— Он кое о чем меня попросил. Сегодня годовщина нашей с ним первой встречи, и он хочет, чтобы я вечером никуда не ходила с Чарли, а просто осталась бы дома и послушала музыку Я была так тронута — и сказала, что, конечно, останусь и буду думать о нем с любовью и благодарностью.

Мистер Саттертуэйт кивнул, хотя и несколько озадачено Он редко ошибался в людях — а глядя на Филипа Метни, он ни за что бы не подумал, что тот окажется способным на подобные сантименты. Однако девушку эта просьба отверженного возлюбленного, видимо, ничуть не удивила. Мистер Саттертуэйт почувствовал некоторое разочарование. Он, правда, и сам был отчасти сентиментален, но от остального мира ждал большего прагматизма. К тому же сентиментальность была атрибутом его века, теперь же, по его мнению, время ее прошло.

Он попросил Джиллиан спеть, и она не стала отказываться. Дослушав, он сказал, что у нее прекрасный голос — хотя, честно говоря, ему сразу стало ясно, что голос у нее самый что ни на есть заурядный. Возможно, она и добилась бы каких-нибудь успехов на избранной стезе, но только не благодаря своему голосу.

Мистер Саттертуэйт не особенно жаждал видеть мистера Бернса, а потому вскоре захотел уйти. Тут его внимание привлек кубок на камине, который выделялся среди прочих дешевых безделушек, как бриллиант в мусорной куче.

Это был витой кубок тонкого зеленого стекла на длинной изящной ножке, на самом краешке которого повис как бы огромный мыльный пузырь — радужный переливающийся стеклянный шар.

— Это тоже свадебный подарок от Фила, — заметив интерес гостя, пояснила Джиллиан. — По-моему, очень милая вещица… Он работает на какой-то стеклодувной фабрике.

— Превосходная вещь, — с уважением сказал мистер Саттертуэйт — Такой работой могли бы гордиться даже муранские[181] стеклодувы.

Он ушел, чувствуя, как в нем вновь пробуждается интерес к Филипу Истни. Очень, очень необычный молодой человек! И тем не менее, девушка с прекрасным лицом предпочла ему Чарли Бернса. Как все-таки странен и непостижим этот мир!

По дороге мистеру Саттертуэйту пришло в голову, что, вероятно, благодаря удивительной красоте Джиллиан Уэст Последняя встреча с мистером Кином обошлась, как ни странно, без последствий. До сих пор каждое появление этого загадочного господина неизменно влекло за собой что-нибудь странное и неожиданное. И, быть может, в надежде разыскать своего неуловимого друга мистер Саттертуэйт свернул в сторону «Арлекино» — небольшого ресторанчика, в котором он однажды встретил мистера Кина и куда мистер Кин, по его собственным словам, часто заглядывал.

В «Арлекино» мистер Саттертуэйт, озираясь, переходил из зала в зал, но ни в одном из них не заметил смуглого улыбающегося лица мистера Кина. Зато он встретил здесь другое знакомое ему лицо — в одном из залов за маленьким столиком сидел Филип Истни.

В ресторанчике было довольно людно, и мистер Саттертуэйт решил подсесть к молодому человеку. Он вдруг почувствовал странное возбуждение, словно его захватило как нитку и он втягивается в пестрый узор событий. И вот он уже вплетен в эту пока неведомую ткань. Теперь понятно, что за драму имел тогда в виду мистер Кин!.. Да, драма уже началась, и не последняя роль в ней отведена ему, мистеру Саттертуэйту. Надо только не прозевать свой выход и не перепутать реплики.

Он садился за столик едва ли не с сознанием, что исполняет свой долг. Разговорить Истни оказалось делом нетрудным — тот, видимо, и сам был рад случайному собеседнику. А мистер Саттертуэйт, как всегда, выступал в роли благодарного и внимательного слушателя. Разговор зашел о войне, о взрывчатых веществах и ядах — в последних, как выяснилось, Истни неплохо разбирался, поскольку большую часть войны был занят в производстве отравляющих газов.

Мистер Саттертуэйт слушал с интересом.

Кстати, сообщил Истни, один газ во время войны так и не успели испытать — слишком скоро наступило Перемирие. А на него как раз возлагались самые большие надежды: один-единственный вдох его уже смертелен!.. Молодой человек все больше увлекался собственным рассказом.

Дальше мистер Саттертуэйт свернул разговор к музыке. Худощавое лицо Истни оживилось. Он заговорил свободно и взволнованно, как истинный ценитель. Об исполнении Йоашбима молодой человек отзывался с восторгом, и оба они с мистерам Саттертуэйтом сошлись на том, что нет и не может быть ничего прекраснее настоящего тенора. Истни еще мальчиком слышал Карузо, и это детское впечатление осталось на всю жизнь.

— А вы знаете, что от его голоса лопались бокалы? — спросил он.

— Я всегда полагал, что это выдумки, — улыбнулся мистер Саттертуэйт.

— О нет, я уверен, что это чистая правда! Тут нет ничего невозможного. Все дело в резонансе.

И он принялся разъяснять техническую сторону вопроса. Глаза и щеки его загорелись. Вероятно, предмет разговора волновал его и, насколько мистер Саттертуэйт мог судить, был ему хорошо знаком. Постепенно почтенный джентльмен начал осознавать, что говорит с человеком выдающегося интеллекта, человеком исключительным — возможно, гением. Он пока еще колеблется, решает, по какому руслу пустить свои блестящие способности, — но то, что это гений, сомнению не подлежит.

