Агата Кристи - Большая Четверка. Загадочный мистер Кин. Тринадцать загадочных случаев

— Нет-нет, мой друг. Вы меня не поняли. Она в полной безопасности. Ее никто не похищал!

— Но я получил телеграмму от Бронсена!

— Но Бронсен ее не посылал — в этом-то весь фокус. Вам не приходило в голову, что такой мощной организации, имеющей агентов во всех странах мира, ничего не стоило нанести нам столь коварный удар: похитить малышку Синдереллу, которую вы так любите.

— Нет, не приходило! — ощутив запоздалое раскаянье, ответил я.

— А я это предвидел. Вас я не хотел расстраивать. А потому ничего не сказал, но на всякий случай принял меры предосторожности. Все письма вашей жены отправлены якобы с вашего ранчо, но в действительности ваша жена уже три месяца надежно спрятана в одном тихом местечке.

Я посмотрел на него с недоверием:

— Это правда?

— Боже мой! Конечно правда. Они шантажировали вас, беззастенчиво обманывая.

Я отвернулся, опасаясь не совладать со своими эмоциями. Пуаро положил мне руку на плечо.

— Хотите вы этого или нет, — в его голосе было нечто такое, чего я раньше никогда не слышал, — но позвольте мне вас обнять. Я знаю, у вас, англичан, это не очень принято… И еще я вам скажу: в этом деле вы проявили себя достойно, и я счастлив, что у меня есть такой надежный друг.

Результаты газовой атаки Пуаро в Китайском квартале меня разочаровали. Мой мучитель успел скрыться. Когда люди Джеппа прибежали к месту взрыва, то обнаружили в холле только четверых китайцев, находившихся в бессознательном состоянии. Но того, кто мне угрожал, среди них не было. Позже я вспомнил, что, когда меня вынудили выйти на крыльцо, сам мой мучитель оставался внутри, так что, когда газовая бомба взорвалась, он оказался вне зоны ее действия. Ему ничего не стоило тут же выбраться из дома через один из множества, обнаруженных нами позже, запасных выходов.

От четверых китайцев, попавших в наши руки, мы ничего не узнали. Полиция провела тщательное расследование, но ни единого факта, подтверждающего их связь с Большой Четверкой, так и не было обнаружено. Это были обычные безработные, которые даже имени Ли Чан-йена никогда не слыхали. Они показали, что какой-то богатый китаец нанял их для обслуживания. А чем этот человек занимается и кто он, они не знали.

На следующий день я уже почти оправился от газовой атаки. Только голова еще немного побаливала. Мы с Пуаро отправились в Китайский квартал и провели собственное тщательное обследование дома, в котором меня держали. Он состоял из двух маленьких домиков, соединенных между собой подземным переходом. Первый и второй этажи этих домиков были нежилые, в них не было никакой мебели, а разбитые окна были завешены прогнившими шторами. Джепп уже облазил все подвалы и нашел тот потайной ход в подземную комнату, где я провел неприятные полчаса. Скрупулезное расследование подтвердило, что комната, куда меня приводили, была действительно обставлена в китайском стиле, и, хотя я не слишком разбирался в искусстве, мои впечатления были верными: там были собраны уникальные образцы работы китайских мастеров, будь то обивка мебели, шторы или ковры.

С помощью Джеппа и его людей мы тщательно обыскали это подземное жилище. Я надеялся найти хоть какие-нибудь документы, например, список агентов Большой Четверки или зашифрованные записи их планов, но ничего подобного мы так и не нашли. Единственными документами, попавшими в наши руки, оказались две папки, которые им были нужны явно для того, чтобы состряпать убедительное письмо Пуаро. Это были досье на меня и на Пуаро, содержавшие подробные сведения о наших привычках, характерах, образовании, служебном положении, о наших сильных и слабых сторонах.

Пуаро по-детски обрадовался находке. Мне же она показалась абсолютно бесполезной, тем более что автор этих изысканий сделал, по-моему, до смешного нелепые выводы. Я, конечно, не мог не высказаться на этот счет.

— Мой дорогой Пуаро, — начал я, когда мы вернулись домой, — теперь вы знаете, что наши противники думают о нас. Они, к слову сказать, преувеличивают ваши умственные способности и недооценивают мои, но я сейчас не об этом, я не представляю, что нам может дать эта не слишком точная информация.

— В самом деле, Гастингс? Но ведь теперь мы знаем, какие из наших слабостей и, естественно, достоинств, известны «Четверке», а стало быть, и то, на что они будут делать ставки в дальнейшем. То есть мы сможем лучше подготовиться к их следующей атаке. Например, вам, мой друг, нужно научиться сначала думать, а потом действовать. И еще! Если вы снова встретите какую-нибудь рыжеволосую красотку и она будет умолять вас помочь ей, не теряйте головы.

Пуаро явно намекал на то, что среди прочих характеристик в моем досье указывалось, что я по натуре человек невыдержанный и, кроме того, весьма неравнодушен к молодым женщинам, волосы которых более или менее отдают в рыжину. Глубоко оскорбленный, я чуть было не вспылил, но вовремя вспомнил кое-что из досье самого Пуаро и решил отплатить ему той же монетой.

