Как я считал, за день я успею со всем управиться. Ничего трудного. Одно из тех неинтересных заданий, которые не требуют ничего, кроме терпеливой проверки.

Глава 3

Я был не против поработать, пусть даже это дело и не будет таким уж захватывающим. На протяжении двух недель ничего особенно интересного не случилось, и потому я был увлечен, как и все остальные, исходом выборов, до которых оставалось всего три дня. Я уже объелся предвыборной кампанией, обвинениями и контробвинениями, так что мне было полезно хотя бы временно отвлечься и заняться чем–то другим. Если удастся. Кампания достигла такого уровня, когда на каждом шагу тебя подкарауливают имена кандидатов: Хамбл… Эмерсон… Эмерсон… Хамбл… В результате человек был готов отдать свой голос и той и другой стороне, только чтобы они заткнулись и дали возможность отдохнуть от их настойчивых воплей. Но, к сожалению, ты мог выбрать лишь одного, обидев таким образом другого.

Более того, в воздухе чувствовалось электричество, напряжение и беспокойное недовольство, передававшееся от одного к другому. Кампания была на редкость жаркой и упорной, на этот раз люди были возбуждены до неистовства, болезненно отстаивали свое мнение. Возможно, все дело было в том, что кандидаты на пост президента являлись представителями двух противоборствующих философий.

Хорейша М. Хамбл был речистым, красивым, искренним сторонником федерального решения почти всех проблем, а его противник был не менее искренний, хотя не такой красивый и речистый Дэвид Эмерсон, который, похоже, не мог согласиться ни с чем, что Хамбл заявлял после достижения совершеннолетия.

Это было настоящее сражение, охватившее средства массовой информации. Неофициально, конечно, считалось, что Хамбл одержит победу без особого труда, но не исключалась возможность того, что именно избиратели Калифорнии в последнюю минуту спутают все карты. В результате оба кандидата наметили ряд митингов в самые последние дни перед выборами в Лос—Анджелесе вечером в воскресенье и днем в понедельник, накануне дня выборов.

Круг разногласий кандидатов очень широк. Практически в их платформах не было ничего общего. Но проблемой, которая стала символизировать их неодинаковый подход к решению любого вопроса, как ни странно, была фторизация водопроводной воды. Хамбл стоял за обязательную фторизацию. Эмерсон отвергал всю концепцию.

В итоге обе группировки осыпали друг друга оскорблениями, обвиняли во всех смертных грехах и лишь накаляли предвыборную обстановку.

Я пришел к печальному выводу, что мир утратил чувство реальности. Хотя возможно, я ошибался: все дело в горсточке людей, которые поднимают немыслимый шум по пустякам.

Так или иначе, такова была напряженная обстановка, в которой я пустился в плавание с целью задать кое–кому несколько самых простых вопросов о Чарли Вайте. Я заставил себя полностью позабыть об избирательной кампании, заняться своими прямыми обязанностями — и таким образом спасся от массового психоза.

После того, как я ознакомился с информацией в полицейском и газетном архивах, я возвратился к себе и к своему телефону.

Что касается полиции, по их мнению, это был несомненно несчастный случай: Чарли Вайт перегнулся через перила балкона, упал вниз и разбился. Они не предполагали, что он сделал это намеренно, во всяком случае ничего не было сказано о диком смехе: версия убийства официально не рассматривалась.

Я договорился о встрече с доктором Мордехаем Питерсом, знаменитым специалистом по психиатрическим заболеваниям, который, если верить Сильвии, взялся врачевать дурь Чарли. Я добился этого свидания, настаивая на том, что оно имеет колоссальное значение, что это вопрос жизни и смерти, что, в конечном счете, было правдой. Себя я назвал просто мистером Скоттом, не упомянув о том, что я детектив.

Потом я позвонил в агентство Юлиуса Себастьяна и нарвался на болтуна, который, как мне удалось не слишком быстро понять, был секретарем секретаря. Переговоры были долгими и упорными, но все же мне было обещано интервью — после того, как я сообщил свое полное имя, род занятий, наиболее примечательные факты из своей карьеры, описание внешности, которому он не поверил, и объяснил, что мой визит связан со смертью Чарли Вайта.

Добраться до Джонни Троя мне не удалось ни по телефону, ни иными путями.

В самом начале второго я отправился в агентство Себастьяна.

Это было знатное место. Себастьян относился к самым известным и влиятельным людям в Соединенных Штатах. Некоторые из самых крупных величин в области искусства и эстрады были его клиентами; сам он — тоже изрядная птица. Куча друзей в шоу–бизнесе, политике, среди издателей, педагогов, людей высшего света, на Холл–стрит, практически повсюду.

