– Теперь тебе все обо мне известно, – закончил Феликс. – Вот только Джорджа я не убивал.

Его голос звучал ровно, однако Найджел видел, что Феликса трясет, как после купания в ледяной воде. Воцарилась тишина. Река плескалась о берег, пронзительно кричала камышница, гостиничное радио монотонно повторяло заверения японцев, что бомбардировки китайских городов были предприняты в целях самообороны. Молчание растянулось, словно обнаженный нерв. Все время, пока Феликс говорил, Лина сидела неподвижно, вцепившись ладонями в сиденье, только губы шевелились, как будто она пыталась угадать, что он скажет. Теперь ее хватка ослабла, пухлые губы дрогнули, тело поникло.

– Феликс, почему ты не рассказал мне об этом раньше? Почему? – воскликнула она.

Лина бесстрашно взглянула прямо в его суровое, бесстрастное лицо. Найджел и Джорджия прятали глаза. Феликс не ответил, он держался так, словно не хотел иметь с Линой ничего общего. Она разрыдалась, вскочила и бросилась бежать.

– Твоя тайная дипломатия сбивает меня с толку, – заметила Джорджия часом позже в гостинице. – Неужели ты намеренно спровоцировал эту душераздирающую сцену?

– Мне очень жаль. Я не думал, что все так обернется. Во всяком случае, теперь ясно, что Лина не убийца. Она ничего не знала о дневнике, и она действительно его любит. Из этого следует, что она не убивала Джорджа и не пыталась подставить Феликса. Хотя, – добавил Найджел, рассуждая вслух, – если ее слова относились…

– Чепуха, – перебила его Джорджия. – Мне нравится эта девушка. Она не пустышка, у нее храброе сердце. Говорят, яд – не женское оружие, потому что это оружие трусов. Если бы Лина захотела убить Рэттери, она размозжила бы ему голову. Такие, как она, способны убить только в порыве ярости.

– Похоже, ты права. Но скажи, почему Феликс так холоден с ней? Почему не рассказал про дневник сразу после убийства Рэттери? И почему бы не признаться Лине наедине, а не устраивать представление?

Джорджия откинула со лба черные волосы.

– Ему нужна была аудитория. Он боялся признаться Лине наедине, потому что использовал ее – по крайней мере, в самом начале, – сделав невольной сообщницей преступления. Он тонкий, ранимый человек, поэтому видел, как искренне она его любит, и не хотел ранить ее чувства. Я бы сказала, что он относится к тому типу трусов, которые больше всего на свете боятся таких сцен, но не из уважения к чувствам других, а потому, что не хотят задеть собственные. Поэтому он так ухватился за возможность открыть душу при посторонних. Наше присутствие спасало его от потоков слез и жалоб.

– Ты думаешь, он ее не любит?

– Пожалуй. По крайней мере, пытается убедить в этом ее или себя. Хотела бы я, чтобы он нравился мне меньше, – закончила Джорджия неожиданно.

– Почему?

– Ты заметил, как он преображается рядом с Филом? Феликс всей душой предан мальчику, а Фил буквально смотрит ему в рот. Если бы не это…

– …ты с легкостью заподозрила бы Феликса в самом страшном, – закончил за нее Найджел.

– Я предпочла бы, чтобы ты не вытягивал из меня признания, которых я не собиралась делать, словно фокусник золотые часы из карманов простаков, – обиженно заметила Джорджия.

– Ты прелесть, и я тебя обожаю, но кажется, ты впервые в жизни солгала мне.

– Нет.

– Значит, не впервые.

– Значит, не солгала.

– Ладно, будь по-твоему. Не возражаешь, если помассирую тебе плечи?

– С удовольствием. Если только ты ничем не занят.

– До утра я должен прочесть дневник. Я прикрою лампу и сяду читать, когда ты уснешь. Кстати, надо будет представить тебя старой миссис Рэттери. Настоящая ведьма. Хорошо бы у нее имелась причина отравить Джорджа.

– О матереубийцах я слышала, чего не скажешь о детоубийцах.

Найджел пробормотал:

– Ты бледен, мой Рональд! – О мать, моя мать!

– Тебя отравили, единственный мой!

– О да, я отравлен! Стели мне кровать.

Мне тяжко, мне душно, мне нужен покой[28].

– Я думала, что героя баллады отравила невеста, – заметила Джорджия.

– Вот и он так думал, – зловеще промолвил Найджел.

Глава 8

– Я бы многое отдал, чтобы найти ту склянку, – рассуждал инспектор Блаунт, когда на следующее утро они с Найджелом шагали к мастерской. – Если ее припрятал кто-то из семьи, она в доме. После того, как Рэттери стало плохо, у них не было возможности отлучиться.

– А как насчет мисс Лоусон? Она сказала, что почти все время провисела на телефоне. Вы проверяли?

– Проверял. Я набросал план их перемещений с ужина до приезда полиции. Любой из членов семьи мог на минуту выйти из гостиной и спрятать склянку в доме, однако люди Коулсби обшарили дом, сад и окрестности на сто ярдов вокруг и ничего не нашли.

– Рэттери принимал лекарство регулярно? Куда он девал пустые бутылки?