— Ну а вы? — ласковым голосом начал я. — Что вы собираетесь делать со своим «чрезмерным тщеславием» и «почти болезненной любовью к порядку»? — и увидел, как Пуаро несколько помрачнел.

— Вы правы, Гастингс, наши враги кое в чем переборщили — tant mieux[62]. Но скоро они и сами это поймут и горько пожалеют. Ну а наше дело — учесть прежние промахи, теперь мы знаем, где действовали неверно. Помните поговорку: «Знать — значит, быть к этому готовым»?

В последние дни Пуаро так часто повторял эту поговорку, что я просто не мог больше ее слышать.

— Да, Гастингс, — продолжал Пуаро, — кое-что мы узнали, но этого, естественно, недостаточно. Мы должны узнать больше.

— Каким же образом?

Пуаро уселся поудобнее в своем кресле, аккуратно положил на край стола брошенный мной коробок спичек, и я понял, что далее последует весьма длинный монолог.

— Дело в том, Гастингс, что мы имеем дело с четырьмя совершенно разными по характеру и по статусу людьми. Номер Один — мы о нем знаем только понаслышке. Но сейчас я уже хорошо понимаю особенности его мышления, по-восточному изощренного. Все эти хитроумные трюки, с которыми нам все время приходится сталкиваться, — плод фантазии Ли Чан-йена, это очевидно. Номер Два и Номер Три настолько могущественны и влиятельны, что мы пока ничего не можем с ними сделать. Тем не менее то, что обеспечивает их безопасность, обеспечивает и нашу безопасность тоже. А именно: они настолько у всех на виду, что не могут позволить себе опрометчивых действий. И наконец, мы подошли к последнему члену этой шайки — к Номеру Четыре.

В голосе Пуаро всегда сквозило невольное восхищение, когда речь заходила об этом человеке.

— Номер Два и Номер Три, — продолжал он, — добились успеха во многом благодаря своим талантам и высокому положению в обществе. А Номер Четыре добивается своей цели, пребывая в полной неизвестности. Кто он? Никто не знает. Как он выглядит? Этого тоже никто не знает. Сколько раз мы с вами с ним встречались? Уже пять раз, не так ли? А вы уверены, что при следующей встрече мы наконец-то выведем его на чистую воду?

Я вынужден был покачать головой, так как в эту минуту мысленно представил себе еще раз тех пятерых людей, с которыми меня столкнула судьба. Люди были совершенно разные, но сыграл их один и тот же человек. Привратника из психолечебницы, мужчину в застегнутом до самого подбородка плаще, лакея Эйба Райленда, врача в деле «о желтом жасмине» и, наконец, великого гроссмейстера. Никакого сходства друг с другом.

— Не сможем, — согласился я — Похоже, мы зашли в тупик.

— Не скажите, друг мой, — улыбнулся Пуаро. — Не стоит впадать в отчаяние. Кое-что о его внешности мы все-таки знаем.

— Что же именно?

— Мы знаем, что он среднего роста и у него светлые волосы. Если бы он был высокий, смуглый брюнет, то не смог бы изобразить белокурого приземистого доктора. Что же касается лакея Джеймса и шахматного гроссмейстера, то их смог бы сыграть даже ребенок. У него наверняка короткий прямой нос. Такой нос легко изменить с помощью грима. И еще ему не более тридцати пяти лет. Так что, мой друг, — подвел итоги Пуаро, — кое-что мы о нем знаем* светловолосый мужчина лет тридцати — тридцати пяти, отлично умеющий пользоваться гримом, у которого в арсенале целый набор искусственных зубов или челюстей.

— Что? — удивился я. — Как это?

— Да, Гастингс, думаю, это так. У привратника были выщербленные желтые зубы, у молодого человека в Париже — белые и ровные, у доктора зубы чуть выдавались вперед, а у Саваронова были огромные клыки. Ничто так не меняет лицо, как прикус. Теперь вы поняли, что я имею в виду?

— Не очень, — осторожно ответил я.

— Говорят, что профессия человека написана на его лице.

— На его лице написано, что он преступник, — возмутился я.

— Но нельзя отрицать, что он весьма искусный гример.

— Какая разница..

— Не скажите, Гастингс, вы судите слишком прямолинейно, в театральном мире вас бы не поняли. Разве вы до сих пор не догадались, что наш Номер Четыре в прошлом актер?

— Актер?

— Конечно. Он виртуозно владеет актерской техникой. Однако есть два типа актеров. Первые перевоплощаются в человека, которого играют, а вторые, в сущности, играют самих себя. Из них потом выходят разве что директора театра Эти бездарности выклянчат себе роль у режиссера, а потом подгоняют ее под себя. А истинным актерам остается изображать мистера Ллойда Джорджа[63] в различных концертах либо всяких нелепых старичков — в труппах с постоянным репертуаром. Мне кажется, что наш Номер Четыре из когорты настоящих. Он истинный артист, наделенный даром перевоплощения.

— Насколько я понял, — сообразил я, — вы хотите установить его личность, связавшись с театральным миром.