Агентство Себастьяна было уникальным, — не просто литературным, актерским или художественным, но универсальным.

Организовано в 1955 году; тогда набралось с десяток клиентов, но половина из них — величины в соответствующих областях: два прозаика, драматург, политический обозреватель и журналист, написавший несколько серьезных бестселлеров, актриса, получившая премию Академии, и художник, занимавший верхнюю строчку в списке представителей “необъективного” искусства.

Сегодня, через 13 лет, агентство представляло десятки писателей, поэтов, художников, ораторов, скульпторов, танцоров и так далее.

Клиент Себастьяна как бы получал гарантию успеха в недалеком будущем… Как только договор с Себастьяном был подписан, барабаны начинали бить, имя склонялось и спрягалось повсюду, попадало в радио и телепередачи, в печать, публика его “признавала” до того, как с ним знакомилась. Классическим примером такой “себастьянизации” была карьера Джонни Троя.

Агентство Себастьяна размещалось в шестиэтажном здании на Сансет–бульваре в Голливуде. Весь пятый этаж занимало агентство, а также “Троянские предприятия”, которые занимались фотографиями Троя, письмами почитателей и тому подобными делами.

Я вывернул с Сансет на Огден Драйв, припарковал свой кадиллак и вернулся пешком на бульвар.

Справа, через Огден, находилось не слишком новое кирпичное здание Себастьяна. Себастьян там начинал; тогда его называли Белым Зданием, теперь он им владел и там обретался, хотя к этому времени, возможно, приобрел здоровенный ломоть бульвара Сансет.

До недавнего времени здесь же стояло старое десятиэтажное здание Государственного банка но сейчас его сносили вместе со всем кварталом старинных построек. Тут же орудовал большой автокран.

Я засмотрелся. С конца стальной стрелы в несколько футов длиной на толстенном тросе свисала огромная чугунная груша, которую в народе называют “болиголовом” или же “череподробилкой”. Вот груша качнулась и обрушилась на остатки кирпичной стены, после чего их стало заметно меньше. Парень в кабине работал лихо, и хотя его было плохо видно, показалось, что я его знаю.

Если действительно это Джек Джексон, то сейчас он мой добрый приятель. Правда, так было не всегда.

Но часы показывали 1.28, а эти секретари, как правило, такие же холодные, как морозильная камера в мясном магазине. Поэтому я прибавил шагу и прошел по Сансет до здания Себастьяна.

Бльшая часть первого этажа была занята местным штабом “Хамбл на пост президента”. Я обогнул его, вошел в центральный вход и поднялся на пятый этаж. Выйдя из лифта, я посмотрел вдоль длинного коридора, устланного ковром, окаймленного рядами одинаковых дверей с матовыми стеклами; двери поминутно открывались и закрывались. Где–то вдали звонили телефоны.

Я подавил в себе изумление и шагнул к ближайшей двери с надписью “Агентство Юлиуса Себастьяна”, под которой имелась вторая: “Офис президента”.

Я даже не стал стучать, легонько подергал ручкой и вошел.

Это был маленький кабинетик, в котором единолично властвовала потрясающая брюнетка за письменным столом розового дерева.

Стол был достаточно низким, чтобы продемонстрировать в полном объеме ее тонкую талию, умопомрачительный бюст, красивое высокомерное ультрамодное лицо. Если мужчина вынужден был ждать приема, он не станет возражать посидеть в этой приемной. Но брюнетка сразу же препроводила меня в настоящую приемную.

Там было двое секретарей и девушка у коммутатора. У одной из секретарш был весьма квалифицированный вид, вторая — смазливая куколка.

Я шагнул к куколке, вторая тут же спросила:

— Мистер Скотт?

— Да.

— Мистер Себастьян вас ожидает.

Она взглянула на свои часы и удовлетворенно кивнула головой:

— Вы можете войти.

Было ровно час тридцать. Я прошел к двери, на которую она указала пальцем, отворил ее и оказался в присутствии великого человека.

Просторная комната. Ковер и стены красно–зеленые, цвета новеньких денег, потолок — посветлее, зелени пастельной. На левой стене выделялись яркие цветные пятна, картины и эскизы — творения клиентов Себастьяна; плюс — огромное количество фотографий. На первой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир; четырнадцать его золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести–семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит.

Под портретом стоял огромный черный диван; два таких же кресла виднелись у противоположной стены, а третье было придвинуто к колоссальному письменному столу, за которым восседал Юлиус Себастьян.

Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но лично — впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могли передать ни пленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся из–за стола с обаятельной улыбкой.

— Мистер Скотт? Я бы вас все равно узнал.