— Чтобы лето счастливо окончилось, а дело в Заливе Устриц выгорело,— произнес он и заметил, как напрягся взгляд ее ка­рих глаз при упоминании об этой сделке. Когда Клара немного вы­пила, он сказал: — Может, решим, в какой день приглашать го­стей?

— Каких гостей?

— Я о вечеринке, мы о ней говорили перед отъездом из Бене­дикта. Ты сказала, где-нибудь в конце августа.

— Ладно,— ответила Клара голосом обиженным и строптивым, словно ее одолели в честном единоборстве и ей приходится про­тив воли выходить из игры.— Скажем, в субботу двадцать вто­рого.

Они принялись обсуждать, кого пригласить. Никакого особого повода для вечеринки не было, просто они ни разу не принимали гостей после легкого ужина, что устроили на Новый год, хотя сами с того времени побывали в гостях добрую дюжину раз. Их прияте­ли, жившие в районе Бенедикта, постоянно устраивали приемы и вечеринки; Клару и Уолтера приглашали не каждый раз, но доста­точно часто, чтобы они не чувствовали себя обойденными. Нужно пригласить Айртонов, это само собой, а также Макклинтоков, Дженсенов, Филпотов, Джона Карра и Чада Овертона.

— Чада? — переспросила Клара.

— Конечно. А что такого? По-моему, мы перед ним в долгу, или я не прав?

— А по-моему, если хочешь знать, так это он должен перед нами извиниться!

Уолтер закурил сигарету. Однажды вечером Чад к ним нагря­нул, просто заехал на обратном пути из Монтауна, и каким-то образом — Уолтер так и не понял каким — умудрился так наб­раться мартини, что отключился или, по меньшей мере, крепко ус­нул на диване в гостиной. Сколько Уолтер ни объяснял, что Чад целый день гнал машину в жару и чертовски устал, все без толку. Чада внесли в черный список. А ведь они несколько раз оставались у него ночевать, когда приезжали в Нью-Йорк сходить в театр, и Чад из уважения к ним отправлялся на ночь к зна­комым, чтобы предоставить квартиру в их полное распоряже­ние.

— И долго ты собираешься помнить об этом? — спросил Уолтер.— Он надежный' друг, Клара, и к тому же умный парень.

— А я уверена: стоит ему только добраться до бутылки, как он снова вырубится.

Бессмысленно говорить ей, что он ни разу не слышал, чтобы Чад «вырубался» до или после того случая. Без толку напоминать и о том, что именно Чаду он обязан своим нынешним местом. За­кончив юридический факультет, Уолтер год проработал помощни­ком Чада в юридической фирме «Адамс, Адамс и Браноуэр», затем уволился и поехал в Сан-Франциско, рассчитывая открыть собст­венную контору, но повстречал Клару, женился, а она потребова­ла, чтобы он вернулся в Нью-Йорк и опять устроился в юридиче­скую корпорацию, где заработок получше. Чад порекомендовал его на место, которого он не заслуживал,— юрисконсульта в фирме «Кросс, Мартинсон и Бухман». Чад и Мартинсон были друзьями. Фирма платила Уолтеру жалованье старшего юрисконсульта, хотя ему было всего тридцать лет. Когда б не Чад, подумал Уолтер, не сидеть бы им сейчас в «Верше», попивая импортный рислинг. Уол­тер прикинул, что нужно на днях пригласить Чада на ленч в Ман­хаттане. Или соврать Кларе и провести с ним вечерок.

А может, и не врать, просто сказать как есть. Уолтер затянул­ся.

— Куришь за едой?

Принесли горячее. Уолтер с подчеркнутым спокойствием разда­вил сигарету в пепельнице.

— Ты не думаешь, что это он нам должен? Хотя бы букет цветов?

— Согласен, Клара, со-гла-сен.

— Тогда к чему этот отвратительный тон?

— К тому, что мне нравится Чад, и если мы и дальше будем его бойкотировать, то по логике вещей в конце концов его поте­ряем. Так же, как потеряли Уитни с женой.

— Мы их не теряли. Ты, видно, считаешь, что обязан пресмы­каться перед людьми и сносить их оскорбления, чтобы сохра­нить их дружбу. В жизни не встречала другого такого человека, кто бы так хотел прийтись по вкусу всем встречным и поперечным!

— Не нужно ссориться, лапочка.

Уолтер прижал ладони к лицу, но сразу же отнял. Этот привыч­ный жест он позволял себе только дома, да и то не при посторон­них. Заканчивать им отпуск было бы просто невыносимо. Он опять обернулся и поискал глазами Джеффа. Тот был в другом конце зала и изо всех сил пытался облапить ногу какой-то дамы. Жен­щина, похоже, не понимала, чего ему надо, и все поглаживала песика по голове.

— Схожу-ка заберу его,— сказал Уолтер.

— Он никому не мешает. Успокойся.

Клара умело разделывала и быстро, как всегда, уплетала ома­ра. В эту минуту подошел официант и, улыбаясь, попросил:

— Не могли бы вы, сэр, посадить собачку на поводок?

Уолтер поднялся и пересек зал, испытывая острое неудобство от того, что все взгляды обратились на его белые брюки и ярко­синий пиджак. Джефф продолжал возиться с ногой. Он поднял свою мордочку в черных пятнах и оскалился, словно и сам не при­нимал происходящего всерьез, но Уолтеру пришлось попотеть, что­бы освободить лодыжку женщины из цепких лапок.

— Извините, пожалуйста,— сказал Уолтер.

