* * *

Но как только Бонни удалилась на безопасное расстояние от всевидящего ока толпы, она дала волю горьким слезам, спрятав лицо на груди и сотрясаясь от рыданий в объятиях Чудо-мальчика, пока лимузин пробирался в густом потоке уличного движения, пытаясь улизнуть от преследовавших их автомобилей ненасытной прессы.

— О, Бутч, все было так ужасно! Совсем как на п-параде роз. Удивительно, что они не п-попросили меня спеть что-нибудь п-по радио!

— Все уже позади, дорогая. Забудь про это. Все уже прошло!

— И дедушка не приехал. О, я его ненавижу! Я сама звонила ему сегодня утром. Он отказался. Сказал, что очень болен. Что не может выносить похорон, и что я должна попытаться его понять. Его родная дочь! О, Бутч, я так несчастна!

— Забудь этого старого сухаря, Бонни. Он не стоит твоих переживаний.

— Я надеюсь, что никогда больше его не увижу!

Когда они прибыли домой в Глендейл, Бонни извинилась и отослала Бутчера прочь, и приказала Клотильде захлопывать дверь перед носом любого, будь то друг или враг, кто бы ни постучал. А сама она заперлась в спальне, всхлипывая и пытаясь, как ни странно, отыскать успокоение в толстой пачке корреспонденции, оставленной для нее Клотильдой.

Тай, которому пришлось кружным путем добираться до Беверли-Хиллз, сменил открытый бунт на угрюмое замкнутое молчание; его сопровождающие благоразумно оставили его на попечение Лаудербека и удалились. Но едва он успел пропустить третий стаканчик бренди, как зазвенел телефон.

— Меня нет! — рявкнул он Лаудербеку. — Ни для кого, слышишь? Я покончил навсегда с этим городом! Я покончил со всеми, кто в нем живет! Здесь все насквозь фальшиво, безумно и порочно! Пошли того, кто звонит, ко всем чертям!

Лаудербек воздел к потолку страдающий взор и произнес в телефонную трубку:

— Извините, мисс Стьюавт, но мистева Войла…

— Кто? — завопил Тай. — Погоди! Дай сюда трубку!

— Тай, — сказала Бонни таким странным голосом, что его охватила холодная дрожь. — Ты должен приехать сюда немедленно.

— Какого дьявола случилось, Бонни?

— Прошу тебя. Поторопись. Это ужасно важно.

— Дай мне три минуты, чтобы переодеться!

Приехав в дом Бонни, Тай обнаружил Клотильду плачущей у подножья лестницы, ведущей из холла на второй этаж.

— Клотильда, где мисс Стьюарт? Что происходит?

Клотильда заломила свои пухлые руки:

— О, мсье Ройаль, это в самом деле вы? Мадемуазель поистине сошла с ума! Она там, наверху, все переворачивает вверх дном! Я желала позвонить мсье Бутчерру, но мадемуазель пригрозила мне. Elle est une tempête![42]

Тай взбежал вверх по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки, и обнаружил Бонни в развевающемся розовато-лиловом крепдешином халатике, которая, как сумасшедшая, выбрасывала на пол содержимое ящиков секретера и письменного стола. Будуар се матери выглядел так, словно в него ударила молния.

— Их здесь нет! — кричала Бонни в отчаянии. — Или я не могу их найти. Какая же я дура!

Она в изнеможении свалилась на кровать матери. Распущенные волосы были перевязаны золотой лентой и ниспадали сверкающим каскадом, словно топленый мед, вдоль ее плеч, где их пронизывали яркие солнечные лучи.

Тай смущенно вертел в руках шляпу, отводя глаза в сторону. Затем он решился и посмотрел на девушку:

— Бонни, зачем ты меня вызвала?

— О, потому что я неожиданно вспомнила… А потом, когда я просматривала почту…

— А почему ты не позвала Бутча? Клотильда сказала, будто ты запретила звонить ему. Почему же… меня, Бонни?

Она замерла в неподвижности, смутившись, плотнее запахнула на себе халатик и отвела взгляд, не выдержав жгучего пламени, пылавшего в его глазах.

Тай бросился к ней и поднял ее с кровати, грубо обняв за плечи:

— Хочешь, я сам скажу тебе, почему?

— Тай… Ты так странно смотришь… Не надо!

— Я чувствую себя очень странно. Я сам не понимаю, что со мной. Глупейшая, дурацкая ситуация… Но видя тебя здесь, на кровати — одинокую, испуганную, как потерявшийся ребенок… Бонни, почему ты первым делом подумала обо мне, когда тебе понадобилось сообщить кому-то о чем-то очень важном?

— Тай, прошу тебя, перестань!

— Считается, что мы ненавидим друг друга?

Она попыталась освободиться из его объятий, не очень настойчиво:

— Пожалуйста, Тай, не надо! Ты не должен…

— Но я ведь не ненавижу тебя, — с удивлением в голосе произнес он. Руки, державшие ее, напряглись еще сильнее. — Я только что понял это. Я вовсе не ненавижу тебя. Я люблю тебя!

— Тай! Нет!

Он плотнее прижал ее к груди одной рукой, а другой поднял ей подбородок, чтобы заставить взглянуть на себя.

— И ты любишь меня. Ты всегда любила меня. И знаешь, что это правда.

