— Прежде докажи, что ты полностью отказалась от наркотиков, — потребовал Уоррен.

— Зачем? Неужели мой внешний вид не говорит об этом?

— Ты выглядишь загорелой и здоровой. Но это ни о чем не говорит.

— Мне нравятся эти слова.

— Как тебе нравится другое слово? Кокаин?

— Когда-то оно мне нравилось. Я все еще иногда об этом думаю, но подобные мысли появляются и исчезают. Я уже полностью от этого освободилась, мистер Чемберс.

— Что значит «почти»?

— Почти два года. Почти сразу же после того, как Отто выгнал меня с работы.

— И теперь ты полностью от этого отказалась?

— Да, это так.

— Ты в этом уверена? Если ты все еще пользуешься кокаином, я хотел бы об этом знать.

— Я поборола привычку к кокаину. Или, говоря иначе, я больше не пользуюсь кокаином. Я полностью освободилась от этого. Что вам нужно, мистер Чемберс? Показания под присягой? Я даю вам слово. Мне хотелось бы думать, что оно все еще что-то значит.

— Было время, когда оно ничего не значило.

— Это было раньше, а сейчас другое время. Мистер Чемберс, вы берете меня на работу, или мы будем ходить кругами все утро?

— Зови меня Уоррен, — сказал он и улыбнулся.

После всего этого кошмара и ее опыта Тутс Кили думала, что она сразу же сможет различить человека, пользующегося кокаином.

Но она ошиблась. Она не поняла, что Мария Торренс является одной из них, до тех пор, пока та не предложила ей наркотик.

Было уже почти четыре часа дня. Они сидели на веранде, выходящей на залив Калуза, на Тутс была джинсовая юбка, голубые туфли и желтая блузка, на Марии — обтягивающие белые шорты, белые сандалии и белая тенниска, под которой не было лифчика; ее рыжие волосы были затянуты в конский хвост на затылке. Такого же цвета «Мерседес-Бенц» с откидным верхом и особыми номерами МТ-1 стоял на дорожке, когда подъехала Тутс.

В этот воскресный день море было неспокойным, но это не остановило любителей морских прогулок Калузы. Вода внутреннего залива была покрыта мощными лодками, а на внешнем заливе кружилось множество яхт с поднятыми парусами. Тутс никогда не понимала прелести морского спорта. Для нее лучшим способом наслаждаться лодками было то, как она делала это сейчас: просто сидела и наблюдала за ними. Мария провела последние полчаса, рассказывая Тутс о своей матери, а затем перевела разговор на своего отца, Питера Торренса.

— Я едва знала его, — рассказывала она. — Он оставил нас, когда мне был всего год, совсем крошка. Я вообще не знала его.

— Знаете, где он сейчас? — спросила Тутс.

— Насколько мне известно — он умер. Когда мама умерла, от него пришло письмо, в котором он хотел узнать, не упомянула ли она его имя в завещании, можете себе представить? Хотел выяснить, не оставила ли она ему что-нибудь? Исчезнув на все это время, хотел узнать, не упомянула ли она его в завещании! Я отдала письмо ее юристу.

— Но она ничего ему не завещала?

— Ни цента.

— По-видимому, расставание не было особенно приятным.

— Приятным? Он сбежал с одной из Маккалоу, повел себя, как «проклятый работник», которых вы нанимаете на один сезон. Считалось, что он уважаемый член нашего коллектива. Директор по маркетингу! Женатый человек с малышкой-дочерью! Даже не оставил никакой записки! Просто исчез ночью с Эгги Маккалоу, одной из акробаток. Хотите выпить?

— Спасибо, я не пью.

Мария посмотрела на нее.

— А как насчет «затяжки»?

Тутс размышляла о том, как она догадалась. Неужели в ее лице, в ее глазах было что-то такое, что говорило: «да, я пробовала наркотики, испытайте меня». Или Мария неправильно интерпретировала ее имя? Тутс помнила, что она четко произнесла его, когда они знакомились. Но если Мария неправильно расслышала ее имя, она могла подумать, что это не имя, а только прозвище, кличка, полученная из-за того, что леди потребляет кокаин? Если леди «затягивалась», почему бы не назвать ее так.

— Спасибо, не надо, — ответила она.

— Уверены?

— Совершенно.

— А я все-таки сделаю одну затяжку, — сказала Мария, повернулась и вошла в дом. Тутс сидела, наблюдая за лодками и раздумывая о том, готовит Мария себе напиток или «затяжку»? Когда та снова вышла из дома, стало ясно, что она сделала и то, и другое. В правой руке она держала джин с тоником, ее глаза блестели ярче, чем пять минут назад, улыбка была более сияющей, а походка более уверенной.

— И сейчас отказываетесь? — снова спросила Мария.

— Определенно. — Тутс надеялась, что в этот раз интонацией голоса она подчеркнула значение своих слов. — Как они встретились, — спросила она, — ваши родители, я имею в виду?

