– Где он сейчас?

Фред, пару раз кашлянув, ответил:

– Миссис Аллейн повела его в студию. Просила меня сообщить тебе об этом. “Студия”, – сказала она. А он весьма саркастично отреагировал на мое присутствие здесь. Похоже, оно ему кажется смешным, – с негодованием закончил Гибсон.

– А подозреваемый номер один?

– Торчит у двери студии. Весьма сожалею, но я не могу убрать его оттуда, не приняв решительных мер. Миссис Аллейн, конечно, жаловаться не стала, но я бы с большим удовольствием сию же минуту сцапал его.

– Хорошо, Фред. Пойду посмотрю, что можно сделать. Ты пока выпей чего-нибудь. Выпивка в гостиной. Перетащи, что тебе понравится, в кабинет и посиди там.

– А-а, – устало сказал Гибсон, – обойдусь и так.

Студия помещалась в особом строении, стоявшем за домом. Ее построили для пользовавшегося необъяснимой славой викторианского члена Академии. К нелепо пышному входу в студию вели накрытые тентом ступеньки. Тент поддерживали гипсовые кариатиды, от которых Трой не захотела избавиться, найдя их забавными. Теперь между кариатидами стоял, разительно с ними не сочетаясь, огромный “млинзи”, производивший в своем темном костюме ненамного менее сильное впечатление, чем в львиной шкуре и браслетах. Он держал правую руку он в нагрудном кармане и полностью он перекрывал проход.

– Добрый вечер, – сказал Аллейн.

– Добрый вечер, сэр, – откликнулся “млинзи”.

– Я – собираюсь – войти – внутрь, – раздельно произнес Аллейн. Поскольку никакой реакции не последовало, он повторил фразу, постучав себя по груди и ткнув пальцем в дверь. ” Млинзи” выкатил глаза, по-военному четко развернулся, стукнул в дверь и вошел в студию. На его зычный бас ответил другой, еще более зычный, затем послышался голос Трой:

– А, это Рори.

“Млинзи” отступил в сторону и Аллейн, уже начавший побаиваться, что потеряет контроль над собой, вошел внутрь.

Возвышение для натурщика находилось в дальнем конце студии. С ширмы, которую Трой использовала в качестве задника, свисала львиная шкура. Перед нею, расставив ноги и разведя руки, возвышался Громобой – при всех регалиях, сверкающий орденами, золотыми аксельбантами и оружием.

Трой, скрытая четырехфутовым холстом, возилась с палитрой. На полу валялись два наспех сделанных углем наброска. В зубах она сжимала кисть. Она обернулась и несколько раз с силой кивнула мужу.

 – Хо-хо! – воскликнул Громобой. – Рори, голубчик, прости, я не могу отсюда сойти. Как видишь, мы работаем. Уходи! – рявкнул он “млинзи” и добавил что-то резкое на родном языке. Охранник вышел.

– Я приношу тебе извинения за него, – величественно произнес Громобой. – Со вчерашней ночи он нервно относится к моему благополучию. Я позволил ему поехать со мной.

– У него, похоже, рука не в порядке.

– Да. Ему сломали ключицу.

– Вчера?

– Да. Тот, кто напал на него, кем бы он ни был.

– Врач его осматривал?

– О да. Врач, обслуживающий посольство. Доктор Гомба. Хороший человек. Прошел подготовку в госпитале Святого Луки.

– Он что-нибудь сказал о причинах перелома?

– Удар, нанесенный скорее всего ребром ладони, поскольку никаких признаков применения оружия не обнаружилось. Это, собственно, не перелом – трещина.

– А что говорит об этом сам “млинзи”?

– Он слегка расширил свое, довольно скудное, описание вчерашних событий. Говорит, что кто-то ударил его по основанию шеи и вырвал из рук копье. Кто это был, он не имеет понятия. Я должен извиниться, – учтиво прибавил Громобой, – за то, что явился к вам, не договорившись заранее. Срок моего пребывания в Лондоне сократился, а я уверен, что никто, кроме твоей жены, не сможет написать моего портрета, и мне не терпится его получить. Поэтому я, как мы выражались в “Давидсоне”, плюнул на китайские церемонии, взял да и приехал.

Трой уже держала кисть не в зубах, а в руке.

– Если хочешь, останься, милый, – сказала она мужу, награждая его одной из редких своих улыбок, все еще пронимавших его до самого сердца.

– Если не помешаю, – откликнулся он, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучала ирония. Трой покачала головой.

– Нет-нет-нет, – любезно промолвил Громобой. – Ничего, кроме удовольствия, нам твое общество не доставит. Не считая того, – прибавил он с раскатистым смехом, – что я не смогу тебе отвечать. Я прав, маэстро? – спросил он у Трой, которая ему не ответила. – Не знаю женского рода для слова “маэстро”, – пожаловался он. – Нельзя же сказать “маэстра” или “маэстрица”. Это было бы дурным вкусом.

Трой издала какой-то шелестящий звук.

Аллейн уселся в видавшее виды кресло.

– Раз уж я здесь и пока я не стал помехой вашей работе... – начал он.

– Мне, – перебил его Громобой, – ничто не может помешать.

– И отлично. Я вот подумал, не сможет ли Ваше превосходительство рассказать мне что-нибудь о двух людях из числа вчерашних гостей?

