– Спасибо. Скажите, а самолетные двигатели вас интересуют?

Нотт-Сломан с той же бесцеремонностью оглядел его.

– Да нет, не особенно. А вас? – Он повернулся к Бликли. – Что ж, если ваш помощник закончил свои хитроумные происки, то, может быть, я пойду?

Бликли вопросительно посмотрел на Найджела.

– Хорошо, – с холодным бешенством кивнул тот. – Очередной раунд, если этому господину будет угодно продолжить игру, отложим до завтра.

Нотт-Сломан осклабился и вышел из кабинета. Бликли удивленно приподнял брови и собирался что-то сказать Найджелу, как в комнату стремительно вошел констебль. В мусоросжигательной печи нашли кочергу. Естественно, никаких признаков, что ею орудовали при нападении на Беллами, не сохранилось, но миссис Грант клянется, что во время обеда шевелила этой штуковиной угли в кухонной плите, и даже, неохотно признает она, эта шлюшка Нелли не такая дура, чтобы совать кочергу в мусорку. Сама Нелли в настоящий момент не может ни подтвердить, ни опровергнуть этого, ибо, вымыв посуду после обеда, всегда уходит на несколько часов домой, но Бликли распорядился привести ее к нему, как только девушка вернется в Дауэр-Хаус.

– Мусоросжигательная печь находится в судомойне, – заговорил он, – и любому, кто бы то ни был, надо было сначала зайти на кухню за кочергой, а потом вернуться и спрятать ее в куче мусора. Ему повезло, что миссис Грант в это время почивала у себя в комнате. Сон у нее, раз она ничего не слышал, должно быть, глубокий.

– Если, конечно, она спала, – усмехнулся Найджел со зловещим намеком.

Суперинтендант посмотрел на него изумленно, изумление сменила задумчивость, потом улыбка.

– Нет, сэр, – сказал он, – вам меня не провести. Да, может быть, миссис Грант и старая ду… но, свою будущую пенсию на кон ставлю, не способна она расхаживать по дому, глуша людей кочергою. Ладно, продолжим. Кто у нас на очереди, мисс Кавендиш?

Филипп Старлинг весьма точно описал Джорджию, думал, глядя на нее, Найджел, пока Бликли протокольно задавал ей вопросы. Взгляд ее, вчера такой живой и радостный, сейчас был исполнен тоски; застывший, потерянный, безнадежный, он напоминал скорее взгляд призрака. Движения были затруднены, словно все тело этой женщины было покрыто синяками, но в железной выдержке, в напряженности рук, во всех чертах ощущалась некая несокрушимость духа.

– Да, – говорила она, – Фергюс действительно заметил как-то, что собирается оставить мне деньги, какую-то сумму. Только мне ничего не нужно, хотя мы, бывало, шутили, что после его смерти я смогу заняться исследованием Атлантиды. Он ведь, знаете ли, сильно болел и не рассчитывал…

Ее голос дрогнул, и Джорджия была вынуждена замолчать. Теперь осталась только одна страна, думал Найджел, которую тебе хотелось бы исследовать, и это страна, в которую ушел О’Брайан.

Ничего более о завещании Джорджия сказать не могла. Услышав, что О’Брайан был убит, она сперва помолчала, затем прошептала «да» – с такой устрашающей покорностью, словно приняла удар, которого ожидала давно.

– Нет! – она изо всех сил впечатала маленькую смуглую ладонь в стол. – Этого не может быть! Врагов у него не было. Убивают лишь трусов, поскольку они задиры[41]. Он был сильно болен. Врачи говорили, долго не протянет. Почему хоть сейчас нельзя оставить его в покое?

Бликли откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на нее.

– Мне очень жаль, мисс, но о самоубийстве в данном случае речи быть не может. Между прочим, вы единственная из друзей мистера О’Брайана, кто не сказал, что уж от него-то меньше всего можно было ожидать, что он наложит на себя руки.

После своей вспышки Джорджия Кавендиш снова ушла в себя и отвечала на вопросы Бликли рассеянно. Она подтвердила слова Лючии – действительно после обеда и до примерно двух сорока пяти они вместе оставались в холле. Затем она пошла в кабинет написать письмо: Нотт-Сломан появился там сразу после трех, сказать точнее она не берется. Да, когда, написав письмо, она поднялась к себе, он все еще оставался в кабинете. Нет, она не выходила из своей комнаты, пока снизу не донесся шум. Подтвердить это некому. Когда она спускалась по лестнице, Лючия дышала ей прямо в спину. Бликли замолчал, и в разговор вступил Найджел:

– Боюсь, у меня к вам весьма бестактный в сложившихся обстоятельствах вопрос, мисс Кавендиш, и все же: какие у вас были отношения с мистером О’Брайаном?

Джорджия посмотрела на него строго; затем, словно он прошел некое испытание, дружески улыбнулась ему:

– Мы любили друг друга. Действительно любили, с момента нашей самой первой встречи в Африке – по крайней мере, я любила его. Но осознали это, кажется, только совсем недавно. Тогда я… мне захотелось за него замуж. Люблю все доводить до конца, – добавила она с бледным подобием своей старой лукавой улыбки. – Но Фергюс сказал, что врачи приговорили его, и ему не хочется, чтобы я повесила на себя труп. По мне, это, конечно, была полная чушь, но он твердо стоял на своем. Говорил, что сама природа не предназначила меня к роли сиделки. Так что мы были… мы были любовниками.

