Джон Диксон Карр родился в Пенсильвании (США) в 1906 году, в семье выходцев из Шотландии. Его отец, юрист по профессии, был членом палаты представителей конгресса США. В возрасте 21 года будущий писатель уехал учиться в Париж, но, по его собственному признанию, занимался там всем, чем угодно, кроме учебы. В 1931 году он женился на англичанке и переехал в Англию. Тогда же Дж. Диксон Карр начал писать детективные рассказы и повести, в центре которых чаще всего стоит “загадка запертой комнаты”. Под псевдонимом “Картер Диксон” и под своим собственным именем автор создал около 90 повестей и рассказов, в которых выведены образы талантливых сыщиков–любителей — сэра Генри Мерривейла и доктора Гидеона Фелла. Доктор Фелл, действующий в романе “Человек–призрак”, впервые опубликованном в 1935 году, — типичный “средний англичанин”, сродни патеру Брауну у К. Г. Честертона или мисс Марпл у А. Кристи.

Широкую известность Дж. Диксон Карр приобрел как биограф Артура Конан Дойла, с сыном которого, Адрианом, одно время работал в соавторстве.

ГРОБ ПЕРВЫЙ

ЗАГАДКА КАБИНЕТА УЧЕНОГО

Глава 1

УГРОЗА

Для убийства профессора Гримо, а позже — равно невероятного преступления на Калиостро–стрит, подойдут самые фантастические определения. И для этого есть все основания. Те из друзей доктора Фелла, кто любит загадочные ситуации, не смогут найти в своих записных книжках более жуткой истории. Итак, дано: совершены два убийства, причем таким образом, что убийца должен быть не только невидимкой, но еще и легче воздуха. Согласно показаниям свидетелей, этот убийца расправился со своей первой жертвой и буквально испарился. Затем он совершил второе убийство посереди пустынной улицы, в обоих концах которой находились прохожие, но ни одна живая душа не видела его, а на снегу не осталось отпечатков его ног.

Естественно, старший полицейский офицер Хедли никогда не верил в колдовство или привидения. И он был прав — не считая тех чудес, которые в нужный момент получали вполне земное объяснение. Но кое–кто уже начинал задумываться: а не является ли таинственная фигура, участвующая в этом деле, призраком, бесплотной оболочкой? Им начинало казаться, что если снять с него шляпу, черное палы о и детскую карнавальную маску, то под ними ничего не окажется, как у Человека–невидимки из знаменитого романа Герберта Уэллса.

Выше было использовано выражение “согласно показаниям свидетелей”. Нам следует быть очень осторожными в отношении этих показаний, особенно, если они получены не из первых уст. И в этом деле читатель в самом начале должен быть поставлен в известность, на чьи показания он может абсолютно положиться, дабы избежать ненужных заблуждений Так сказать, должно быть заранее известно, что кто–то говорит правду — иначе не будет настоящей тайны, да и самой повести.

Таким образом, необходимо сообщить, что мистер Стюарт Миллз, секретарь профессора Гримо, не лгал, ничего не убавил и не прибавил от себя, а описал все события именно так, как он их видел. Также необходимо отметить, что трое независимых друг от друга свидетелей на Калиостро–стрит (господа Шорт, Блэквин и полицейский констебль Уизерс) говорят чистую правду.

В силу этих обстоятельств одно из событий, предшествовавших преступлению, должно быть освещено более подробно. Это была завязка, толчок ко всем последующим событиям. Мы пересказываем его по запискам доктора Фелла так, как мистер Стюарт Миллз описывал его самому доктору и старшему полицейскому инспектору Хедли.

Это случилось за три дня до убийства, в среду вечером, шестого февраля 193… года, в отдельном кабинете “Уорвикской таверны” на Мьюзеум–стрит. Доктор Шарль Берне Гримо жил в Англии около тридцати лет и говорил по–английски без акцента. За исключением живой жестикуляции, когда он бывал возбужден, и привычки носить старомодную черную шляпу и черный галстук на резинке, доктор казался большим англичанином, чем его друзья. Никому не было известно о годах его молодости. Он был состоятельным человеком, но продолжал преподавать, выступать с лекциями и писать статьи. Но последним он занимался мало, а кроме того, исправлял какую–то общественную должность в Британском музее, которая открывала ему доступ к тому, что он называл “манускриптами по прикладной магии”. “Прикладная магия” была его страстным увлечением, и па ней он создал себе научный капитал: любая чертовщина — от вампиров до “черной мессы” — вызывала его живейший интерес. Но в итоге, за все свои труды в этой области он получил пулю в грудь.

Он был рассудительным человеком. Сверлящий взгляд, манера говорить быстро и таким образом, что слова, казалось, сами, без участия губ, выскакивали из горла, смех сквозь зубы. Среднего роста, с мощным торсом, физически очень сильный. Все в округе Музея знали его черную бороду, чечевицы пенсне, прямую спину и семенящую походку.

