XII. Аллен просвещается

Наступила горячая пора приготовления к походу. Во всех южных графствах Англии чистили доспехи, сильнее стучали молоты по наковальням и быстро, словно морская волна, переносилась из селения в селение молва о том, что скоро, скоро опять сойдутся на бранном поле лихие львы и белые лилии[55]. Эта новость имела громадное значение в ту суровую эпоху, когда война была выгодным ремеслом, когда предметами вывоза из страны служили храбрые лучники, а ввоза – пленники. Шесть лет ее сыны скучали, изнемогая от чуждой им мирной жизни. Старые воины Креси, Ножана и Пуатье радостно ожидали зова трубы, но еще радостнее бились сердца юношей, с детства привыкших слушать воинственные рассказы своих отцов и дедов. Перевалить через горы на юге, одолеть укротителей горячих мавров, поддержать величайшего полководца эпохи, найти залитые солнцем поля и виноградники, притом что границы Пикардии и Нормандии так же не защищены, как леса Джедборо, – вот лучшее будущее для подрастающих воинов. Вдоль всего морского побережья только и было разговоров, что про войну; в каждом доме постоянно упражнялись в стрельбе из лука, нередко звенела сталь.

Вскоре каждая крепость выслала своих кавалеристов и каждое село – пехотинцев. В конце осени – начале зимы все дороги были полны звуками накиров[56] и труб, ржанием лошадей и топотом бойцов. Начиная с Рэкина на валлийской границе до Котсуолдса на западе или Батсера на юге не осталось ни одного холма, с которого не было бы видно ослепительного блеска оружия, развевающихся плюмажей и волнующихся знамен. Отовсюду стекались маленькие отряды, соединявшиеся потом в шумные потоки. Ежедневно огромные корабли, распустив паруса, увозили за море смелых ратников при громких прощальных возгласах тех, кто уплывал, и тех, чья очередь была впереди. От Оруэлла до Дарта не было ни одного порта, который бы не отправил свой маленький флот с радостно развевающимися флагами – так, будто суда шли на праздник. Таким образом, в это ненастное время года военная мощь Англии направилась к морю.

Не было недостатка в воинах, падких до военной добычи, и в старом, густонаселенном Гемпшире. Во главе отрядов смелых лучников из Холта, Вулмера и Харвуда развевались знамена с изображением сарацинской головы Брокасов и красной рыбы де Рошей. На востоке командовал Борхент, на западе – сэр Джон де Монтэгю. Сэр Люк де Поненж, сэр Томас Вест, сэр Мориц де Брюэн, сэр Артур Липскомб, сэр Уолтер Рамси и могучий сэр Оливер Баттестхорн маршировали на юге с новобранцами из Андовера, Орлесфорда, Одигема и Винчестера, между тем как из графства Суссекс подвигались сэр Джон Клинтон, сэр Томас Чейн и сэр Джон Фоллисли с отрядами закованных с ног до головы в железо рыцарей, направляясь прямо в Саутгемптон. Но больше всего кипела жизнь в Туингемском замке, по-прежнему представлявшем собой главный сборный пункт, ведь имя и боевая слава сэра Найджела привлекали к нему лучших воинов страны всех видов оружия. Лучники из Нью-Фореста и Форест-оф-Бир, ратники из славной местности, омываемой реками Стаур, Авон и Итчен, юноши из знати гемпширских родов – все отправились в Кристчёрч и посчитали за честь воевать под знаменами с пятью алыми розами.

Одна лишь бедность мешала славному рыцарю сэру Найджелу заменить вилообразное знамя четырехугольным. Земля его приносила скудный урожай, сундуки пустовали, даже замок, в котором он жил, и тот был взят в аренду. Сердце сэра Найджела обливалось кровью при виде того, как самые отборные копьеносцы волей-неволей должны были отходить от ворот его замка, ведь он был не в состоянии одеть их и платить им приличное жалованье. Тем не менее сэр Клод Латур не забыл своего боевого товарища. В присланном через Сэма Эльварда письме было написано, что в его распоряжении имеются средства, чтобы снарядить сотню стрелков и двадцать копьеносцев, которые, присоединясь к находящимся уже во Франции тремстам ветеранам Белого отряда, составят войско, достойное такого знаменитого полководца, как сэр Найджел. С большой тщательностью выбирал доблестный рыцарь людей из толпы добровольцев и много совещался по этому поводу с Симоном Черным, Сэмом Эльвардом и другими опытными воинами.

Ко Дню всех святых, не успели еще опасть желтые листья с деревьев, сэр Найджел сформировал отряд из лучших гемпширцев; конницу отряда составляли двадцать хорошо вооруженных копьеносцев. К ним примкнули Питер Терлейк из Фарэма и Уолтер Форд из Ботли, снарядившиеся за свой счет и разделившие с Алленом Эдриксоном обязанности оруженосцев.

Шесть недель продолжались эти приготовления. Женщины не покладая рук шили белые верхние куртки, что носили все воины Белого отряда, и нашивали на грудь алых львов святого Георгия, покровителя Белого отряда. Наконец все было готово, и произведенный на дворе Туингемского замка смотр дал блестящие результаты. Даже самый старый из ветеранов французской войны мог бы, положа руку на сердце, сказать, что никогда еще не видал столь хорошо вооруженного отряда, начиная с седого рыцаря в шелковом камзоле и кончая стоявшим в конце могучим Джоном Гордлем, опиравшимся на огромный черный лук.

