Немногочисленные круги причисляющих себя к интеллектуалам нарекли его американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины, но и не трущобы с неоновым светом.

Мы проехали Ла-Сьенегу и свернули на Стрип. Ресторан «Танцоры» сиял огнями. Веранда была переполнена. Стоянка автомобилей напоминала муравьев на ломтике перезрелого плода.

— А теперь у нас развелись владельцы ресторанов, вроде этого Стилгрейва, — продолжал я. — Развелись грубияны, вроде того толстяка, что заорал на меня из машины. Появились богачи, снайперы, дельцы, работающие под проценты, парни, стремящиеся быстро разбогатеть, громилы из Нью-Йорка, Чикаго, Детройта и Кливленда. Появились шикарные рестораны и ночные клубы, которыми они заправляют, отели и многоквартирные дома, которые им принадлежат, воры, мошенники и женщины-бандиты, которые там живут.

Торговцы роскошью, женоподобные художники-декораторы, модельеры одежды для лесбиянок, подонки большого безжалостного города, безликого, словно картонный стаканчик. В наших распрекрасных пригородах какой-нибудь папочка, разувшись, читает перед окном, из которого открывается прекрасный вид, спортивные новости и воображает себя представителем высшего класса только потому, что у него есть гараж на три машины. Мамочка перед шикарным туалетным столиком пытается закрасить мешки под глазами. Сыночек же висит на телефоне и названивает школьницам, которые и двух слов-то связать не могут, но уже носят в косметичках противозачаточные средства.

— Во всех больших городах — то же самое, амиго.

— В городах, заслуживающих этого названия, есть еще кое-что: какое-то индивидуальное лицо, хотя и под слоем грязи. У Лос-Анджелеса есть Голливуд, но он его ненавидит. Хотя с Голливудом ему повезло. Без Голливуда это был бы город заказов по почте. Все, что есть в посылочных каталогах, лучше приобретать не здесь.

— Ты зол сегодня, амиго.

— У меня неприятности. Масса неприятностей. И еду с тобой я лишь затем, чтобы перед лицом новой забыть о старых.

— Ты что-то натворил? — спросила Долорес и придвинулась поближе.

— Обнаружил несколько трупов, — ответил я. — Дело тут в точке зрения.

Полицейские не любят, когда эту работу выполняем мы, дилетанты. У них есть своя служба.

— Что они сделают с тобой?

— Могут выгнать из города, и черт с ним. Не прижимайся. Этой рукой мне нужно переключать передачи.

— С тобой очень трудно ладить. — Долорес раздраженно отодвинулась. — На Лост-Каньон-роуд сверни налево.

Вскоре мы проехали университет. Все фонари в городе уже были включены и стелились широким ковром к югу почти на бесконечное расстояние. Над головой, снижаясь, гудел самолет, оба его сигнальных огня попеременно мигали. На Лост-Каньон-роуд я свернул направо, обогнув ведущие в Бэл-Эйр большие ворота. Дорога, петляя, пошла в гору. Там было очень много машин, их фары яростно сверкали на вьющемся белом бетоне. Над дорогой дул легкий ветерок. В нем был аромат дикого шалфея, едкий запах эвкалиптов и мягкий запах пыли. На склоне холма ярко светились окна. Мы проехали большой белый двухэтажный дом, ценой, должно быть, тысяч в семьдесят долларов. На его фасаде была резная надпись: «Пирамида Террьерса».

— Следующий поворот направо, — сказала Долорес.

Я повернул. Дорога стала круче и уже. Вдоль нее стояли обнесенные каменными заборами и живыми изгородями дома, однако видно их не было. Мы подъехали к развилке. Там стояла полицейская машина с красной мигалкой, а дорогу, идущую вправо, загораживали два стоящие поперек нее автомобиля.

Кто-то махал вверх-вниз зажженным фонариком. Я замедлил ход и остановился рядом с полицейской машиной. В ней покуривали двое фараонов. Они и ухом не повели.

— Что тут происходит?

— Понятия не имею, амиго.

Голос ее был приглушенным, сдержанным. Видно было, что она слегка напугана. Чем, я не знаю.

Рослый мужчина с фонариком подошел к дверце, посветил на меня и опустил фонарик.

— По этой дороге сегодня вечером проезда нет, — объявил он. — Куда путь держите?

Я поставил машину на ручной тормоз и потянулся за фонариком, который Долорес вынула из перчаточного ящика. Осветил рослого. Дорогие брюки, спортивная рубашка с инициалам на кармане и обернутый вокруг шеи шарф в горошек. Очки итоговой оправе и блестящие черные волнистые волосы.

Выглядел он уж очень по-голливудски.

— Вы что-нибудь объясните? — спросил я. — Или вы просто берете на себя функции полицейских?

— Полицейские рядом, если угодно, можете обратиться к ним. — В его голосе слышалась презрительная нотка. — А мы частные лица. Живем здесь.

Это жилой район. Мы хотим, чтобы он и оставался жилым.

Из темноты вышел человек с охотничьим ружьем и встал рядом с рослым.

Ружье он держал на сгибе левой руки дулом вниз, явно не для балласта.

