Поскольку сказанное сводилось по сути к предложению покинуть посольство, Аллейн заверил Громобоя, что ни одного человека из Ярда здесь не останется. Громобой выразил признательность полиции за проделанную ею работу и со всевозможной учтивостью добавил, что если виновный в совершении преступления окажется из числа его людей, Аллейн, хотя бы из любезности, будет поставлен об этом в известность. С другой стороны, полиция, вне всяких сомнений, вправе заботиться о мерах безопасности вне посольства. Добавить к сказанному было, в сущности, нечего. Аллейн двинулся к дверям, но Громобой остановил его, сказав:

– Я хотел бы договориться еще об одном.

– Да?

– Это касается завершения моего пребывания в Англии. Я несколько затрудняюсь с решением.

Благие небеса, подумал Аллей, уж не надумал ли Громобой возвратиться в Нгомбвану? Почти без промедления? Может быть, вместе с телом посла? Какие благодарственные гимны сорвутся с уст Гибсона, если это и вправду так!

– ...обед в Бак-Хаусети с несколько меньшей пышностью. Впрочем, это не мне решать, – снисходительно признал Громобой.

– На какое время он назначен?

– На завтрашний вечер. Нет. На сегодняшний. Господи, уже почти два часа!

– А другие договоренности? – поинтересовался Аллейн.

– Церемонию посадки деревьев я отменю, ну и на скачки, конечно, не поеду. Это выглядело бы не очень уместно, – с явным сожалением сказал он, – не так ли?

– Определенно так.

– Остается еще визит в Чекерз. Вот тут я не знаю как быть.

Громобой с самым светским видом оборотился к мистеру Уипплстоуну.

– Все так сложно, правда? – сказал он. – Скажите, что бы вы посоветовали.

Его вопрос, почувствовал Аллейн, потребовал от мистера Уипплстоуна напряжения всех его дипломатических сил. Он вышел из этого испытания с честью.

– Я совершенно уверен, – сказал он, – что премьер-министр, как впрочем и все организации и лица, питавшие надежды на возможность иметь высокую честь принять у себя Ваше превосходительство, более чем сознают, что имевшее сегодня место ужасное происшествие делает что-либо подобное совершенно невозможным.

– А, – сказал Громобой.

– По крайней мере, Вашему превосходительству нет нужды тревожиться, что в связи с этим может возникнуть какое бы то ни было непонимание, – грациозно закончил мистер Уипплстоун.

– Хорошо, – с некоторым, как показалось Аллейну, разочарованием сказал Громобой.

– Нам не следует отнимать у вас время, – сказал Аллейн, – однако прежде чем мы уйдем, я хотел бы задать вам один не совсем обычный вопрос.

– Какой?

– Я знаю, вы убеждены, что ни слуга-нгомбванец, ни охранник – “млинзи”, не так ли? – ни в чем не виноваты.

– Я в этом уверен.

– И вы считаете также, что миссис Кокбурн-Монфор ошибается, думая, что напавший на нее человек был африканцем?

– Она глупая, истеричная баба. Я и гроша не дам за то, что она говорит.

– Имелась ли у них – у Кокбурн-Монфоров – причина питать неприязнь к вам или к послу?

– О да, – мгновенно ответил Громобой. – У них имелась такая причина и я не сомневаюсь, что она имеется и теперь. Хорошо известно, что полковник, приложивший руку к созданию наших вооруженных сил, рассчитывал занять в них высокий пост. Полагаю, что на самом деле ему мерещился едва ли не самый высокий. Однако, как вы знаете, проводимая мною политика состояла в том, что на ключевых постах должны находиться представители моего народа. Я думаю, что полковника это привело в ярость и он, сам того не очень желая, подал в отставку.

И Громобой – с таким выражением, словно эта мысль только что пришла ему в голову – добавил:

– Во всяком случае, он спился и больше не мог выполнять ответственных обязанностей.

– Но на прием их все-таки пригласили?

– О да! Это был вполне уместный жест. Нельзя же было сделать вид, будто полковника попросту не существует. Так в чем же состоит ваш необычный вопрос, дорогой мой Рори?

– Вопрос простой. Подозреваете ли вы кого-либо – конкретно – в убийстве вашего посла?

Вновь последовало хорошо памятное Аллейну движение прикрывающих глаза век. Громобой промолчал очень долгое время, но в конце концов сказал:

– У меня нет на этот счет никаких мыслей, кроме одной – я абсолютно уверен в невиновности “млинзи”.

– Кто-нибудь из гостей в шатре?

– Определенно нет.

– Ну что ж, и на том спасибо, – сухо сказал Аллейн.

– Мой дорогой мальчик! – Аллейн ожидал услышать один из взрывов громобоева смеха, но тот взамен ласково тронул Аллейна за плечо и взглянул ему в глаза с такой тревогой и любовью, что Аллейн почувствовал себя странно растроганным.

 – Разумеется, гости тут не при чем, – произнес Громобой. – И это все, что я могу сказать.

– В таком случае... – Аллейн глянул на Фокса и мистера Уипплстоуна, и те немедленно отвесили прощальные поклоны.