– Наше превосходительство может попробовать. Он такой смешной, – как бы в скобках заметил Громобой, обращаясь к Трой, – с этими его “превосходительствами”.

И опять к Аллейну:

– Я уже рассказал твоей жене о “Давидсоне”.

– Я имею в виду брата и сестру Санскритов.

Громобой по-прежнему улыбался, но губы его сомкнулись.

– Я бы немного изменил позу, – сказал он.

– Нет, – откликнулась Трой, – не двигайтесь.

Ее рука уже летала над холстом.

– Санскриты, – повторил Аллейн. – Оба очень толстые.

– А! Да. Я знаю эту пару.

– У них есть связи с Нгомбваной?

– Коммерческие. Да. Они были импортерами галантерейных товаров.

– Были?

– Были, – без малейшего смущения ответил Громобой. – Теперь все распродали.

– Ты знал их лично?

– Мне их представляли.

– Они с охотой покинули страну?

– Полагаю, что нет, раз они теперь возвращаются.

– Что?

– По-моему, они собираются вернуться. Какие-то изменения в их планах. И сколько я понял, вернуться они хотят немедленно. Вообще они мало что значат.

– Громобой, – сказал Аллейн, – были у них какие-нибудь основания затаить против тебя злобу.

– Совершенно никаких. А что?

– Простая проверка. В конце концов, кто-то ведь пытался убить тебя на приеме.

– Что ж, ты не оставил для этого ни малейшей возможности. Как бы там ни было, они скорее должны испытывать ко мне благодарность.

– За что?

– Они же возвращаются назад при моем режиме. Прежнее правительство обошлось с ними довольно круто.

– Когда было принято решение? О возможности для них снова обосноваться в Нгомбване.

– Дай подумать... я бы сказал, около месяца назад. Может быть, несколько раньше.

– Но когда я навещал тебя три недели назад, я своими глазами видел Санскрита на ступенях его магазина. И там как раз закрашивали его имя.

– Вот тут ты ошибся, дорогой Рори. Скорее, я думаю, его подкрашивали заново.

– Понятно, – сказал Аллейн и, промолчав несколько секунд, спросил: – Они тебе нравятся? Санскриты.

– Нет, – ответил Громобой. – По-моему, они омерзительны.

– Тогда почему же...

– Человека ошибочно выслали. Он доказал свою правоту, – Громобой говорил со странной для него сдержанностью. – Теперь у него будет сколько угодно причин для того, чтобы чувствовать себя обязанным и не питать к нам вражды. Выбрось ты их из головы.

– Пока я еще не выбросил – имелись у него основания для того, чтобы питать вражду к послу?

Еще более долгая пауза.

– Причины? У него? Никаких. Решительно никаких, – сказал Громобой. – Не знаю, что у тебя на уме, Рори, но если ты думаешь, будто этот человек мог совершить преступление, ты... как это называется... следование этой теории доставит тебе мало радости. Однако, – прибавил он, вновь обретая прежнюю живость, – нам не следует обсуждать эти дрянные материи в присутствии миссис Аллейн.

– Она нас не слышит, – сказал Аллейн.

Оттуда, где он сидел, ему была видна работающая Трой. Создавалось впечатление, что ее отношение к изображаемому преобразуется в некую субстанцию, стекающую через руку, ладонь, кисть, чтобы выплеснуться на холст. Аллейн никогда не видел ее работающей с таким стремительным пылом. Она издавала легкие, словно дыхание, звуки, о которых Аллейн обычно говорил, что это вдохновение просится наружу. И то что она делала, было великолепно – тайна в процессе ее творения.

– Она нас не слышит, – повторил он.

– Да? – спросил Громобой и добавил: – Что ж, это я понимаю, отлично понимаю.

И Аллейн испытал вдруг мгновенный прилив чувств, определить которые он бы не взялся.

– Правда, Громобой? – переспросил он. – Да, я тебе верю.

– Чуть-чуть влево, – сказала Трой. – Рори, если можно передвинь свое кресло. Вот так, хорошо. Спасибо.

Громобой терпеливо сохранял прежнюю позу, время проходило в молчании, поскольку и он, и Аллейн исчерпали имевшиеся у них темы для разговора. Теперь их связывало подобие хрупкого спокойствия.

Вскоре после половины седьмого Трой сказала, что натурщик ей пока больше не нужен. Громобой повел себя до крайности предупредительно. Возможно, сказал он, ей еще не хочется показывать того, что у нее получилось. Трой оторвала от холста долгий взгляд, приблизилась к Громобою, взяла его за руку и подвела к мольберту, посмотреть – что он и сделал, сохраняя полное молчание.

– Я в огромном долгу перед вами, – сказал он, наконец.

– А я перед вами, – ответила Трой. – Завтра утром, хорошо? Пока краски еще влажные.

– Завтра утром, – пообещал Громобой. – Все остальное отменяется без малейшего сожаления.

И он направился к выходу.

Аллейн проводил его до дверей студии. Внизу, у первой ступеньки стоял “млинзи”. Спускаясь, Аллейн споткнулся и налетел на него. “Млинзи” со всхлипом втянул в себя воздух, но тут же стих. Аллейн залепетал какие-то извинения,  шедший впереди Громобой обернулся.