— Думаю, вам это удается всякий раз, — сказал я. Ответ Пуаро был честен.

— Не всегда, — признался он. — Совсем не всегда. Конечно, через какое-то время начинаешь понимать, что книги его все на одно лицо. Все алиби похожи друг на друга, даже если он и придумает вдруг что-то новенькое. Знаешь, mon cher Колин, по-моему, Квейн и в жизни такой, как на фотографиях, — сидит в своем кабинете, с трубкой в зубах, по уши обложившись словарями, справочниками Брэдшо, проспектами самолетных компаний, всевозможными расписаниями. Даже движения лайнеров. Но что ни говори, а у мистера Кирила Квейна есть и порядок, и метод.

Пуаро отложил мистера Квейна и принялся за следующего.

— Гарри Грегсон, поразительный мастер сюжета. Он написал не меньше шестидесяти четырех романов. И насколько я понимаю, полная противоположность мистеру Квейну. У мистера Квейна действия почти нет, а у Гарри Грегсона слишком много. Много событий, все перепутано. Все живописно. И отлично замешано на мелодраме. Убийства, трупы, улики, захватывающие повороты сюжета — всего хватает. Потрясающе и совершенно не правдоподобно. Он, если можно так выразиться, не в моем вкусе. Его книжки похожи на сомнительный американский коктейль, где никогда не угадаешь, что тебе намешали.

Пуаро помолчал, вздохнул и продолжал лекцию.

— Перейдем к американцам. — Он вытянул одну книгу из левой стопки. — Флоренс Элкс. У нее есть сюжет, свой метод, хороший стиль… н-да, но вот мелочи. Впрочем, живо, интересно. У этой дамы есть ум, правда, кажется, как почти у всех американских писателей, несколько подмоченный алкоголем. Ты, mon ami, знаешь, что я большой знаток вин. И если в романе мелькнет бутылочка кларета или бургундского, на которой стоит дата сбора урожая, для меня это лишь удовольствие. Но меня совершенно не интересует, сколько стаканов водки или бурбона заглатывает чуть не на каждой странице очередной американский сыщик. И мне кажется, на развитие событий ничуть не влияет, пинту или полпинты выпил он из бутылки, которую каждый раз достает из комода. Похоже, что спиртное для американских писателей — такое же наказание, что и для бедного мистера Дика, когда он сел за свои мемуары, голова короля Карла. Просто невозможно отделаться.

— А что вы скажете о «крутых»? — спросил я. Пуаро отмахнулся от них так, как отмахнулся бы от назойливой мухи или от комара.

— Насилие ради насилия? С каких пор это стало интересным? Когда в начале своей карьеры я служил офицером полиции, я насилия навидался. Фу! С таким же успехом можно читать учебник по медицине. И все равно, tout de meme[5], в целом американский детектив я ставлю довольно высоко. Мне кажется, в нем больше изобретательности, чем в английском, и больше выдумки. Он не так перегружен деталями, как у французов. Взять, например, Луизу О’Маллей.

Пуаро еще раз нырнул за книгой.

— Какой образец изящной школы, как она умеет захватить, приковать внимание читателя. Нью-Йорк, роскошные особняки. Enfin[6], ты не знаешь случайно, как там выглядит роскошный особняк? Лично я понятия не имею. Пышное убранство, роскошь, снобизм, а глубокие тайные трещины преступления уже неотвратимо вершат свое дело. Так может быть, и так бывает. У нее хорошие книги, у этой Луизы О’Маллей, и впрямь хорошие.

Он вздохнул, откинулся в кресле, покачал головой и допил остатки ячменного отвара.

— И в конце концов, всегда остаются и старые любимцы.

Опять он нырнул под кресло и достал еще одну книгу.

— «Приключения Шерлока Холмса», — пробормотал он любовно и благоговейно произнес одно только слово:

— Maitre![7]

— Шерлок Холмс? — спросил я.

— О нет, non, non, конечно, не Шерлок Холмс! Автор, сэр Артур Конан Дойль, — я преклоняюсь перед ним. Все истории похождений Шерлока Холмса надуманны, неестественны и полны нелепостей. Но искусство писателя — это нечто иное. Чудесный язык, великолепный образ, я имею в виду доктора Ватсона. Вот это шедевр.

Он вздохнул, покачал головой и пробормотал, вспомнив, очевидно, из-за явного сходства:

— Се cher[8] Гастингс. Мой милый друг, о котором ты так много от меня слышал. Давненько я не получал от него известий. Что за нелепость — похоронить себя в Южной Америке, где все время происходят какие-нибудь революции.

— Они происходят не только в Южной Америке, — заметил я. — Где их теперь нет.

— Только не надо о бомбе, — сказал Эркюль Пуаро. — Если ей суждено грохнуть, она грохнет, но говорить об этом я не желаю.

— Согласен, — сказал я. — Я пришел посоветоваться с вами совсем о другом.

— О! Ты собрался жениться, не так ли? Очень рад, mon cher, очень рад.

— Что это вам пришло в голову, Пуаро? — спросил я. — Ничего подобного.

— Но такое тоже бывает, — сказал Пуаро, — сплошь и рядом.

— Может быть, — сказал я твердо, — но не со мной. На самом деле я пришел поговорить с вами об одном довольно занятном дельце, которым сейчас занимаюсь, и связано оно с убийством.

— Вот как? Занятное убийство, говоришь? И ты пришел с ним ко мне? Почему?

— Ну… — Я немного смутился. — Я… Я подумал, что вам оно может понравиться, — сказал я.

Пуаро посмотрел на меня задумчиво. Он любовно подправил рукой усы и заговорил.