Аллен Эдриксон вот уже два месяца жил в Туингемском замке и с каждым днем все больше и больше втягивался в светскую жизнь, находя в ней, вопреки россказням старых монахов из Болье, светлые стороны. Как благодарил он своего отца за его мудрое желание показать сыну этот прекрасный мир, прежде чем тот произнесет отречение!

Не раз в своих размышлениях он сравнивал старого аббата Бергхерша с благородным рыцарем Найджелом Лорингом, который, несмотря на всю свою славу и величие, жил так просто, так высоко держал свое знамя, так бесстрашно жертвовал своей жизнью ради отчизны, и Аллен все больше убеждался, что, перейдя на сторону этого рыцаря, он не изменит своим идеалам и устремлениям, не допустит грубой оплошности. Его, конечно, смущала война, нежная и мечтательная душа его содрогалась при одной мысли об убийствах, но в ту эпоху все люди составляли воинственное братство, так что было не так уж много различий между воином и служителем Бога. На третий день пребывания в Туингемском замке сэр Найджел дал Аллену копье и полное вооружение, за которые последний должен был заплатить из первой доставшейся на его долю военной добычи.

Однако невольно напрашивался вопрос, не было ли другой причины, заставившей Аллена так скоро позабыть о монастыре, где он безмятежно провел все свое детство и отрочество. В сердце человеческом слишком много глубоких тайников, чтобы проследить за его движениями. По мнению благочестивых монахов, женщина считалась корнем всех зол, вместилищем всех соблазнов и опасностей для души… По уставу цистерцианского ордена монах не смел поднимать глаза на женщину, а между тем Аллен по два часа ежедневно занимался с тремя юными, прекрасными и, следовательно, вдвойне опасными, с монашеской точки зрения, девушками. Но, что бы ни говорили монахи, Аллен чувствовал, как его облагораживает общество этих милых созданий, как сильнее проявляются лучшие качества его души, и сердце его наполнялось неведомой до той поры радостью.

Мисс Мод была очень капризной и своенравной ученицей. Если какой-нибудь предмет возбуждал ее любопытство, она набрасывалась на него с жадностью, легко обгоняя других учениц. Но сколько надо было терпения, чтобы засадить ее за изучение предметов, требующих упорства, настойчивости и хорошей памяти! Обыкновенно в таких случаях она делала вид, что слушает, а мысли ее, как прекрасно понимал Аллен, блуждали далеко, где-нибудь в лесу, на охоте с гончими и соколами, и лишь принесенная Алленом книга могла вернуть фантазерку на стезю обучения. Бывали случаи, когда уроки приводили ее в бешенство, но Аллена трудно было вывести из себя, и Мод, пораженная кротостью своего учителя, разражалась приступами самообличения. Однажды, когда она пребывала в дурном настроении, молоденькая камеристка Агата, желая угодить госпоже, стала подшучивать над Алленом и делать на его счет колкие замечания. Мисс Мод вдруг изменилась в лице и, злобно сверкнув глазами, воскликнула:

– Как ты смеешь?

– Но я ничего не сделала! – попробовала было защититься молодая девушка. – Я лишь повторила то, что сказали вы.

– Как ты смеешь? – кричала мисс Мод, задыхаясь от волнения. – Безмозглая дура! Тебе бы рубашки шить, а не заниматься с таким умным, добрым и бесконечно терпеливым человеком. Тебе лучше сейчас… Нет, просто выйди вон! Сию же минуту!

Испуганная Агата мигом выскочила из комнаты, и за дверью послышались ее громкие рыдания.

– За что вы на нее так обрушились? – кротко спросил Аллен, глядя широко раскрытыми глазами на мисс Мод, которая так внезапно из тигрицы нападающей превратилась в защищающую. – Она меня ничуть не обидела. Право, вы иногда совершаете бо`льшие проступки.

– Я без вас знаю, что я самая скверная и злая женщина на свете, но я не позволю, чтобы кто-нибудь обижал вас при мне.

Поначалу такие инциденты во время занятий повторялись довольно часто, но потом твердый и настойчивый характер Аллена сломил наконец упрямство мисс Мод, и она с каждым днем становилась все более покладистой. Однако менялся и сам Аллен. Несмотря на то что он, как мог, старался отвлечь ее от мирской жизни, сам при этом все сильнее в нее втягивался. Образ мисс Мод прочно поселился в его сердце, и как ни старался он убедить себя, что негоже мечтать о дочери самого сэра Найджела бедному клирику, – то были доводы разума.

Как-то в ноябре Аллен возвращался домой с Питером Терлейком от дорсетширского оружейника. Юноши спешили домой и потому неслись быстрым галопом. Питер был сильный, смуглолицый и видный молодой человек, он радовался предстоящей войне, как гимназист каникулам, но в этот день был печален и задумчив.

– Не замечал ли ты, Аллен, – начал он, – что мисс Мод последнее время стала бледнее и молчаливее обыкновенного?

– Может быть, – коротко ответил Аллен.

– Она теперь целыми днями сидит в своей комнате, вместо того чтобы охотиться и веселиться, как бывало всегда. Это все твои книги наделали!