Веки Корвина задрожали. Переплетя пальцы рук, он снова сел на койку и сказал:

— Мне приходится сцеплять руки, иначе меня так начнет колотить, что я рассыплюсь на куски, понимаете?

— Вам плохо?

— Ломка — это всегда плохо, а еще хуже, когда нельзя кричать. Стоит мне закричать, как этот сукин сын в соседней камере, тот, что запер своего сына в подвале, велит мне заткнуться. Я его боюсь. Вы его видели? Он, должно быть, весит с центнер. Представляете, этот гад посадил своего сына на цепь в подвале. И не давал ему есть. Что только заставляет людей вытворять такие вещи?

— Не знаю, — вздохнул Карелла. — Вам давали какие-нибудь лекарства?

— Нет, они сказали, что здесь не больница. Как будто я сам не знаю! Я попросил своего адвоката, таракана этого, чтобы меня перевели в клинику для наркоманов в "Буэнависта", а он говорит, что сначала администрация тюрьмы должна произвести тесты, чтобы я у них проходил по делу как наркоман, а это займет еще пару дней. Да через пару дней я уже не буду проходить ни по какому делу, через пару дней я все свои кишки выблюю и загнусь. Кто придумал эти правила? Какой во всем этом смысл? Не понимаю я правил, ей-богу, не понимаю я этих дурацких правил! Я понимаю только одно — наркотики. Без наркотиков я забываю обо всех идиотских правилах! Когда нужно уколоться, все правила катятся к черту! Господи, как же я ненавижу все эти правила!

— Как вы себя чувствуете? Можете отвечать на вопросы?

— Как я себя чувствую? Так, как будто сейчас упаду замертво, вот как я себя чувствую!

— Я могу прийти в другой раз.

— Нет-нет, спрашивайте. Что вас интересует?

— Конкретно меня интересует, как вы ударили ножом Сару Флетчер.

Корвин нервно стиснул руки, облизнул губы и подался вперед, словно борясь с неожиданным приступом тошноты.

— А как по-вашему, что происходит, когда пыряешь человека ножом? Просто… втыкаешь в него нож, вот и все.

— Куда?

— В живот.

— С левой стороны?

— Да, наверное. Я правша, а она стояла лицом ко мне. Наверное, туда я и ударил.

— А потом?

— В каком смысле?

— Что вы делали потом?

— Я… знаете, наверное, надо было вытащить нож. По-моему, я настолько перепугался, ударив ее, что забыл обо всем на свете. Надо было вытащить из нее нож, правда? Я помню, как она от меня попятилась, а потом упала, и нож все еще торчал в ней.

— Она вам что-нибудь говорила?

— Нет, она… у нее на лице было такое жуткое выражение… ужаса… боли и… как будто она не могла понять, зачем я это сделал.

— Где был нож, когда она упала?

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Нож был у нее в правой стороне тела или в левой?

— Не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— Не знаю. Как раз в тот момент я услышал, как открывается входная дверь, и единственное, что меня интересовало, — как бы поскорее смыться.

— Что она сделала, когда вы ее ударили? Может быть, дернулась? Отпрянула от вас?

— Нет, попятилась прямо назад. Так, как будто не могла поверить в то, что я сделал, и… как будто не хотела находиться рядом со мной, понимаете?

— А потом она упала?

— Да. У нее… подломились ноги… она схватилась за живот, ее руки… это было ужасно… они хватали воздух, понимаете? А потом она упала.

— В каком положении?

— На бок.

— На какой?

— Я по-прежнему мог видеть рукоятку ножа — значит она упала… на бок, противоположный тому, куда я ее ударил.

— Вы же видели, как она лежала на полу. Покажи те мне.

— Ну… — Корвин поднялся с койки и встал перед Кареллой. — Предположим, что койка — это окно. Ее ноги были вытянуты в мою сторону, а голова повернута к окну. Представьте себя на моем месте… — Корвин лег на пол и вытянул ноги по направлению к Карелле. — Вот в таком положении она и лежала.

— Хорошо, теперь покажите, на каком боку.

Корвин перекатился на правый бок.

— Вот на этом.

— Значит, на правом?

— Выходит, что да.

— А нож торчал в левом боку, так?

— Да.

— Точно там, куда вы ее ударили?

— Наверное, да.

— Когда вы разбили стекло и вылезали из окна, нож был в том же самом положении?

— Не знаю. Я больше не смотрел ни на нож, ни на нее. Я только хотел побыстрее выбраться оттуда. Ведь кто-то же вошел в квартиру, понимаете?

— И последний вопрос, Ральф. Когда вы вылезали из окна, она была мертва?

— Понятия не имею. Она истекала кровью и… лежала очень Тихо. Наверное, да. Точно не знаю.

* * *

— Алло, мисс Симонов?

— Да.

— Детектив Клинг, восемьдесят седьмой участок. Я…

— Простите, кто?

— Клинг, детектив Клинг. Помните, мы с вами говорили в вестибюле…

— Ах да, конечно! Как ваши дела?