— На здоровье, — сказал я. — У меня нет никаких планов. Мы просто едем в одно место.

— Какое? — холодно спросил рослый.

Я повернулся к Долорес.

— Какое?

— Это белый дом, высоко на склоне холма, — сказала она.

— И что вы намерены там делать? — спросил рослый.

— Там живет мой друг, — неприязненно ответила Долорес.

Рослый посветил ей в лицо фонариком.

— Выглядите вы прекрасно, — сказал он. — А вот ваш друг нам совсем не нравится. Мы не любим типов, устраивающих по соседству с нашими домами игорные притоны.

— Об игорном притоне я ничего не знаю, — резко ответила она.

— Полицейские тоже ничего не знают, — кивнул рослый. — И даже не хотят знать. Как имя вашего друга, милочка?

— Не ваше дело, — огрызнулась Долорес.

— Отправляйтесь домой, милочка, вязать носки, — сказал рослый. И обратился ко мне:

— Сейчас по этой дороге проезда нет. Теперь вы знаете, почему.

— Надеетесь настоять на своем?

— Вам не изменить наших планов. Знали бы вы, какие налоги мы платим. А эти обезьяны в патрульной машине — и еще очень многие в муниципалитете — и пальцем не хотят шевельнуть, когда мы просим привести в действие закон.

Я повернул ручку и открыл дверцу машины. Рослый отступил, пропуская меня. Я подошел к полицейской машине. Оба патрульных сидели в ней, развалясь как на вечеринке. Звук своего громкоговорителя они убавили, и он был едва слышен. Один из них методично жевал резинку.

— Как насчет того, чтобы снять это дорожное заграждение и пропустить граждан? — спросил я его.

— Нет такого приказа, приятель. Наше дело только поддерживать здесь порядок. Если кто-нибудь что-то начнет, мы прекратим.

— Говорят, что там дальше игорный дом.

— Говорят, — сказал полицейский.

— Вы не врете?

— Это не моя забота, приятель, — ответил он и плюнул через мое плечо.

— А если у меня там срочное дело?

Он глянул на меня безо всякого выражения и зевнул.

— Большое спасибо, приятель, — сказал я.

Возвратясь к «меркьюри», я достал бумажник и протянул рослому свою визитную карточку. Он посветил на нее фонариком и спросил:

— Ну и что?

После этого выключил фонарик и молча замер. Лицо его смутно белело в темноте.

— Я еду по делу. Для меня очень важному. Пропустите меня и, возможно, завтра этот дорожный пост вам не понадобится.

— Заливаешь, дружище.

— Могут ли у меня быть деньги, чтобы содержать частный игорный клуб?

— Могут быть у нее, — он метнул взгляд на Долорес. — Она могла взять вас с собой для охраны.

И повернулся к человеку с дробовиком.

— Как ты полагаешь?

— Рискнем. Их всего двое, оба трезвые.

Рослый снова включил фонарик и замахал им взад-вперед. Заработал мотор.

Одна из преграждавших дорогу машин отъехала к обочине. Я сел в «меркьюри», завел двигатель, проехал через узкий проход и проследил в зеркало за тем, как машина заняла прежнее место и включила мощные фары.

— Это единственный путь туда и обратно?

— Они думают, что да, амиго. Есть и другой, но это идущая через усадьбу частная дорога. Нам пришлось бы делать крюк по низине.

— Мы едва прорвались. Значит, неприятность там не такая уж серьезная.

— Я знала, что ты найдешь способ прорваться, амиго.

— Чем-то все это припахивает, — сказал я. — И отнюдь не дикой сиренью.

— Какой подозрительный. Ты не хочешь даже поцеловать меня?

— Зря у дорожного поста ты не пустила в ход свои чары. Тот рослый парень выглядел одиноким. Могла бы утащить его в кусты.

Долорес ударила меня по губам тыльной стороной ладони.

— Сукин сын, — небрежно проговорила она. — Будь добр, следующий поворот налево.

Мы перевалили пригорок, и дорога внезапно уперлась в окаймленный побеленным камнем широкий черный круг. Прямо перед нами находился проволочный забор с широкими воротами и надписью на них: «Частное владение. Въезд воспрещен». Ворота были распахнуты, на одном конце свисающей со столбов цепи висел замок. Я объехал куст белого олеандра и оказался в автомобильном дворе низкого, длинного белого дома с черепичной крышей и гаражом на четыре машины в углу под балконом с перилами. Обе широкие створки ворот гаража были закрыты. Света в доме не было. Белые оштукатуренные стены голубовато светились под высокой луной. Часть окон нижнего этажа была закрыта ставнями. У ступеней стояли в ряд четыре набитых доверху мусором упаковочных ящика. Большой мусорный бак валялся пустым. Два металлических барабана были набиты бумагами.

Из дома не доносилось ни звука, не было заметно никаких признаков жизни. Я остановил «меркьюри», выключил фары, мотор и неподвижно сидел за рулем. Долорес зашевелилась в углу. Сиденье, казалось, вибрировало. Я протянул руку и коснулся ее. Она дрожала.