Профессор жил в массивном старом доме на западной стороне Рассел–сквер. Вместе с ним проживали его дочь Розетта, экономка мадам Дюмон, секретарь Стюарт Миллз и разорившийся экс–учитель по фамилии Дрэймен, которого Гримо держал в качестве помощника в своей библиотеке.

Но настоящей компанией Шарля Гримо были члены своеобразного клуба, учрежденного в “Уорвикской таверне” на Мьюзеум–стрит. Друзья собирались четыре–пять раз в неделю в отдельном кабинете, зарезервированном специально для них. Хотя кабинет и не являлся официально отдельным, случайные посетители не осмеливались заходить в него, если только не были специально приглашены. Завсегдатаями клуба были: шумный и лысый коротышка Петтис, знаток историй о привидениях, Мэнгэн, газетчик, и Барнэби, художник. Руководителем и душой компании был профессор Гримо.

Почти каждый вечер (кроме субботы и воскресенья) Гримо отправлялся в “Уорвикскую таверну” в сопровождении Стюарта Миллза. Там с кружкой горячего грога в руке он садился в свое любимое кресло, чтобы уже весь вечер не вставать из него. По словам Миллза, споры часто бывали жаркими, хотя никто, кроме Петтиса и Барнэби, никогда не давал бой профессору всерьез. Несмотря на всю свою интеллигентность, он был страстной натурой. Обычно они просто слушали его неисчерпаемые истории о колдовстве — настоящем или поддельном, когда простаков дурачат мистификациями. Сам он по–детски обожал запутанные истории и, поведав очередное предание о средневековом колдовстве, в резюме кратко разоблачал его тайны, как автор детективного романа. Друзья наслаждались атмосферой таких собраний, напоминающих старомодные вечера в провинциальной гостиной. Это продолжалось вплоть до вечера шестого февраля, когда ужасное предзнаменование ворвалось в их круг неожиданно, как порыв ветра, распахивающего дверь.

— В тот вечер дул порывистый ветер, — рассказывал Миллз, — и обещали снегопад.

Кроме самого Миллза и Гримо, у камина сидели Петтис, Мэнгэн и Барнэби. Профессор Гримо, дымя сигарой и жестикулируя, излагал легенду о вампирах.

— Откровенно говоря, — сказал Петтис, — меня удивляет ваше отношение к этому вопросу. Сейчас я читаю книгу историй о привидениях, которых на самом деле, разумеется, не было. Тем не менее, я сам верю в привидения. А вы, специалист по всем этим загадочным явлениям, не верите ни одному из фактов, о которых сами же нам рассказываете… Это все равно как если бы издатель “Британской Энциклопедии” написал в предисловии, что не ручается за достоверность статей.

— А почему бы и нет? — сказал Гримо, как обычно почти не разжимая губ и не отводя взгляда от огня в камине.

— Я — человек, который знает слишком много, — продолжил он после паузы. — И потом, нигде не сказано, что настоятель храма должен быть истово верующим. Впрочем, все это не важно. Я занимаюсь этими вещами только для того, чтобы в итоге популярно объяснить всем, как возникают суеверия и легенды. Например, вампиры. Предание, о котором я говорил, пришло из Венгрии, где возникло между 1730 и 1735 годами. Но вот вопрос: каким образом венгры получили доказательства, что мертвецы могут вставать из гробов и появляться среди людей?

— Так, значит, доказательства были? — спросил Барнэби.

Гримо самодовольно выпятил грудь.

— Они эксгумировали на кладбищах трупы и видели, что некоторые покойники оказывались перевернутыми и скрюченными, а на лицах и руках были кровь и ссадины. Это и послужило для них доказательством….. Но если мы вспомним, что как раз в это время в Венгрии разразилась эпидемия чумы… Подумайте о тех беднягах, которых похоронили заживо, решив, что они скончались. Представьте, как они бились в гробах, прежде чем умереть по–настоящему. Вот так, джентльмены. Именно это я и имею в виду, когда говорю о корнях суеверий. И это представляет для меня главный интерес.

— И для меня, — раздался чужой голос, — это представляет большой интерес.

Миллз рассказывал, что не услышал тогда, как вошел этот человек в комнату, хотя ему и почудилось движение воздуха от открывающейся двери. Вероятно, все были главным образом поражены именно вторжением постороннего в их компанию, куда практически не допускались чужие, и никто никогда не встревал в их разговоры. Или же их удивил голос того человека, низкий и хриплый, с иностранным акцентом и оттенком торжества, явно звучащим в нем. Как бы то ни было, от неожиданности все просто онемели.

— В нем не было ничего примечательного, — рассказывает Миллз. — Он стоял в стороне от света пламени, в поношенном черном пальто с поднятым воротником, в низко надвинутой шляпе с опущенными полями. А ту небольшую часть лица, которую они могли бы видеть, он прикрывал рукой в перчатке.

Кроме того, что он был худым и длинным, Миллз ничего не мог сообщить. Но в голосе незнакомца, в его манере держаться, в жестах было что–то неуловимо знакомые.