— Что вы, он такой миленький! — возразила женщина;

Уолтер с трудом удержался — до того ему хотелось придушить пса. Он отнес собаку, одной рукой, как положено, подхватив под жаркую пульсирующую грудку, а другой придерживал сверху, ос­торожно опустил на пол рядом с Кларой и посадил на поводок.

— Ненавидишь его, верно? — спросила Клара.

— Просто считаю, что он избалованный.

Уолтер наблюдал, как Клара взяла песика на колени. Когда она его гладила, лицо ее становилось прекрасным, мягким и лю­бящим, будто она ласкала ребенка, собственного ребенка. Смот­реть на Клару, когда она возилась с Джеффом, было большим на­слаждением. Он и в самом деле ненавидел этого пса. Ненавидел его нахальный самоуверенный норов, идиотское выражение морды, на которой словно было написано, стоило ему поглядеть на Уолте­ра: «Я-то как сыр в масле катаюсь, ты лучше на себя полюбуйся!» Уолтер ненавидел пса, потому что тот неизменно умилял Клару, а сам он — раздражал.

— Ты и вправду считаешь, что он избалованный? — спросила Клара и потрепала Джеффа за болтающееся черное ухо.— По- моему, он хорошо себя вел в то утро на пляже.

— Я только хотел сказать, что ты завела фокстерьера, потому что они умней большинства других собак, но не позаботилась обу­чить его самым простым вещам.

— Ты, видимо, намекаешь на то, чем он сейчас занимался?

— Не только. Как я понимаю, ему скоро два года, но, пока он не отучится приставать к людям, его, по-моему, не следует спус­кать с поводка в ресторанах. Зрелище не очень приятное.

Клара подняла брови.

— Собачка позабавилась, и никому от этого плохо не стало. Послушать тебя, так подумаешь, что ты ему завидуешь. Вот уж от кого не ожидала услышать такое, прямо диву даюсь,— про­изнесла она с холодным удовлетворением.

Уолтер не улыбнулся.

В Бенедикт они вернулись во второй половине дня. Клара вы­яснила, что продажа поместья у Залива Устриц может затянуться еще на месяц; в ее состоянии нечего было и думать о приеме гостей. Вечеринка отодвигалась до тех пор, пока сделка либо выгорит, либо сорвется.

Прошло две недели. За это время отругали Чада, когда тот позвонил и попросил разрешения к ним заглянуть; ему отказали и, может быть, даже бросили трубку, прежде чем Уолтер успел по­дойти к телефону. В субботу позвонил самый близкий друг Уолте­ра, Джон Карр, и его отбрили прямо на глазах у Уолтера. Клара заявила мужу, что Джон приглашал их пообедать в узком кругу на следующей неделе, но она решила, что из-за этого не стоит выбираться в Манхаттан.

Порой Уолтеру снились сны, что один, многие, а то и все друзья его бросили. То были горькие, безутешные сны, и он просыпал­ся, ощущая в груди стеснение.

Пятерых друзей он уже потерял — и потерял по той простой причине, что Клара не хотела видеть их у себя в доме, хотя Уолтер продолжал им писать, а если удавалось, то и встречался с ними.

Двое жили в Пенсильвании, родном штате Уолтера, один — в Чи­каго, а два других — в Нью-Йорке. Уолтер честно признался са­мому себе, что Говард Грасс из Чикаго и Доналд Миллер из Нью-Йорка на него смертельно обижены, махнул рукой и перестал им писать. А может, это они перестали отвечать на его письма.

Уолтер запомнил улыбку Клары, откровенно торжествующую улыбку, когда они узнали, что Дон устроил у себя в Нью-Йорке вечеринку, а его не пригласил. К тому же вечеринку без женщин. Клара убедилась, что раздружила их с Доном, и была от этого в полном восторге.

Именно тогда, около двух лет тому назад, до Уолтера впервые дошло, что он женился на психопатке, женщине, в некоторых отно­шениях просто безумной, и, что еще хуже,— на психопатке, кото­рую очень любит. Он все время мысленно возвращался к чудес­ному первому году их совместной жизни, вспоминая, как он ею гор­дился, потому что она была интеллектуальнее большинства жен­щин (теперь само слово «интеллектуальный» вызывало у него от­вращение: Клара возвела его в культ), как они любили посме­яться на пару, с каким удовольствием обставляли свой дом в Бе­недикте, и надеялся, что Клара тех дней каким-то чудом вернется к нему. В конце-то кондов она оставалась все той же личностью, той же плотью. Он продолжал любить эту плоть.

Когда восемь месяцев тому назад она стала работать для «Найтсбридж», он понадеялся было, что найден выход обуревав­шему ее чувству соперничества, той ревности, которая распростра­нялась даже на него, потому что он, как считалось, весьма преуспе­вал. Но работа только усилила чувство соперничества и ее глубо­кую неудовлетворенность собой, словно возобновление службы спровоцировало извержение вулкана, который до тех пор только дымился. Уолтер предлагал ей уйти из фирмы, но Клара не хоте­ла об этом и слышать. Самым естественным способом занять ее было бы завести детей; Уолтеру хотелось детей, но Клара была против, и он ни разу не попробовал ее по-настоящему переубедить. Малыши раздражали Клару, и Уолтер сомневался, что с их собственными дело будет обстоять по-другому. Когда они поженились, Кларе было двадцать шесть, но уже тогда она шутливо заявляла, что слишком стара. Клара ни на минуту не за­бывала о том, что на два месяца старше Уолтера, и Уолтеру часто приходилось твердить ей, что на вид она много моложе его. Теперь ей исполнилось тридцать; Уолтер понимал, что на детях поставлен крест.