Кайяфа. Твердо решил довести дело до конца. Казалось бы, это не получается, словно все сговорились, но он не сдается. Он знает, как важно, чтобы дело было"чистое", и все же рискует не совсем законным приемом; знает он и то, как непопулярно римское право, и все же, как к последнему средству, прибегает к авторитету кесаря. Иуда его раздражает. Кайяфа — политик, а не священник. Страдающая душа ему только мешает, на нее уходит время, когда надо спешить. То, что Иуда говорит, для него — бессмысленно, иначе и быть не может, ведь он совершенно не ощущает греха.

Барух. Тоже истинный политик, но все же — не без какой‑то порядочности. К поражениям не привык, но может примириться с казнью двух мелких сошек, которым"не повезло"; они же сохраняют ему верность. Непрактичность Иисуса и раздражает его, и восхищает. Иуда ему просто мерзок, как мерзок умник — человеку действия, романтик — реалисту, предатель — верному, обманывающий себя — тому, у кого нет иллюзий, трус — смельчаку. Поэтому он груб с ним.

Иуда. Вероятно, когда он беседует с Барухом, ему уже не по себе, поэтому он наскакивает на собеседника. Когда он видит, что тот, переодетый, тайно проник в Иерусалим, ему становится легче — значит, он прав! С этих пор и до конца все, чем он себя обманывал, сдирается с него слой за слоем, как луковая кожурка. Оказывается, насчет Иисуса он ошибся — глупо, грубо, нелепо; мало того, Барух смеется над его любительской слежкой. Потом он видит, что Барух обвел его вокруг пальца; Барух, подорвавший его доверие, теперь его за это и презирает. Он пытается укрыться в надежде на то, что Иисуса оправдают. Барух справляется и с этим, да еще показывает, что все толки об очистительном страдании — чистый романтизм; кроме того, он, собственно, полагал, что страдать‑то будут другие. Возможно, Барух жесточе здесь, чем он думает, ведь у Иуды есть и разум, и воображение. Он видел Иисуса, и память об этом, не говоря о страшных вещах, которые внушает Барух, создают поистине жуткую картину, которой он не может выдержать. Наконец, по какому‑то наитию Барух переходит к предательству, и, увиденное его глазами, оно уже кажется не делом долга, а трусливой подлостью.

Подобно Стогамберу из"Святой Иоанны", Иуда видит, что он наделал, и понимает, что оправдания нет. У Кайяфы ему показывают, что и здесь он был пешкой. Он видит себя — казалось бы, хорошо, но, прозревая, он слой за слоем находит только ненависть — к Баруху и Кайяфе, к Иисусу, к себе, к Богу. Мало того, он видит грех и знает тайну о нем — нужна добровольная жертва; но спастись не может, ибо не хочет. Иуда дошел до тех глубин зла, где гордыня препятствует прощению, поскольку грешник ненавидит его (прощение) и презирает[3].

Ирод ("Л и с и ц а"). Дегенеративный отпрыск Ирода Великого, поистине — ничтожество, только томный голос и пустой ум — ленивый, порочный, изнеженный, мелочный, жестокий."Пусть Иисус примирит нас" — есть ли за этим что‑нибудь? Навряд ли; он и не заметил пронесшейся над ним бури, а уж ответственности вообще не знает.

А вот Пилат — интересен, он — не дурак и не трус; но (увы!) честолюбивый чиновник, презирающий правила, по которым обязан играть.

NB. По разным причинам Пилат у меня не снисходит до еврейской речи. Он говорит по–латыни с Флавием и Марком, на каком‑то разговорном греческом — со всеми прочими. Можно передать это небольшим изменением темпа; когда же речь"латинская", она — свободна.

Сцена I

1. Суд у Анны.

Е в а н г е л и с т. Тогда иудейская стража взяла Иисуса и связала и привела сперва к Анне, который был тестем первосвященнику Кайяфе. Петр шел поодаль, как и другие ученики.

Проходит отряд, шум постепенно затихает.

П е т р. Не теряй их из виду, Иоанн. Мы должны узнать, как это кончится.

И о а н н. Я и так знаю. И Он знает, Он говорил. Петр, мы обещали умереть с Ним! Разве мы вправе жить?

П е т р. Он не хочет, чтобы мы погибли. Он сказал им, чтобы нас не трогали.

И о а н н. От этого не легче. Мы бежали.

П е т р. Если бы я затеял драку, меня бы могли убить.

И о а н н. Он не боролся и не бежал. Он встретил беду прямо, без оружия… Петр! Идут к первосвященнику.

П е т р. Ну вот. Туда нас не пустят.

И о а н н. Почему? Я там бывал. Слуги меня знают.

П е т р. Конечно, ты — сын Зеведея, из рода священников. Думаешь, пустят и меня?

И о а н н. Попробуем. жди меня у дверей. (Голос его затихает на бегу).

Начальник. Стой!

Лязг, топот. Начальник стучится, ему открывают.

Привратница. Кто там?.. А, капитан Елиуй! Господин велел нам привести узника к нему. Вот, по той лестнице.

Начальник. Прекрасно!.. Эй, вы! Шесть человек ведут Его. Остальным — ждать во дворе. Можно?

Привратница. Пожалуйста. Костер хорошо горит.

Они идут во двор. Привратница и солдаты переговариваются: — Привет, Иоиль… — И тебе, красотка!.. — Привет, Малх! — Привет, Тавифа. — Не холодно? — Эй, ясные глазки! — и т. п.