— Спасибо, отлично. Я вам весь день звоню. И только сейчас мне пришло в голову — тоже мне, тот еще детектив! — что вы, наверное, на работе и до пяти вас не будет дома.

— Да, я действительно работаю, — сказала Нора, — но только дома. Я свободный художник. Вообще-то мне давно пора завести автоответчик. Я ездила навестить мать. Жаль, что вам пришлось так долго дозваниваться.

— Что ж, — Клинг улыбнулся, — все-таки мне повезло.

— Я только что вошла, даже не успела снять пальто.

— Я подожду.

— Подождете? А то эта квартира ужасно жаркая. Стоит закрыть все окна, и здесь можно будет выращивать орхидеи. А если оставить окно открытым хотя бы на маленькую щелочку, то приходишь домой и как будто попадаешь на Северный полюс. Я сейчас… Боже, да здесь задохнуться можно!

Дожидаясь, пока Нора подойдет к телефону, Клинг разглядывал медный браслет на запястье. Если он и в самом деле начнет действовать, надо будет послать такой же своей тетушке в Сан-Диего, которая вот уже почти пятнадцать лет страдает от ревматизма. А если не начнет, то он подаст на Мейера в суд.

— Алло, вот и я.

— Алло.

— Теперь все в порядке, — сказала Нора. — Не выношу крайностей, а вы? На улице жуткий мороз, а в квартире градусов под тридцать… Мистер Клинг, а по какому поводу вы звоните?

— Наверное, вам уже известно, что мы арестовали человека, который совершил убийство у Флетчеров…

— Да, я прочла в газете.

— Сейчас прокуратура возбудила против него уголовное дело. Сегодня утром нам оттуда позвонили и просили узнать, не могли бы вы подъехать и опознать Корвина как человека, которого вы видели в подвале вашего дома?

— А для чего это нужно?

— Простите, мисс Симонов, не понял…

— В газетах писали, что вы получили полное признание. Зачем же вам понадобилось еще и…

— Да, разумеется, все это так, но его адвокат настаивает, чтобы в деле были представлены все улики.

— Зачем?

— Ну, например… предположим, что я признался в том же убийстве, а вышло так, что на ноже не мои отпечатки пальцев и я не тот, кого вы видели в подвале, потому что на самом деле в ночь убийства я был где-нибудь в Сканектеди. Понимаете, что я имею в виду? Есть признание или нет, но прокурор должен располагать неопровержимыми доказательствами.

— Понятно.

— Вот я и звоню, чтобы выяснить, согласны ли вы опознать этого человека?

— Да, конечно.

— Как насчет завтрашнего утра?

— В котором часу? Обычно я встаю довольно поздно.

— Назовите удобное для вас время сами.

— Сначала скажите, где все это будет происходить.

— В центре, на Арбор-стрит, там, где здание уголовного суда. Вы заворачиваете за угол и…

— Но я не знаю, где находится уголовный суд.

— Суд? На Хай-стрит.

— Теперь понятно, это в самом центре.

— Да.

— Одиннадцать утра для вас не слишком поздно?

— Нет, отлично.

— Тогда договорились.

— Я встречу вас в вестибюле. Арбор-стрит, 33. Без пяти одиннадцать, о'кей?

— О'кей.

— Если только я не перезвоню вам. Мне надо договориться с прокуратурой…

— А когда вы будете перезванивать? Если, конечно, будете.

— Через две-три минуты.

— Тогда все в порядке. Просто я хотела принять ванну.

— Если я не позвоню в ближайшие… ну, скажем, пять минут, то увидимся утром.

— Хорошо.

— Спасибо, мисс Симонов, — сказал Клинг.

— До свидания, — ответила она и положила трубку.

Глава 6

Адвокат Корвина быстро сообразил, что если он не даст согласия на проведение опознания своего клиента, то прокуратура просто-напросто направит в Верховный суд соответствующий запрос и без помех получит нужное разрешение, поэтому не стал чинить никаких препятствий. Он поставил только два условия: во-первых, чтобы это было беспристрастное опознание, и, во-вторых, чтобы ему позволили на нем присутствовать. Ролли Шабрье, который в данном деле представлял прокуратуру, с готовностью пошел ему навстречу.

Беспристрастное опознание означало, что Корвин и другие люди, выстроенные в шеренгу перед свидетелем, должны быть одеты приблизительно в одном стиле и иметь почти одинаковое телосложение и цвет кожи. Например, было бы недопустимо, если бы все остальные в шеренге были карликами-пуэрториканцами, одетыми в клоунские костюмы, что, конечно же, дало бы свидетелю возможность сразу же исключить их из числа подозреваемых и опознать оставшегося, не особенно задумываясь, тот ли человек пробежал через подвал в ночь убийства.

Ролли Шабрье выбрал шестерых детективов из прокуратуры, по росту и телосложению очень походивших на подследственного, попросил их одеться по-спортивному, а затем гуськом загнал в свой кабинет вместе с Корвином, еще в "Калькутте" переодевшимся в свою повседневную одежду.