— Артур был сама любезность, — добавил он. — Он даже предложил мне побоксировать с ним.

О'Брайен рассмеялся:

— Чудесно! Это говорит о том, что вы ему понравились. Именно таким образом он выражает свои чувства. Меня он регулярно каждое утро отправляет в нокаут… Точнее говоря, делал это до тех пор, пока позволяло мое здоровье.

О'Брайен действительно выглядел нездоровым. Когда они прогуливались по лужайке перед домом, Найджел внимательно наблюдал за собеседником. Он ожидал увидеть плотного, жилистого крепыша, а перед ним был тщедушный, хрупкого сложения человек, на котором одежда висела, как на вешалке. Взору Найджела предстало бледное лицо, обрамленное иссиня-черными волосами и темной бородкой, которая частично скрывала страшный шрам, тянувшийся от виска к подбородку, и большие, но нежные руки. Несмотря на бледность и бородку, лицо О'Брайена казалось простым и совсем не романтичным. Но глаза были совсем другими — синими, почти фиолетовыми, и такими же изменчивыми, как небо в весенний день. Только что они казались взволнованными, но уже в следующее мгновение в них нельзя было прочесть ничего, кроме скуки и грусти, будто дух его витал уже где-то в другом месте.

— Взгляните-ка… — О'Брайен, весь трепеща, показал на малиновку, которая скакала по лужайке. — Она так быстро меняет место, что глаз не успевает за нею. Вы когда-нибудь обращали на это внимание?

Нет, Найджел никогда не обращал на это внимания, зато он заметил, что от волнения ирландский акцент летчика усиливается.

Кроме того, Найджел понял, что интересы этого человека очень широки, а его любопытство не ограничено одной только авиационной техникой. С этого момента он уже не сомневался, что перед ним очень интересный человек.

В это время из ближайшего леса, раздались два ружейных выстрела. О'Брайен непроизвольно вздрогнул и быстро повернул голову. Потом смущенно улыбнулся.

— Не могу избавиться от этой привычки, — сказал он. — В небе это всегда значило лишь одно: кто-то наступает тебе на пятки. Очень неприятное чувство…

— Судя по всему, выстрелы слышались из леса Люкетта… Я знаю этот район довольно хорошо. Будучи ребенком, я регулярно приезжал сюда осенью к своей тетушке. А вы сами ходите на охоту?

Глаза О'Брайена потускнели, но в следующее мгновенье опять оживились.

— Нет… Для чего? Я люблю птиц… Да и потом, меня тоже кто-нибудь может подстрелить. Вы ведь читали эти письма?.. Ну ладно, не хочу вам портить аппетит перед чаем. Об этих вещах мы можем поговорить и позднее. Пойдемте в дом.

Артур Беллами накрывал на стол. Делал он это с такой ловкостью, что при его тяжеловесности производил впечатление хорошо выдрессированного слона. Тем не менее он оказался не молчаливым выдрессированным слугой и оживлял атмосферу за чаем самыми разными замечаниями, начиная от оценки того, что стояло на столе, и кончая жизнеописаниями почти всех деревенских жителей, за исключением, может быть, пастора.

Потом Найджел вместе с хозяином перекочевал в холл, где они наполнили рюмки коньяком.

— У вас чудесная экономка, — начал Найджел, оглядывая холл, где все, как говорится, было под рукой. Расхваливая экономку, он вспомнил о цветах и печенье в своей комнате.

— Экономка? — переспросил О'Брайен. — Почему вы решили, что у меня должна быть экономка? У меня ее вообще нет.

— Мне показалось, что в доме видна женская рука.

— Наверное, вы приняли за женскую мою руку. Я люблю возиться с цветами и тому подобными вещами. Моя борода скрывает женскую натуру. Поэтому для второй женщины тут нет места. В противном случае были бы неизбежны столкновения. А работы по дому большей частью выполняет Артур.

— Так у вас совсем нет прислуги? Значит, это Артур приготовил такую вкусную закуску к чаю?

О'Брайен ухмыльнулся:

— Вы, как настоящий сыщик, должны знать все в деталях? Нет, кухарка у меня есть. Миссис Грант. Ее рекомендовала мне ваша тетушка. У миссис Грант есть свои недостатки, но в остальном она — просто золото! А когда мы принимаем гостей, к нам приходит девушка из деревни, которая прибирает в комнатах. Правда, если судить по ее внешности, она приносит грязи в дом больше, чем выносит из него. Садовник тоже из деревни. Подозреваемых вы должны искать где-нибудь в другом месте.

— Вы больше не получали писем?

— Нет… Я полагаю, что мой недруг теперь готовится ко Дню Святого Стефания.

— Вы действительно всерьез воспринимаете эти письма?

Какая-то тень промелькнула в глазах О'Брайена и тут же исчезла.