– Ясно. – Найджел невесело улыбнулся ей. – А теперь – только, ради бога, я не хочу вас обидеть – я-то верю всему, что вы только что мне сказали, – но ваши слова несколько расходятся с показаниями мисс Трейл, да и, как бы сказать, со всем ее поведением, ну, вы понимаете, о чем я…

– Да, запутанная история. – Джорджия сплела пальцы и уперлась ладонями в колени. – Дело обстоит так. Она была – давно была – любовницей Фергюса. Ничего удивительного – девушка видная. Но когда мы с Фергюсом… когда мы оба очнулись и посмотрели друг на друга новыми глазами, он потерял к ней интерес. Странно, конечно, но так уж случилось. Он и сюда-то ее пригласил затем, чтобы… как бы точнее выразиться… объявить о разрыве – джентльмен, как вы понимаете, всегда остается джентльменом, и добавить тут нечего. Сама-то она явно не поняла, зачем она здесь – взять хоть эти ее вдовьи одежды… нет, нехорошо я сказала, она же действительно любила его, и это все так понятно… Вот проклятье!

Джорджия сокрушенно покачала головой, и Бликли милосердно ее отпустил, попросив пригласить брата. Едва дверь закрылась за ней, он бросил красноречивый взгляд на Найджела.

– Все это выставляет мисс Трейл не в лучшем свете, как вам кажется, сэр?

– Но мы еще в точности не знаем, дал ли ей О’Брайан твердую отставку, – возразил Найджел; тем не менее показания Джорджии, бесспорно, придали расследованию определенное направление.

Вошел Эдвард Кавендиш – растерянный, загнанный, внешне ни капли не изменившийся с момента, как они с Найджелом обнаружили в садовом домике тело О’Брайана. Он тяжело сел на предложенный ему стул – впечатление было такое, что лет ему куда больше, нежели его законные пятьдесят три. Суперинтендант уточнил его адрес и род занятий, затем спросил, не может ли он, как старый друг О’Брайана, поделиться соображениями относительно возможного мотива убийства.

– Боюсь, вас ввели в заблуждение, суперинтендант, – сказал он. – Я О’Брайану вовсе не старый друг. Мы познакомились с ним только в этом году. Сестра представила нас друг другу.

– Хорошо, сэр, скажем просто – «друг». Так или иначе, насколько я понимаю, вы неплохо знали его.

– Да нет. Время от времени он спрашивал моего совета по поводу инвестиций, у него был значительный капитал; но мы совершенно разные люди, и интересы у нас были совершенно разные.

«Как бы сказал Аристотель, друг ради собственной пользы», – пробормотал Найджел, глядя из-под почти закрытых век на круглое, крупное, хорошо выбритое, бледное лицо Кавендиша, на котором за стеклами очков без оправы выделялись глаза – глаза, свидетельствующие о профессиональной скрытности человека, имеющего дело с большими деньгами, и в то же время не могущие скрыть глубоко затаившегося в нем смятения. Лоб перерезали морщины, выдающие ту же тревогу, напомаженные волосы поредели, линия рта говорила о чувственности и даже жестокости, и тем не менее во всем облике этого человека было нечто детское, что-то такое, что, бесспорно, и пробуждало в его сестре материнский инстинкт.

Бликли спросил Кавендиша, чем он занимался после обеда.

– До трех или около того играл на бильярде с Нотт-Сломаном. Потом пошел прогуляться по парку.

– На прогулке вам кто-нибудь встретился, сэр?

– Да как будто нет. Плоховато у меня с алиби, – добавил он, попытавшись выдавить из себя улыбку. – Вернулся в дом между четырьмя и четвертью пятого и узнал от констебля про то, что случилось с Беллами.

– А мистер Нотт-Сломан все время был с вами в бильярдной?

– Да. Впрочем, нет, вспомнил: он выходил проверить часы. Это было примерно за десять минут до того, как мы закончили игру.

– Просто вышел в холл и тут же вернулся, так, сэр?

– Не совсем так. Его не было как минимум пять минут.

Суперинтендант с трудом сумел скрыть удивление, а карандаш Болтера повис в воздухе.

– Вы уверены, сэр? – как можно более равнодушно спросил Бликли.

– Уверен… а что? – Кавендиш смотрел на суперинтенданта с некоторым недоумением. Затем выражение его лица совершенно переменилось. Казалось, он готовится сказать что-то чрезвычайно важное. Он облизнул губы: – Слушайте, суперинтендант, а вы уверены, что это действительно убийство? Может быть, все же самоубийство? Черт возьми, я просто не могу поверить в то, что кто-нибудь здесь…

– Мне очень жаль, сэр, – не дал ему договорить Бликли, – но имеющиеся у нас улики не оставляют места сомнениям.

Кавендиш снова перевел взгляд с суперинтенданта на Найджела, словно прикидывая что-то в уме. Кулаки его то сжимались, то разжимались.

– Улики… – невнятно проговорил он, – но, допустим, я…

Что такое собирался допустить Эдвард Кавендиш, выяснить не удалось, ибо в этот самый момент в кабинет вошел сержант и с торжественным видом вестника-героя греческой трагедии положил на стол клочок бумаги.