Во время этой странной беседы Харкер, не обращая внимания на выходку оскорбленного Буллена, вошел в дом и тотчас же возвратился очень оживленный, с пачкой бумаг в руке.

– Я вызвал полицию, – сказал он, останавливаясь и обращаясь к Фишеру, – но, кажется, я уже проделал за них главную работу. По-моему, все ясно. Тут есть один документ…

Он осекся под странным взглядом Фишера, который заговорил, в свою очередь:

– Ну, а как насчет тех документов, которых тут нет? Я имею в виду те, которых уже нет. – Помолчав, он добавил: – Карты на стол, Харкер. Просматривая эти бумаги с такой поспешностью, не старались ли вы найти нечто такое, что… что желали бы скрыть?

Харкер и бровью не повел, но осторожно покосился на остальных.

– Мне кажется, – успокоительным тоном продолжал Фишер, – именно поэтому вы и солгали нам, будто Гук жив. Вы знали, что вас могут заподозрить, и не осмелились сообщить об убийстве. Но поверьте мне, теперь гораздо лучше сказать правду.

Осунувшееся лицо Харкера внезапно покраснело, словно озаренное каким-то адским пламенем.

– Правду! – вскричал он. – Вашему брату легко говорить правду! Каждый из вас родился в сорочке и чванится незапятнанной добродетелью только потому, что ему не пришлось украсть эту сорочку у другого. Я же – родился в пимликских меблированных комнатах и должен был сам добыть себе сорочку! А если человек, пробивая себе в юности путь, нарушит какой-нибудь мелкий и, кстати, весьма сомнительный закон, всегда найдется старый вампир, который воспользуется этим и всю жизнь будет сосать из него кровь.

– Гватемала, не так ли? – сочувственно заметил Фишер.

Харкер вздрогнул от неожиданности. Затем он сказал:

– Очевидно, вы знаете все, как господь всеведущий.

– Я знаю слишком много, – ответил Хорн Фишер, – но, к сожалению, совсем не то, что нужно.

Трое остальных подошли к ним, но прежде чем они успели приблизиться, Харкер сказал голосом, который снова обрел твердость:

– Да, я уничтожил одну бумагу, но зато нашел другую, которая, как мне кажется, снимает подозрение со всех нас.

– Прекрасно, – отозвался Фишер более громким и бодрым тоном, – давайте посмотрим.

– Поверх бумаг сэра Исаака, – пояснил Харкер, – лежало письмо от человека по имени Хуго. Он грозился убить нашего несчастного друга именно таким способом, каким тот действительно был убит. Это сумасбродное письмо, полное издевок, – можете взглянуть сами, – но в нем особо упоминается о привычке Гука удить рыбу на острове. И главное, человек этот сам признает, что пишет, находясь в лодке. – А так как, кроме нас, на остров никто не ходил, – тут губы его искривила отталкивающая улыбка, – преступление мог совершить только человек, приплывший в лодке.

– Постойте-ка! – вскричал герцог, и в лице его появилось что-то похожее на оживление. – Да ведь я хорошо помню человека по имени Хуго. Он был чем-то вроде личного камердинера или телохранителя сэра Исаака: ведь сэр Исаак все-таки опасался покушения. Он… он не пользовался особой любовью у некоторых людей. После какого-то скандала Хуго был уволен, но я его хорошо помню. Это был высоченный венгерец с длинными усами, торчавшими по обе стороны лица…

Словно какой-то луч света мелькнул в памяти Гарольда Марча и вырвал из тьмы утренний пейзаж, подобный видению из забытого сна. По-видимому, это был водный пейзаж: залитые луга, низенькие деревья и темный пролет моста. И на какое-то мгновение он снова увидел, как человек с темными, похожими на рога усами прыгнул на мост и скрылся.

– Бог мой! – воскликнул он. – Да ведь я же встретил убийцу сегодня утром!

В конце концов Хорн Фишер и Гарольд Марч все-таки провели день вдвоем на реке, так как вскоре после прибытия полиции маленькое общество распалось. Было объявлено, что показания Марча снимают подозрение со всех присутствующих и подтверждают улики против бежавшего Хуго. Хорн Фишер сомневался, будет ли венгерец когда-нибудь пойман; видимо, Фишер не имел особого желания распутывать это дело, так как облокотился на борт лодки и, покуривая, наблюдал, как колышутся камыши, медленно уплывая назад.

– Это он хорошо придумал – прыгнуть на мост, – сказал Фишер. – Пустая лодка мало о чем говорит. Никто не видел, чтобы он причаливал к берегу, а с моста он сошел, если можно так выразиться, не входя на него. Он опередил преследователей на двадцать четыре часа, а теперь сбреет усы и скроется. По-моему, есть все основания надеяться, что ему удастся уйти.

– Надеяться? – повторил Марч и перестал грести.

– Да, надеяться, – повторил Фишер. – Прежде всего, я не намерен участвовать в вендетте только потому, что кто-то прикончил Гука. Вы, вероятно, уже догадались, что за птица был этот Гук. Простой, энергичный промышленный магнат оказался подлым кровопийцей и вымогателем. Почти о каждом ему была известна какая-нибудь тайна: одна из них касалась бедняги Уэстморленда, который в юности женился на Кипре, и могла скомпрометировать герцогиню, другая – Харкера, рискнувшего деньгами своего клиента в самом начале карьеры. Поэтому-то они и перепугались, когда увидели, что он мертв. Они чувствовали себя так, словно сами совершили это убийство во сне. Но, признаться, есть еще одна причина, по которой я не хочу, чтобы наш венгерец был повешен.