— Хозяин, — сказал он, — как правило, любит свою собаку. Он выводит ее погулять, играет в мячик. Но и пес способен ответить на любовь любовью. Пес выследит кролика или крысу и несет добычу к ногам хозяина. А потом? Потом он виляет хвостиком.

Против воли я рассмеялся.

— Это я-то виляю хвостиком?

— Похоже на то, друг мой. Очень похоже.

— Ну хорошо, — сказал я. — И как же поступит хозяин? Не хочет ли он взглянуть на крысу? Не хочет ли что-то спросить?

— Конечно. Само собой. Ты решил, что этот случай будет мне интересен. Верно?

— Дело в том, — сказал я, — что в нем все бессмысленно.

— Ерунда, — сказал Пуаро. — Смысл есть во всем. Во всем.

— Что ж, вот вы и попытайтесь его обнаружить. А я не могу. Не то чтобы я непосредственно занимался этим делом. Мы просто пересеклись. Правда, когда опознают труп, все может и проясниться.

— Ты говоришь совершенно непоследовательно, — строго сказал Пуаро. — Позвольте просить вас излагать только факты. Это убийство, не так ли?

— Еще какое, — сказал я. — И вот что мы имеем.

Я подробно рассказал ему о событиях, происшедших в доме номер девятнадцать по Вильямову Полумесяцу. Эркюль Пуаро откинулся в кресле, слушая меня. Он прикрыл глаза и тихо барабанил пальцем по подлокотнику. Когда я наконец замолчал, он не произнес ни слова. Потом, не открывая глаз, спросил:

— Sans blague?[9]

— О да, — сказал я.

— Epatant[10], — сказал Эркюль Пуаро. Он подержал слово на кончике языка и повторил его по слогам:

— Е-pa-tant. — После этого он вновь принялся постукивать по креслу, медленно качая головой.

Подождав немного, я не вытерпел и спросил:

— Ну что скажете?

— А что ты хочешь услышать?

— Я хочу услышать ответ. Мне всегда казалось, что вам ничего не стоит, не вставая с кресла, просто подумать и найти решение. Что нет никакой необходимости выходить из дома, опрашивать свидетелей и носиться туда-сюда в поисках улик.

— Да, я всегда это утверждал.

— Принимаю ваш вызов, — сказал я. — Я даю вам факты и жду ответа.

— Вот как! Но знать нужно намного больше, mon ami. Это лишь начало. Или нет?

— И все же я хочу что-нибудь услышать.

— Понятно. — Он с минуту помолчал. — Ясно одно, — промолвил Эркюль Пуаро, — это преступление должно быть очень простым.

— Простым? — Я замер от изумления.

— Конечно.

— Почему простым?

— Потому что кажется слишком сложным. Если кому-то понадобилось обставить его с такой сложностью, оно должно быть простым. Принимаешь мое объяснение?

— Даже не знаю.

— Забавно, — в раздумье пробормотал Пуаро. — То, что ты рассказал… кажется… да, что-то тут знакомое. Где, когда я с этим сталкивался?.. — Он замолчал.

— Наверное, — сказал я, — ваша память хранит невероятное множество преступлений. Но не можете же вы помнить все?

— К несчастью, нет, — сказал Пуаро, — но воспоминания временами оказываются полезны. Помню, был один мыловар из Льежа. Он отравил жену, чтобы жениться на белокурой стенографистке. Так сложился тип преступления. Позже, намного позже, все повторилось. Но я запомнил. И хотя на этот раз дело касалось пекинской болонки, тип-то был прежний. Я лишь вычислил, кто соответствует мыловару, кто — белокурой стенографистке — и voila[11]! Дело сделано. И теперь, пока ты рассказывал, мне опять померещилось что-то очень знакомое.

— Часы? — с надеждой спросил я. — Фальшивые страховки?

— Нет-нет, — покачал головой Пуаро.

— Слепая?

— Нет-нет-нет, не сбивай меня с толку.

— Я в вас разочаровался, Пуаро, — сказал я. — Я-то думал, что вы дадите мне ответ сразу же.

— Но, друг мой, все, что ты мне сейчас рассказал, представляет собой лишь модель. Выяснить нужно гораздо больше. Может быть, удастся опознать труп. С этим справятся и полицейские. У них есть картотека преступников, они могут напечатать в газете портрет, у них списки разыскиваемых, экспертиза одежды убитого, и так далее и тому подобное. Да, в их распоряжении сотни и сотни других средств. Убитого, разумеется, опознают.

— Так что в данный момент делать нечего? Вы это хотите сказать?

— Всегда можно что-нибудь сделать, — строго сказал Эркюль Пуаро.

— А именно?

Он выразительно ткнул указательным пальцем в мою сторону.

— Побеседовать с соседями.

— Я беседовал, — сказал я. — Я ходил вместе с Хардкаслом, когда он опрашивал всех. Они не помнят ничего такого, что могло бы помочь следствию.

— Ч-ч-чшш, это ты так думаешь! Уверяю тебя, этого не может быть. Ты, наверное, приходишь, спрашиваешь: «Не видели ли вы что-нибудь подозрительное?» — они отвечают «нет», а ты думаешь, что так оно и есть. Но когда я говорю, что нужно побеседовать, я имею в виду совсем другое. Понимаешь? Надо беседовать. Дай им разговориться. Из болтовни всегда можно выудить подсказку. Пусть они говорят про свой сад, про кошку, про парикмахеров или портных, про знакомых и про еду. И всегда мелькнет какое-нибудь словечко, которое даст тебе ключ. Ты сказал, что в ваших беседах не было ничего полезного. Я говорю, этого не может быть. Если бы ты мог слово в слово…