– У меня тоже имеется вопрос, – произнес Громобой, заставив всех замереть. – Мое правительство желает, чтобы здесь, в нашем посольстве висел мой портрет. Я хочу официально попросить вас, чтобы ваша жена приняла этот заказ.

– Я передам ей, – стараясь скрыть изумление, сказал Аллейн.

Уже у дверей он прошептал своим спутникам:

– Я догоню вас через минуту.

И когда они вышли, сказал:

– Я вот о чем хотел попросить. Будь поосторожнее, ладно?

– Разумеется.

– В конце концов...

– Тебе не о чем тревожиться. С моим “млинзи” у дверей я могу спать спокойно.

– Ты что, хочешь сказать?..

– Конечно. Это его привилегия, он чрезвычайно ею дорожит.

– Ради всего святого!

– Кроме того, я запру дверь.

Аллейн почувствовал, что того и гляди расхохочется.

Все трое молча добрели до своего временного кабинета. Войдя в него, мистер Уипплстоун провел ладонью по редким волосам, упал в кресло и сказал:

– Он солгал.

– Президент, сэр? – спросил Фокс таким голосом, словно услышал нечто скандальное. – Насчет копейщика?

– Нет-нет-нет-нет! Когда сказал, что никого конкретно не подозревает.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал Аллейн. – Объясните нам. Почему?

– По причине, которую вы сочтете совершенно негодной. Его повадка. В свое время я хорошо знал этот народ, возможно, настолько хорошо, насколько это доступно белому человеку. Мне нравятся эти люди. Вранье дается им с трудом. Но, Аллейн, дорогой мой, вы же и сами прекрасно знаете Президента. Разве вы не заметили то, что заметил я?

– Он человек чести, – сказал Аллейн, – и очень преданный друг. Я уверен, что ему было нелегко солгать мне. Да, я думаю, он испытывал неловкость. Думаю, что он подозревает кого-то. По-моему, он что-то скрывает.

– Как вы думаете, что?

Аллейн засунул руки в карманы штанов и прошелся по комнате. Его фрак, фрачные ордена на груди и общее выражение врожденной элегантности составляли странный контраст с одетым в повседневный костюм мистером Фоксом, сержантом в полицейской форме и даже мистером Уипплстоуном в его потертом смокинге и кашне.

– У меня нет ничего, – наконец сказал он, – за что я мог бы поручиться. Давайте пока ограничимся фактами, хорошо? Сэм, не могли бы вы, пока мы еще здесь, коротко пересказать нам их разговоры на представлении в бальной зале? Я знаю, вы написали отчет, я чертовски вам благодарен и можете мне поверить, внимательно изучу каждое его слово. Я просто надеюсь, что нам удастся немного продвинуться прямо сейчас. Да, и перескажите нам, что именно сказал слуга по поводу показаний вашего дворецкого. Начните с момента его появления в библиотеке.

– Я попробую, – сказал мистер Уипплстоун. – Хорошо. Слуга. Сначала Президент велел ему рассказать, что он делал за несколько минут до убийства и сразу после него. Насколько я могу перевести его слова, они звучали так: “Я скажу то, что должен сказать”.

– Это, в сущности, означает: “Я скажу правду”?

– Правильно, но может означать и иное: “Я скажу то, что мне приказали сказать”.

– То есть вы полагаете, что его уже припугнули?

– Возможно. Не знаю. Затем он сказал, что столкнулся в темноте с другим лакеем.

– С Чаббом?

– Ну да, – со вздохом ответил мистер Уипплстоун.

– А Чабб уверяет, что этот человек на него напал.

– Вот именно. Так вы мне сказали.

– Вы думаете, что нгомбванец солгал?

– Я думаю, что он мог умолчать о нападении.

– Понятно. А другой – копьеносец, “млинзи” или как его? Он что-нибудь рассказывал?

Мистер Уипплстоун поколебался.

– Нет, – сказал он, наконец. – Нет, тут другая история. Он сказал, мне кажется, это я помню точно, что принес страшную – в смысле повергающую в трепет – ужасную, если угодно, клятву верности Президенту и потому, если бы он был виновен, никогда не смог бы объявить себя перед Президентом ни в чем неповинным, тем более рядом с телом своей жертвы.

– Выходит, Президент почти точно перевел мне его слова.

– Да. И по-моему это правда. Однако, – я надеюсь, мой дорогой Аллейн, вы не сочтете меня наглецом, если я скажу вам, что Президент – человек в общем и целом простой и потому не учитывает, а возможно и не замечает никаких расплывчатостей и двусмысленностей, способных бросить тень на его людей. Впрочем, вы, разумеется, знаете его лучше, чем я.

– Вы полагаете? – сказал Аллейн. – Возможно. Хотя время от времени он меня озадачивает. Все очень непросто, можете мне поверить.

– В нем есть что-то удивительно располагающее. Вы ведь кажется говорили, что были очень близки с ним в школе.

– Он постоянно твердит, что я его лучший друг. Когда-то это действительно так и было. И знаете, у него очень светлая голова. С изучением юриспруденции он управлялся так, что любо-дорого было смотреть. В одном вы правы, – задумчиво сказал Аллейн, – то, во что ему не хочется верить, он отбрасывает, не задумываясь.

– И он разумеется не желает верить, что один из его людей совершил преступление? – подсказал мистер Уипплстоун.