– Что это за причина? – спросил Марч.

– Дело в том, что Хуго не совершал убийства, – ответил Фишер.

Гарольд Марч вовсе оставил весла, и некоторое время лодка плыла по инерции.

– Знаете, я почти ожидал чего-нибудь в этом роде, – сказал он. – Это было никак не обосновано, но предчувствие висело в воздухе подобно грозовой туче.

– Напротив, необоснованно было бы считать Хуго виновным, – возразил Фишер. – Разве вы не видите, что они осуждают его на том же основании, на котором оправдали всех остальных? Харкер и Уэстморленд молчали потому, что нашли Гука убитым и знали, что имеются документы, которые могут навлечь на них подозрение. Хуго тоже нашел его убитым и тоже знал, что имеется письмо, которое может навлечь на него подозрение. Это письмо он сам написал накануне.

– Но в таком случае, – сказал Марч, нахмурившись, – в какой же ранний час было совершено убийство? Когда я встретил Хуго, едва начинало светать, а ведь от острова до моста путь не близкий.

– Все объясняется очень просто, – сказал Фишер. – Преступление было совершено не утром. Оно было совершено не на острове.

Марч глядел в искрящуюся воду и молчал, но Фишер продолжал так, словно ему задали вопрос:

– Всякое умно задуманное убийство непременно использует характерные, хотя и необычные, причудливые стороны обычной ситуации. В данном случае характерно было убеждение, что Гук встает раньше всех, имеет давнюю привычку удить рыбу на острове и проявляет недовольство, когда его беспокоят. Убийца задушил его в доме вчера ночью, а затем под покровом темноты перетащил труп вместе с рыболовными снастями через ручей, привязал к дереву и оставил под открытым небом. Весь день рыбу на острове удил мертвец. Затем убийца вернулся в дом или, вероятнее всего, пошел прямо в гараж и укатил в своем автомобиле. Убийца сам водит машину. – Фишер взглянул в лицо другу и продолжал: – Вы ужасаетесь, и история в самом деле ужасна. Но не менее ужасно и другое. Представьте себе, что какой-нибудь человек, преследуемый вымогателем, который разрушил его семью, убьет негодяя. Вы ведь не откажете ему в снисхождении! А разве не заслуживает снисхождения тот, кто избавил от вымогателя не семью, а целый народ?

Предостережение, сделанное Швеции, по всей вероятности, предотвратит войну, а не развяжет ее, и спасет много тысяч жизней, гораздо более ценных, чем жизнь этого удава. О, я не философствую и не намерен всерьез оправдывать убийцу, но то рабство, в котором находился он сам и его народ, в тысячу раз труднее оправдать. Если бы у меня хватило проницательности, я догадался бы об этом еще за обедом по его вкрадчивой, жестокой усмешке. Помните, я пересказывал вам этот дурацкий разговор о том, как старому Исааку всегда удается подсечь рыбу? В определенном смысле этот мерзавец ловил на удочку не рыб, а людей.

Гарольд Марч взялся за весла и снова начал грести.

– Да, помню, – ответил он. – И еще речь шла о том, что крупная рыба может оборвать леску и уйти.

Волков лаз

На широких ступенях просторного дома в Парке Приора[6] сошлись двое – архитектор и археолог; и хозяин, лорд Балмер, со свойственной ему ветреностью ума, счел натуральным их представить друг другу. Ветреность ума сочеталась в лорде с некоторой туманностью, нечетким сопряжением идей, и в данном случае он руководствовался тем, что архитектор и археолог начинаются с трех одинаковых букв.

Нам остается лишь почтительно гадать, не взялся ли бы он, исходя из тех же предпосылок, знакомить медика с медником, математика с матадором и космополита с косметичкой.

Крупный, светловолосый, коренастый и короткошеий молодой человек, он непрестанно жестикулировал, машинально щелкал себя по руке перчатками и поигрывал тросточкой.

– У вас, несомненно, найдется, о чем потолковать, – сказал он беспечно. – Старинные здания и всякое такое. Это здание, хоть не мне говорить, довольно старинное, между прочим. Простите, я на минутку должен вас оставить. Пойду, пригляжу за приглашениями на рождественский трам-тарарам, который затеяла сестра. Мы, разумеется, на вас всех рассчитываем. Джульетта замахнулась на бал-маскарад. Аббаты, крестоносцы и всякое такое. Мои предки, одним словом.

– Аббат, полагаю, предком быть не мог, – с улыбкой заметил археолог.

– Ну, отчего же, по боковой-то линии, – расхохотался в ответ лорд Балмер. И обежал несколько скачущим взглядом организованный перед домом пейзаж. Искусственный водный покров в центре украшала ветшающая нимфа и со всех сторон обступили высокие деревья, седые, черные и стылые по случаю суровой зимы.

– Дивно подмораживает, – продолжал его светлость. – Сестра надеется, что мы не только потанцуем, но и на коньках побегаем.