— Я и сам точно не знаю… Действительно не знаю. Нечто подобное я уже переживал в своей жизни. Но что-то в манере этого человека излагать свои мысли… — Он повернул голову и с улыбкой посмотрел на Найджела. — Знаете, мне почему-то кажется, что, если бы я хотел кого-нибудь убить, то писал бы ему точно такие же письма. Ведь обычно человек в анонимных письмах просто изливает свою злость. С психологической точки зрения такой человек труслив и не способен осуществить свою угрозу. Но когда человек действительно решает кого-нибудь убить, он может позволить себе и пошутить. Мы, католики, — единственные люди, которые могут позволить себе шутить над своей религией. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да… Примерно о том же подумал и я, когда прочел последнее письмо. — Найджел поставил свою рюмку на пол, поднялся и прислонился к камину. В ярком круге света, отбрасываемом лампой, бледное, с темной бородкой лицо О'Брайена было словно вычеканено на монете. Найджел внезапно понял, что этот человек очень раним, но тем не менее ведет себя очень спокойно, так, словно все неприятное для него уже позади, уподобляясь поэту, который сочиняет для себя эпитафию, когда смерть смотрит ему в лицо. По выражению лица О'Брайена можно было заключить, что он уже подписал договор со смертью, сшил себе саван, заказал гроб, сделал все приготовления к погребению и теперь ждет смерти как чего-то вполне обычного и незначительного в общем ходе вещей.

Найджел отогнал от себя эти странные мысли и снова перешел к делу:

— Вы говорили моему дядюшке, что у вас есть какие-то смутные подозрения, о которых вы не хотели упоминать в письме…

Последовало длительное молчание. Наконец О'Брайен выпрямился в кресле и вздохнул:

— Видимо, мне не нужно было этого писать… — Он говорил медленно, тщательно взвешивая свои слова. — Это все равно вам бы не помогло… Ну хорошо… Вам, наверное, бросилось в глаза, что в третьем письме он говорит, что хочет убить меня только после того, как мы отпразднуем Рождество? Но ведь я решил отпраздновать Рождество в этом доме только за неделю до того, как пришло это письмо. И я сразу скажу вам, почему я это сделал. Я всегда был против пышных празднеств. Предпочитаю в праздники быть в одиночестве. Так откуда же мой тайный недруг мог знать, что я собираюсь праздновать рождественский вечер среди своих друзей, если он не принадлежит к кругу тех людей, кого я пригласил?

— Выходит, он один из тех, кого вы пригласили, или знаком с кем-то из вами приглашенных?

— Да. И благодаря этому круг сужается. Только я никак не могу поверить, что писавший — один из моих гостей. Я пригласил только настоящих друзей. Но теперь я никому не верю — именно теперь. И я совсем не хочу умирать раньше времени! — В глазах его появился стальной блеск. На какое-то время он опять превратился в бесстрашного летчика и не выглядел больше запуганным сельским жителем. — Поэтому я сказал себе: Фергус, ты богатый человек, ты сделал завещание и те люди, которых ты упомянул в завещании, знают об этом! Поэтому-то я и решил, после того как получил второе письмо, пригласить на Рождество только моих главных наследников, чтобы всех их держать под контролем. Мне всегда было неприятно иметь врага у себя за спиной. Особенно того, чье оружие спрятано. Завещание находится у меня в сейфе.

— Вы хотите сказать, что все гости, которые приедут завтра, являются вашими наследниками?

— Нет. Мои наследники — только один или два из приглашенных. Я не скажу вам, кто именно. С моей стороны это было бы непорядочно по отношению к ним. Ведь, возможно, они так же невинны, как новорожденный младенец… Хотя бывают обстоятельства, при которых за пятьдесят тысяч фунтов люди убивают своего лучшего друга.

Произнеся эту фразу, О'Брайен вызывающе посмотрел на Найджела.

— Значит, от меня требуется только одно: быть начеку, — заметил тот. — Быть чем-то вроде сторожевого пса в овечьей шкуре? Это, разумеется, трудно, так как не знаешь, на кого в первую очередь нужно обратить свое внимание.

Обезображенное шрамами лицо О'Брайена осветилось какой-то обезоруживающей улыбкой.

— Да, это трудно. И я не попросил бы об этом никого другого. Я достаточно наслышан о вас, чтобы прийти к выводу, что вы, именно вы, относитесь к числу тех немногих людей, которые умны, трезво смотрят на вещи и обладают необходимой фантазией. Попробуйте сказать о себе, что это не так! Это так!

Найджел впервые в жизни встречался с такой открытой лестью — теплой, избыточной, почти детской, которая может исходить только от ирландца. И реакция у него на эту лесть была точно такая же, как и у любого другого англичанина, — он уставился глазами в пол и быстро переменил тему.

— Возможно, у этого человека были другие мотивы? — с сомнением спросил он.

— Речь может идти и об изобретении, над которым я работаю. Как вы знаете, дизельные машины сегодняшнего дня нуждаются в очень длинной стартовой дорожке. И если врагу, скажем, в будущей войне удастся уничтожить большую часть аэродромов массированным ракетным огнем, воздушный флот практически будет исключен из военных действий. О чем это говорит? — Маленький летчик вскочил с кресла, подбежал к Найджелу и несколько раз ткнул его пальцем в грудь. — О том, что самолеты в будущем не должны зависеть от взлетных полос! Что они должны подниматься в воздух вертикально! А так как они порой должны находиться в воздухе длительное время, то и расход горючего не должен быть большим! Над этой проблемой я и работаю…