– На прошлой неделе их отдали старьевщику.

– Вижу, вы времени зря не теряете, – заметил Найджел.

– Уф!.. – Блаунт снял фетровую шляпу, вытер блестевшую от пота лысину и решительным движением надвинул шляпу на лоб.

– А не хотите спросить Лину напрямик, куда она дела склянку?

– Вы же знаете, я никогда не давлю на свидетелей.

– Удивляюсь, что молния не поразила вас на месте. Такой наглой лжи…

– Вы прочли дневник?

– Прочел. И почерпнул немало полезного.

– Согласен. Я узнал, что Рэттери не слишком любили в семье, и, кажется, он крутил роман с женой своего компаньона, Карфакса, к которому мы направляемся. Впрочем, Кернс вполне мог намеренно упомянуть об этом, чтобы отвести от себя подозрение.

– Вряд ли намеренно, скорее en passant[29].

– О, Кернс весьма умен, он не стал бы делать грубых намеков.

– Что ж, это легко проверить. У нас достаточно доказательств того, что Рэттери был домашним тираном. Он и его мать подмяли под себя всех, кроме Лины Лоусон.

– Допустим. Стало быть, вы думаете, что Рэттери отравила жена? Или кто-то из слуг?

– Ничего я не думаю, – ответил Найджел немного раздраженно. – Ясно одно: в дневнике Феликс честно рассказал о том, что творилось в семействе Рэттери.

Оставшуюся часть пути они не разговаривали. Улицы Севернбриджа сверкали под полуденным солнцем. Если бы местные жители, глазевшие на прохожих из живописных, старинных и запущенных переулков, узнали, что проходящий мимо солидный господин – в действительности самый грозный инспектор Скотленд-Ярда, они искусно скрыли бы удивление. И даже когда Найджел громко затянул «Балладу о Чеви-Чейз», это не вызвало в городке переполоха, лишь заставило его спутника испуганно оглядеться по сторонам и ускорить шаг. Жителей Севернбриджа, в отличие от инспектора Блаунта, было не испугать нестройным пением, хоть обычно и не в такую рань. Автобусы с туристами из Бирмингема каждое летнее воскресенье устраивали здесь такой гвалт, какого городок не знал со времен войны Алой и Белой розы.

– Хорошо бы вы прекратили издавать эти душераздирающие звуки, – наконец не выдержал инспектор.

– Надеюсь, вы не имеете в виду мое переложение величайшей из баллад…

– Именно его.

– Не обращайте внимания. Осталось пятьдесят восемь куплетов.

– Вот черт! – воскликнул Блаунт, не имевший привычки чертыхаться.

Найджел продолжил:

Охотничьим рогом и лаем собак

Граф Перси гонял там оленей.

Потомки о том не забудут никак,

В котором уже поколенье.

– Слава богу, пришли, – сказал Блаунт, влетев в мастерскую.

Двое механиков отчаянно спорили, не вынимая сигарет изо рта, под плакатом: «Курение категорически запрещено». Блаунт спросил, где хозяин, и их отправили в кабинет. Пока инспектор объяснял цель своего визита, Найджел рассматривал Карфакса. Маленький, аккуратно одетый мужчина неприметной внешности, на гладком загорелом лице свойственное заядлым игрокам в крикет выражение сдержанной веселости и добродушия. Энергичный, но не честолюбивый. Такие люди не гонятся за славой, размышлял Найджел, они просты в общении, но часто бывают себе на уме, порой одержимы каким-нибудь увлечением или являются непризнанными экспертами в узкой научной дисциплине, из них выходят отличные мужья и отцы. Невозможно представить, что подобные люди одержимы страстями, однако впечатление обманчиво. Маленький человек, если его задеть, обретает храбрость мангуста. Его дом – его крепость, и защищать ее он будет с упорством и яростью. Возьмем, например, Роду. Интересно…

– Видите ли, мы опросили всех аптекарей в округе, – говорил Блаунт, – и установили, что никто из семейства Рэттери не покупал стрихнин ни в какой лекарственной форме. Конечно, мы расширим круг опрошенных, но предварительно пришли к выводу, что убийца мог позаимствовать крысиный яд в вашей мастерской.

– Убийца? Вы исключаете возможность самоубийства или несчастного случая? – спросил Карфакс.

– А вам известны причины, которые могли навести вашего партнера на мысль покончить с собой?

– Я просто спросил.

– Например, финансовые затруднения?

– Нет, дела в мастерской идут неплохо. А случись что, я потерял бы куда больше Рэттери. Мастерская куплена целиком на мои деньги.

– Неужели?

С глупым видом уставившись на кончик сигареты, Найджел неожиданно спросил:

– Вам нравился Рэттери?

Инспектор Блаунт всплеснул руками, словно говоря: «Я к этому непричастен».

– Вы хотите знать, почему я вошел с ним в дело? – спросил Кафакс, ничуть не смутившись. – Видите ли, во время войны Рэттери спас мне жизнь, и когда я снова с ним пересекся – лет семь назад, – он был на мели. Его мать потеряла свои сбережения, и самое меньшее, что я мог для него сделать, это взять в долю.