Мистер Саттертуэйт вспомнил Чарли Бернса и снова поразился выбору Джиллиан Уэст.

К своему удивлению, он вдруг обнаружил, что уже очень поздно, и потребовал счет. Истни поглядывал на него немного виновато.

— Простите, совсем вас заболтал, — сказал он. — Я так рад, что мы случайно оказались за одним столиком. Знаете, мне очень нужно было с кем-нибудь поговорить, — сказал он с каким-то странным смешком.

В нем еще не погасло оживление от разговора, но во всем его облике проглядывало что-то трагическое.

— Было чрезвычайно интересно с вами побеседовать, — сказал мистер Саттертуэйт. — Я узнал много нового для себя.

И, церемонно раскланявшись, он вышел из ресторанчика. Ночь была темная, и он шел не спеша. Но постепенно у него возникло странное ощущение: ему казалось, что он не один, что кто-то идет с ним рядом. Напрасно он внушал себе, что это самообман, что такого не может быть — наваждение не проходило. Кто-то шел рядом с ним по темной тихой улочке, кто-то, кого видеть он не мог… Почему, почему образ мистера Кина снова маячит перед ним? Зачем его молчаливый друг идет рядом, не отставая ни на дат, — хотя стоит лишь скосить глаза, чтобы убедиться, что там никого нет?

К этому назойливому ощущению примешивалось еще одно — тягостное предчувствие беды. Что-то необходимо сделать, и немедленно! Случилось что-то неладное, но мистер Саттертуэйт пока еще властен все исправить…

Ощущение было настолько сильно, что мистер Саттертуэйт даже не пытался ему противостоять. Вместе этого он закрыл глаза и попробовал приблизить к себе образ мистера Кина. Ах, если бы он только мог задать мистеру Кину хоть один вопрос! Но, едва подумав, он уже знал, что это бессмысленно. Что толку задавать мистеру Кину вопросы? «Все нити в ваших руках», — вот что ответил бы ему мистер Кин.

Нити… А какие, собственно, нити? Он принялся распутывать клубок собственных ощущений. Вот, к примеру, предчувствие опасности. Кому грозит эта опасность?

Тут же перед его глазами всплыла четкая картина: Джиллиан Уэст, одна, сидит у радиоприемника в своей комнате.

Сунув монетку проходящему торговцу газетами, мистер Саттертуэйт выхватил свежий номер и отыскал в нем программу Лондонского радио. Ага, стало быть, сегодня по радио концерт Йоашбима: сначала «Salve Dimora»[182] из «Фауста», потом подборка народных песен — «Пастушья песня», «Рыбка», «Олененок» и так далее.

Мистер Саттертуэйт скомкал газету. Теперь, зная, что именно слушает Джиллиан, он как будто яснее представлял себе всю картину. У радиоприемника, одна…

Какая странная просьба! И как она не вяжется с образом Филипа Истни! Ведь в нем нет ни капли сентиментальности. Он человек страстный, горячий, быть может, даже опасный…

Стоп! Опасный — для кого? «Все нити в ваших руках…» Как странно, что именно сегодня он встретил Филипа Истни. Случайно, сказал Истни. Случайно ли? Или же их встреча — лишь часть общего замысла, который уже приоткрывался сегодня мистеру Саттертуэйту?

Он начал продумывать все сначала. Должна быть какая-то зацепка в том, что говорил Истни. Должна быть — иначе откуда это неотвязное чувство, что нужно срочно что-то предпринять? О чем они говорили? О пении, о войне, о Карузо.

«Карузо. — Мысль мистера Саттертуэйта неожиданно устремилась в другом направлении. — Голос у Йоашбима почти как у Карузо. И Джиллиан сидит сейчас у радиоприемника и слушает, как этот мощный голос разносится по комнате, заставляя дребезжать бокалы…»

У него перехватило дыхание. Да-да, бокалы! Когда Карузо пел, от его голоса лопались бокалы! Он вдруг явственно представил себе, как Йоашбим поет в Лондонской студии, а в небольшой комнатке в миле от нее лопается — нет, не бокал, а тончайший кубок из зеленого стекла… От него отделяется и падает на пол хрупкий радужный шар, похожий на мыльный пузырь — возможно, не пустой…

И тут мистер Саттертуэйт, по разумению нескольких случайных прохожих, вдруг лишился рассудка. Он рывком расправил скомканную газету и, едва взглянув на программу передач, сломя голову помчался по тихой улочке. Добежав до угла, он поравнялся с тащившимся вдоль обочины такси, с разбегу прыгнул в машину и выкрикнул адрес, по которому водитель должен доставить его — вопрос жизни и смерти — немедленно!.. Водитель, рассудив, что пассажир хоть и не в своем уме, но, видно, при деньгах, нажал на газ.

Мистер Саттертуэйт откинулся на сиденье. В голове его перепутались обрывки каких-то мыслей, забытые сведения из школьной физики, фразы из сегодняшнего разговора с Истни. Резонанс… Периоды собственных колебаний… Если период вынужденных колебаний совпадает с собственным периодом… Что-то насчет подвесного моста, по которому маршируют солдаты, и вызванные их шагами колебания совпадают с колебаниями моста… Истни всем этим занимался. Истни знает. Истни гений.