнес голос, утрачивая бесцветность. - И пошевеливайтесь, приятель.

Меня тянуло возразить, но я почувствовал, что дело действительно не терпит отлагательств, и подошел к двери в ванную. Падилья помогал полковнику стаскивать набухший от воды твид. Фергюсона бил такой озноб, что пол под моими подошвами вибрировал. Он слепо посмотрел на меня:

Чего вам надо? Падилья, чего ему надо?

- Вас к телефону, полковник. Вы можете взять Трубку?

Падилья помог ему доплестись до кровати.

Фергюсон присел на край и поднес трубку к уху. Он был голым по пояс. Покрывшаяся пупырышками кожа отливала мертвенной бледностью. Грудь покрывали спутанные седеющие волосы. Он слушал, полузакрыв глаза, лицо его вытягивалось, дряблело. Я думал было, что на него снова накатывается пьяное забытье, однако он несколько раз четко произнес «да», а потом сказал:

- Да, обязательно, Можете рассчитывать твердо. Очень жаль, что мы не установили контакта раньше.

Он положил трубку, не сразу попав на рычаг, встал, посмотрел на Падилью и уставился на меня из-под набрякших век.

- Свари мне кофе, а, Падилья?

- Один момент! - и Падилья бодрой рысцой исчез из спальни.

Фергюсон повернулся ко мне:

- Вы из ФБР?

- Отнюдь. Я адвокат. Мое имя Уильям Гуннарсон.

- Трубку вы сняли?

- Да.

- Что вам сказали?

- Звонивший мужчина сказал, что хочет говорить с вами. И срочно.

- А о чем, он не сказал?

- Нет.

- Вы уверены?

- Абсолютно уверен.

Говорил он оскорбительным тоном, но я подыгрывал ему, не зная, насколько он отрезвел и обрел ясность мысли.

- И вы не представитель закона?

- В известном смысле представитель. Но активная его защита в мои обязанности не входит. А в чем дело, полковник?

- Чисто личное, - ответил он резко. - Могу ли я узнать, почему вы находитесь в спальне моей жены?

- Я помог Падилье доставить вас домой из «Предгорий». Вы ничего не соображали.

- А-а! Благодарю вас. А теперь вы не откажете в любезности уехать?

- Когда освободится Тони Падилья. Мы приехали на вашей машине.

- А-а! Еще раз благодарю вас, мистер Гуннарсон.

Он утратил ко мне всякий интерес. Его глаза беспокойно шарили по стенам. Внезапно он душенадрывающе вскрикнул «Холли!», а потом со словами «нашел время нализаться!» прошел к туалетному столику и уставился на свое лицо. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, - под его кулаком зеркало разлетелось вдребезги.

- Прекратить! - рявкнул я своим сержантским голосом.

Он оглянулся и ответил с нежданной кротостью:

- Вы правы. Сейчас не время для детских выходок.

В дверь заглянул Падилья.

- Что тут еще?

- Ничего, - ответил Фергюсон. - Я просто разбил зеркало. Утром я куплю жене другое. Как насчет кофе, Тони?

- Закипает. А вы бы надели что-нибудь сухое, полковник. Еще воспаление легких схватите.

Падилья, видимо, питал к нему теплые чувства. В отличие от меня. Но я все-таки остался. Телефонный звонок и реакция на него Фергюсона меня заинтриговали. После звонка атмосфера стала тяжелой, заряженной электричеством.

Падилья подал кофе в гостиную - огромную комнату с окнами по двум стенам, отделанную тиковыми панелями с легким креном в корабельную романтику. Плеск прибоя внизу и то возникающий, то исчезающий луч маяка поддерживали иллюзию, будто мы расположились в судовой рубке.

Фергюсон выпил по меньшей мере кварту кофе. Чем больше он трезвел, тем напряженнее становился. Закутанный в махровый халат, он походил на гималайского святого на грани мистического озарения.

Наконец он встал и прошел в соседнюю комнату. Когда он зажег там свет, за аркой двери я увидел белый концертный рояль и задрапированную арфу. На рояле стояла фотография в серебряной рамке.

Фергюсон взял ее, несколько секунд пристально рассматривал и прижал к груди. Его словно свела судорога, некрасивое лицо стало почти уродливым. Казалось, он рыдает - беззвучно и без слез.

- Бедняга, - сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.

Я был менее деликатен и прошел через арку.