О, да это Иоанн! Век тебя не видела. С каких пор ты в храмовой страже?

И о а н н. Я не в страже. Я хотел бы войти в дом.

Привратница. Входи. Ты тут бывал. Можно сказать, друг дома.

И о а н н (тише). Друг узника.

Привратница. Ой! Ну, я не знаю… Вот что, беги по той лесенке, встань за гардиной. Все увидишь.

И о а н н. Ты добрая девушка, Тавифа. Да, я не один.

Привратница. Веди и его.

И о а н н. Можно? Спасибо… (Тихо зовет.) Петр, ты здесь? Тавифа тебя пустит.

П е т р. Спасибо большое.

Привратница. В дом — не могу, а тут — посиди, погрейся.

П е т р (беспокойно.) Сколько народу!

Привратница. Ничего, это стража… Беги, Иоанн. За твоим другом мы присмотрим. Наверх — и по галерее. Все увидишь. (Петру.) Ах, бедный, совсем исхудал! И как он с ними связался?! Ты тоже с этим Иисусом?

П е т р (быстро.) Нет, нет, нет, я просто с Иоанном.

Привратница. Ну, береги его… Пойду погляжу… (убегает).

2. Комната на втором этаже.

А н н а. Это Он? Вперед, сюда… Хм–м. Я думаю, брат мой Шадрах, надо бы задать несколько предварительных вопросов… Итак, любезный… Да, кстати, — Он знает, где Он и кто я такой? А, Езекия? Знает?

Е з е к и я. Кто же тебя не знает, господин мой! Эй, Иисус! Знаешь ли ты, что Ты — перед Анной, главой первосвященнического рода, который был первосвященником Израиля?

И и с у с. Я знаю, где Я.

А н н а. Хорошо. Иисус, сын Иосифа, Тебя обвиняют в нарушении Закона, в колдовстве, в подстрекательстве. Отвечай, чему Ты учишь? Почему Тебя окружает какая‑то банда? Что за этим кроется?

И и с у с. Я не скрываю того, что делаю. Я открыто учил и проповедовал в храме и в синагоге, все могли меня слышать. Почему ты спрашиваешь Меня? Ты прекрасно знаешь, что это незаконно. Многие могут сказать, что Я говорил. Вызови свидетелей и допроси их.

Начальник. Как Ты разговариваешь? А ну (ударяет Его по щеке), поучись вежливости!

И и с у с (спокойно.) Если Я что‑то сказал не так, докажи перед судом. Если Я прав, зачем ты бьешь Меня?

А н н а. Ну, что? Наглый и упрямый.

Шадрах. Видишь ли, Он, к несчастью, знает, как вести суд. Незаконно, чтобы человек сам против себя свидетельствовал. Свидетельства нет, пока его не подтвердят двое. Кроме того, строго говоря, незаконно бить подсудимого.

А н н а. Брат мой Шадрах, ты Его защищаешь?

Ш а д р а х. Что ты! Я намекаю, что мы попусту тратим время.

Анна (Иисусу). Я надеялся, что Ты просто, по–дружески, объяснишь все мне и этим господам. Но если Ты настаиваешь на формальной процедуре — пожалуйста, Ты ее получишь. Мы пойдем в синедрион, где Ты убедишься, что у нас хватает свидетелей. Капитан, отведи Его обратно!

3. Во дворе.

1–й стражник. Бр–р! Подложи поленце, Малх, холод какой… Который час?

Малх. Скоро запоют петухи.

2–й стражник. Самое холодное время, перед зарей. Эй, ты! Чего дрожишь? Подвинься к костру.

П е т р. Спасибо, мне здесь хорошо.

1–й стражник. Малх, как ухо?

Малх. Я и забыл! Иисус‑то лечить умеет!

1–й стражник. Колдун, что поделаешь! Я б на твоем месте священникам показал, мало ли что… Эй, ты! Из Галилеи, да? Выговор такой. Иисуса знаешь? Не из Его шайки?

П е т р. Что ты! Не понимаю, о чем ты говоришь.

2–й стражник. Ну, может, в Галилее встречал…

3–й стражник. Выкладывай все, братец.

4–й стражник. Давай, не стесняйся!

2–й стражник. А ну‑ка встань. Вроде бы ты с Ним был…

1–й стражник. Верно, в саду. Малх, иди‑ка сюда!

П е т р. Да оставьте вы меня! Никого я не знаю. В жизни своей не видел! Я…

Вдалеке кричит петух, потом — другой, поближе, и так по всей округе.

1–й стражник. Не видел? Пойди посмотри. Вон, ведут!

Е в а н г е л и с т. Господь наш обернулся и взглянул на Петра, а Петр вспомнил, что Он говорил, и ушел, и заплакал.

Сцена II

Суд в синедрионе

1. Улица

Е в а н г е л и с т. На заре собрались свящевдики и книжники, и к ним привели Иисуса…

Б а р у х. А, Иуда!

И у д а. Кто это? Барух! Не узнал, не узнал… в таком виде… теперь это ни к чему, заговор не удался. Иисуса взяли. Ведут судить в синедрион.

Б а р у х. Да?

И у д а. Пилат обещал утвердить приговор.

Б а р у х. Ну, значит, Ему конец. Ты был прав, подкупить Иисуса нельзя. Этого я и боялся… А смотри, что вышло! Так я и думал, когда Он нам отказал.

И у д а. Что ты говоришь? Иисус — вам — отказал?