— Что это за женщина рядом с вашим отцом? — тихонько спросил он.

— Миссис Грэм? Хотя нет, вы, вероятно, имеете в виду Мэйбл! Разве вы не знакомы? Это Мэйбл Эннсли. Ее девичья фамилия Клайдсли — она из того самого злополучного семейства.

Мистер Саттертуэйт замер. Да, он был наслышан об этом семействе. Брат застрелился, одна сестра утонула, другая погибла во время землетрясения — как будто всех их преследовал какой-то злой рок. Это, вероятно, младшая из сестер.

Неожиданно его отвлекли от размышлений — это Мейдж дотронулась под столом до его руки. Пока остальные были заняты беседой, она незаметно кивнула на своего соседа слева.

— Это я вам про него, — не очень заботясь о правильности построения фразы, шепнула она.

Мистер Саттертуэйт понимающе кивнул в ответ. Стало быть, молодой Грэм и есть избранник Мейдж. Что ж, судя по тому, что мистер Саттертуэйт успел увидеть — а смотреть он умел, — вряд ли она могла бы найти лучшую партию. Вполне приятный, располагающий и здравомыслящий молодой человек. Оба они молодые, здоровые, что называется, нормальные — и вообще, прекрасно подходят друг к другу.

В Лейделле заведено было по-старинному: дамы выходили из столовой первыми. Мистер Саттертуэйт подсел поближе к Грэму и заговорил с ним. В целом он утвердился в своем первом впечатлении, однако что-то в поведении молодого человека как бы выпадало из общей картины. Роджер Грэм был рассеян, мысли его, казалось, блуждали, рука, ставившая на стол бокал, заметно дрожала.

«Чем-то он сильно обеспокоен, хотя причина для беспокойства не так серьезна, как он воображает, — сказал себе мистер Саттертуэйт. — И все же — что бы это могло быть?»

После еды мистер Саттертуэйт обыкновенно принимал пару пилюль для улучшения пищеварения. На этот раз он забыл прихватить их с собой, поэтому ему пришлось подняться за ними в комнату.

Возвращаясь обратно, он спустился по лестнице и прошел уже полдороги по длинному коридору первого этажа, когда взгляд его случайно упал в открытую дверь застекленной террасы. Мистер Саттертуэйт застыл на месте.

Комната была залита лунным светом, на полу темнел странный узор от оконного переплета. На низком подоконнике, откинувшись в сторону, сидела женщина. Она тихонько перебирала струны гавайской гитары, но не в ритме современных песенок, а ритме старинном, давно забытом, похожем на перестук копыт волшебных коней по каменистым тропам зачарованных холмов.

Мистер Саттертуэйт смотрел как завороженный. На ней было платье из темно-синего шифона со множеством складок, оборок и рюшей, что создавало впечатление оперения птицы. Склонившись над гитарой, она что-то тихонько напевала.

Он вошел в комнату и стал медленно, шаг за шагом, приближаться к ней. Он был уже совсем рядом, когда она подняла глаза. Увидев его, она, как он заметил, ничуть не испугалась и не удивилась.

— Простите, если помешал… — начал он.

— Пожалуйста, садитесь.

Он присел на полированный дубовый стул возле нее. Она продолжала что-то еле слышно напевать.

— Какая колдовская ночь, — сказала она. — Вы не находите?

— Да, я тоже заметил что-то… колдовское.

— Меня послали за гитарой, — сказала она. — Но когда я проходила мимо террасы, мне вдруг захотелось посидеть здесь в одиночестве, при луне.

— Тогда, может быть, мне лучше… — приподнялся было мистер Саттертуэйт, но она остановила его.

— Останьтесь, не уходите… Вы почему-то не нарушаете общей гармонии.

Он снова сел.

— Сегодня очень необычный вечер, — сказала она. — После обеда я долго бродила по лесу и повстречала там одного человека. Он был такой странный: высокий и темный — как заблудшая душа… Солнце уже садилось, красные лучи, пробиваясь меж ветвей, падали на него, и от этого он стал похож на Арлекина.

— Да? — Мистер Саттертуэйт наклонился к ней, сердце его забилось.

— Я хотела с ним заговорить — он напомнил мне кого-то из моих знакомых, — но так и не смогла найти его между деревьями.

— Мне кажется, я знаю, кто это был, — сказал мистер Саттертуэйт.

— Вот как? Скажите, он… действительно интересный человек?

— Да, он интересный человек.

Оба замолчали. Мистер Саттертуэйт был недоволен собой. Он чувствовал, что должен что-то предпринять, но не знал что. Он только знал, что это что-то должно иметь отношение к его собеседнице.

— Временами, когда мы чувствуем себя несчастными, нам хочется убежать от окружающих, — заметил он несколько невпопад.

— Да, верно, — начала она, но тут же оборвала себя и усмехнулась. — А, понятно, о чем вы. Но вы ошиблись! Все совсем не так. Мне захотелось сегодня одиночества как раз потому, что я — счастлива!

— Вы… счастливы?

— Да. Страшно счастлива.

Она произнесла это совсем тихо, но мистер Саттертуэйт невольно содрогнулся. Под словом «счастье» это странное создание понимало явно не то, что, например, Мейдж Кили. «Счастье» Мэйбл Эннсли могло, вероятно, означать величайший восторг, порыв, исступление — словом, нечто, лежащее вне понимания обычного человека. Мистер Саттертуэйт смутился.