— В цирке. На самом деле он по происхождению ирландец, работал с цирками на континенте, прежде чем приехал в Америку. Вы знаете цирк «Моратео» в Италии? Очень знаменитый. Он четыре года работал у них агентом. Торренс — это от ирландского имени Терренс. Оно латинского происхождения, означает «мягкий, хороший, грациозный». Разве это порядочно, когда мужчина бросает свою жену с годовалым ребенком? Я была очень смышленым ребенком, как мне говорили. Отец был очень высокий, как мне рассказывали; но все были до смерти напуганы, боясь, что я перестану расти, как это случилось с моей матерью, когда ей было шесть лет. Но я оказалась совершенно нормальной, не так ли?

Образ очень высокого человека, занимающегося любовью с лилипуткой, немедленно возник в голове Тутс. Она вспомнила скверную шутку, которую однажды слышала, и чуть было не начала ее рассказывать, пока не вспомнила, что сидевшая напротив женщина является дочерью такой же пары, о которой шла речь в этой шутке. Образ верзилы закружился у нее в голове.

— Вы все это рассказывали мистеру Хоупу? — спросила она.

— Вы имеете в виду про моего отца? Да.

— Где жил ваш отец, когда написал вам письмо?

— В Лос-Анджелесе.

— С той же женщиной, с которой сбежал?

— Эгги? Нет, это продолжалось очень недолго. Она вернулась в цирк уже в следующем сезоне.

— Как к этому отнеслась ваша мать?

— Они стали на самом деле хорошими друзьями.

— Я понимаю, что Макклоу — это целый номер?

— Да, летающие акробаты. Братья Эгги и их дети все еще работают в цирке «Стедман энд Роджер», так же, как ее сын и невестка. Они действительно очень хороши. Эгги сейчас уже на пенсии, она живет в Брэдентоне со своим третьим мужем, человеком, который был дрессировщиком медведей. Это самые трудные животные для дрессировки, очень опасные, могут перекусить вас пополам за одно мгновение, — сказала Мария, прищелкнула в воздухе пальцами, щелкнула зубами и моментально улыбнулась. Тутс внезапно подумала, не лесбиянка ли она? Не было никаких проколотых ушей с огромным количеством серег, никаких откровенных сигналов, никаких ласковых подходов, робких прикосновений, коротких, изучающих, вкрадчивых касаний рук, ничего подобного. Но все же…

— Когда вы в последний раз получили известие от него? После того, как умерла ваша мать?

— Да.

— Пытался ли он связаться с нею раньше?

— Я об этом ничего не знаю.

— После того, как ей стала принадлежать половина цирка, например?

— Нет. А в чем дело?

— Ну, мужчина возникает ниоткуда, чтобы узнать, не упомянула ли бывшая жена его имя в своем завещании. Конечно, возникает мысль, не пытался ли он просить у нее наличные, пока она была жива? Он слышит о том, что она частично владеет цирком, и думает, что ее легко шантажировать. Вы не знаете, встречался ли он с ней после того, как они расстались?

— Нет. Моя мать никогда не упоминала о нем за эти годы.

— Вы были с ней очень близки?

— Очень.

— Она бы вам об этом сказала?

— Да, она бы сказала мне об этом.

— Она когда-нибудь говорила вам о том, что хочет покончить жизнь самоубийством?

— Нет. Это не было самоубийством. Кто-то ее убил.

— Вы сказали об этом мистеру Хоупу?

— Да.

— Как он отреагировал на это?

— Он хотел знать, есть ли у меня какие-нибудь мысли о том, кто это сделал?

— А у вас есть?

— Да.

— Вы сказали ему?

— Да.

— И что вы ему сказали?

— Я сказала ему, что Дейви Шид стрелял и убил мою мать.

— Дейви…

— Шид. Дрессировщик кошек у «Стедман энд Роджер».

Медицинская сестра, следившая за показаниями пульса и кровяного давления Мэттью Хоупа, получила совершенно нормальные результаты. Давление крови сто на семьдесят, пульс девяносто пять. Но она знала, что его электрокардиограмма показывает хаотичную работу и что доктора говорят между собой о коме. Если и следующая кардиограмма будет неудовлетворительной, то это будет означать, что кора головного мозга перестала функционировать. Чем дольше он будет оставаться в коматозном состоянии, тем меньше у него шансов проснуться. Если это будет продолжаться два дня подряд, они решат, что его мозг мертв и его шансы на выздоровление практически равны нулю. В этот самый момент доктора вызывают членов семьи и спрашивают, что они предпочитают делать с системой поддержания жизни.

Медсестра думала о том, что происходит в его голове.

В его голове была пустота, такая же огромная, как сибирская равнина. В его голове дул холодный, резкий ветер над каменистой поверхностью. В темноте что-то потрескивало и внезапно вспыхивал свет. Над холодной темной равниной бушевала электрическая буря. Каждый раз, когда вспыхивала молния, он видел, как из темноты вылетает черный кнут. Каждый раз, когда завывал ветер, он слышал рев тигра. Образы возникали и исчезали в его голове. Вот появился белый с голубым купол. Вот черный, ужасающего вида трак грохочет в полной темноте. Эхо голосов в огромной пустой комнате. Еще вспышка молнии. Еще треск кнута. Голова тигра, висящая в полуночном небе, вспышки молний, окружавших ореолом его великолепную голову…