— Тай, — прошептала она. — Отпусти меня…

— Ничего не поделаешь!

Бонни дрожала, точно стеклянная статуэтка от сильного удара; затем дрожь внезапно исчезла, и вся ее нежность полностью передалась ему.

Они стояли молча, прижавшись друг к другу, не глядя на беспорядок, царивший в комнате.

Спустя долгое время Бонни прошептала:

— Это безумие. Ты сам так сказал.

— Тогда я не желаю больше быть здравомыслящим!

— Мы оба сейчас очень ослабели. Мы чувствуем себя потерянными и… О, эти ужасные похороны!

— Мы стали наконец самими собой, Бонни! И если их смерть не принесла им ничего другого…

Бонни спрятала лицо у него на груди.

— Это похоже на сон… Я чувствовала себя словно обнаженной… Как хорошо быть так близко к тебе, когда знаешь, что ты и я… из всех людей на земле…

— Поцелуй меня, Бонни. Боже, как я хотел… — Губы его касались ее лба, век, ресниц…

Внезапно Бонни отшатнулась от него и обессиленно опустилась на шезлонг.

— А как же Бутч? — жалобно спросила она.

— О! — сказал Тай. Радость и пылкая страсть быстро увяли на его лице. — Я совсем забыл о Бутче… — Но тут его брови сурово сошлись на переносице, и он сердито воскликнул: — А черт с ним, с Бутчем! И черт со всеми! Я слишком долго был лишен тебя. Ты была всей моей жизнью — перевернутой, точно в кривом зеркале, — и мы должны получить за это компенсацию. С самого детства мне внушали ненависть к тебе; она была постоянно со мной, а значит, ты была со мной днем и ночью еще с тех пор, когда я бегал в коротких штанишках. И сколько я себя помню, я всегда думал о тебе… Я имею больше прав на тебя, чем Бутч!

— Я не могу причинить ему боль, Тай, — лишенным выражения голосом произнесла Бонни. — Он самый лучший человек в мире!

— Но ты не любишь его, — решительно возразил Тай.

Она опустила глаза:

— Я… я не в состоянии сейчас разобраться. Все произошло так неожиданно… Он любит меня!

— Ты была всей моей жизнью, Бонни. — Тай попытался вновь заключить ее в объятия, ища ее губы.

— Нет, Тай. Мне нужно… немного времени. О, это звучит банально! Но ты ведь не можешь ожидать… Я должна привыкнуть…

— Я никуда не отпущу тебя!

— Нет, Тай. Не сейчас. Ты должен обещать мне, что не скажешь… ну, обо всем этом… ни одной живой душе. Я не хочу пока, чтобы Бутч узнал. Может быть, я неправа. Может быть… Но ты должен пообещать!

— Не думай ни о ком, кроме меня, Бонни!

Она вздрогнула.

— Единственное, что приходило мне в голову последние три дня — это желание увидеть мою маму отомщенной. Вот видишь, просто невозможно говорить о простых вещах, чтобы они не звучали… мелодраматично! Но я действительно хочу этого. Очень хочу! Она была милейшим, самым безобидным существом на свете. Кто бы ни убил ее — он чудовище! Он не может быть человеком! — Губы ее сложились в жесткую линию. — Знай я, кто он, я убила бы его сама, не задумываясь, как бешеную собаку!

— Позволь мне помочь тебе, дорогая…

— И любого, — с гневом продолжала Бонни, — любого, в малейшей степени причастного к убийству, я ненавидела бы, как… как самого убийцу! — Она взяла его за руку. — Так что ты сам видишь, Тай, почему все так… почему мы вынуждены ждать.

Он ничего не ответил.

— А ты разве не хочешь найти убийцу своего отца?

— И ты еще спрашиваешь? — с укором спросил он.

— Тогда давай искать вместе… У нас с тобой — теперь я ясно вижу — всегда была по крайней мере одна общая черта… Тай, посмотри на меня… — Он повиновался. — Я не отвергаю тебя, милый, — прошептала она, тесно прижавшись к нему. — Когда все это случилось… я признаюсь тебе, что ни о ком не могла думать, кроме тебя. Тай, они… они умерли, и оставили нас одних! — Подбородок ее задрожал, и губы сложились в печальную гримасу.

Тай вздохнул, поцеловал Бонни, потом подвел ее к кровати и усадил девушку на нее.

— Отлично, партнер. Ведь мы партнеры, не так ли? Маленькая частная война против маленького частного преступления. Давай ее объявим! — оживленно воскликнул он.

— О, Тай!

— А в чем причина этого беспорядка?

Бонни смотрела на него сквозь слезы, но с улыбкой на губах. Затем улыбку сменило выражение холодной решимости, и она достала из-за лифа почтовый конверт.

— В течение некоторого времени, — сказала Бонни, шмыгая носом и утирая остатки слез, — мама получала какие-то письма. Я думала, что это обычная почта от поклонников и почитателей, и не обращала на них внимания. Но теперь… я не знаю.

— Угрожающие письма? — насторожился Тай. — Дай-ка взглянуть!

— Погоди. Знаешь ли ты кого-нибудь, кто посылал бы карты по почте? Имеют ли карты какое-нибудь значение для тебя? Получал ли Джек что-нибудь подобное?

— Нет… Карты? Ты имеешь в виду игральные карты?

— Да. Из клуба «Подкова».