— Я… не знал, — неловко пробормотал он.

— Разумеется — откуда бы вам это знать? Впрочем, мое счастье пока еще не наступило. Его еще нет — но скоро будет. — Она чуть подалась вперед. — Представьте себе такую картину: вы стоите в густом-прегустом лесу, со всех сторон к вам подступают деревья, от них темно, вам уже начинает казаться, что вы никогда не сможете выбраться отсюда — и вдруг совсем рядом, за деревьями, вам видится страна вашей мечты, сверкающая и прекрасная. Она рядом, надо только выбраться из чащи — и все…

— Многое кажется прекрасным, пока с ним не соприкоснешься вплотную, — сказал мистер Саттертуэйт. — Вещи самые отвратительные могут издали показаться прекраснее всего на свете.

Послышались шаги, мистер Саттертуэйт обернулся. В дверях стоял блондин с туповатым, невыразительным лицом. Это был Джерард Эннсли — за столом мистер Саттертуэйт толком его не разглядел.

— Мэйбл, тебя ждут, — сказал он.

Вся ее одухотворенность мигом погасла.

— Иду, Джерард, — равнодушно отозвалась она, поднимаясь. — Мы немного заболтались с мистером Саттертуэйтом.

Из двери первой вышла Мэйбл Эннсли, за ней мистер Саттертуэйт. В коридоре он покосился через плечо и успел поймать на лице ее мужа выражение безысходной тоски.

«А ведь он все чувствует, — подумал мистер Саттертуэйт — Он чувствует власть над нею неведомых сил. Бедняга!»

Гостиная была ярко освещена. Мейдж и Дорис Коулз шумно набросились на Мэйбл Эннсли:

— Куда это ты запропастилась, негодница?!

«Негодница» опустилась на низенький табурет, настроила гитару и запела. Все хором подхватили.

«Возможно ли, — размышлял мистер Саттертуэйт, — чтобы „Моей крошке“[194] посвящалось так много идиотских песен?»

Впрочем, он признавал, что их мелодии, изобилующие синкопами[195] и подвываниями, были довольно трогательны, хотя и не шли ни в какое сравнение с любым старомодным вальсом.

В комнате было уже очень накурено, похожие мелодии сменяли одна другую…

«Нет беседы, — подумал мистер Саттертуэйт. — Нет хорошей музыки. Нет покоя». Ему захотелось, чтобы в мире стало поменьше шума и суеты.

Внезапно Мэйбл Эннсли, оборвав какую-то песенку, улыбнулась ему и запела Грига:[196]

«Мой лебедь прекрасный…»

Это была любимая песня мистера Саттертуэйта. Ему нравилось бесхитростное удивление, звучавшее в конце:

«Ужель ты и впрямь был лишь лебедь?..»

После Грига все начали расходиться. Мейдж предлагала гостям напитки, ее отец, подобрав брошенную гитару, рассеянно пощипывал струны. Гости желали друг другу спокойной ночи и постепенно пододвигались к двери. Говорили все одновременно. Джерард Эннсли уже незаметно ретировался.

Выйдя из гостиной, мистер Саттертуэйт церемонно простился с миссис Грэм. Наверх вели две лестницы: одна была рядом с дверью гостиной, другая — в противоположном конце коридора. Мистер Саттертуэйт направился к дальней лестнице, миссис Грэм с сыном к ближней. Сбежавший раньше всех Джерард Эннсли тоже поднялся к себе по ближней лестнице.

— Мэйбл, прихвати сразу гитару, — посоветовала Мейдж, — не то утром непременно забудешь. Вам ведь в такую рань вставать!

— Идемте, идемте, мистер Саттертуэйт! — затараторила Дорис, хватая его под руку и увлекая за собой. — Рано в кровать, рано вставать… — ну, и так далее![197]

Мейдж подхватила его под другую руку, и они втроем дружно побежали по коридору под звонкий смех Дорис. Возле лестницы они остановились подождать Дэвида Кили, который следовал за ними более степенно, выключая по пути свет. Все четверо поднялись наверх.

На другое утро мистер Саттертуэйт уже готовился спуститься к завтраку, когда в дверь тихонько постучали и вошла Мейдж Кили. Лицо се было смертельно бледно, она рея дрожала.

— Ах, мистер Саттертуэйт, мистер Саттертуэйт!.

— Деточка, что случилось? — Он взял ее за руку.

— Мэйбл Мэйбл Эннсли…

— Да?

Что-то случилось. Но что? Что-то страшное, понял он. Мейдж едва могла говорить.

— Сегодня ночью она повесилась… У себя в комнате да притолоке. Это такой ужас! — И она разрыдалась.

— Повесилась?.. Невозможно! Непостижимо!

Он постарался как-то утешить ее в своей старомодной манере, после чего поспешил вниз. Внизу он нашел расстроенного и вконец растерявшегося Дэвида Кили.

— Саттертуэйт, в полицию я уже позвонил — доктор сказал, что это обязательно. Он только что закончил осмотр… осмотр… О Господи, как это все неприятно! Наверное, она была страшно несчастлива, раз так с собой… И эта ее вчерашняя песня — вот уж право, лебединая! Да и сама она была похожа на лебедя. На черного лебедя…