— Не сомневаюсь. Но это не объясняет, откуда вы их берете.

— Я собираю их, сэр. Я почти ничего не трачу на себя самого, сэр. Посылаю ей все, что получаю.

— Где вы достали за последние три месяца шестьсот двадцать долларов? Если вы задержитесь с ответом, то я пойму, что вы лжете.

Челюсти Лэнда конвульсивно задвигались, но никаких слов не слетело с его губ. Наконец он выдавил:

— Я заработал их, сэр. Просто заработал.

— Как?

— Выиграл в азартной игре. Мне здорово везет в игре в кости.

— С кем вы играли?

— С ребятами. С любым, кто готов был играть.

— Эти люди с вашего корабля?

— Да, сэр. Хотя не всегда. Точно не помню.

— Подумайте и постарайтесь вспомнить, Лэнд. Потому что я проверю ваши слова, и, если вы лжете, вам сильно не поздоровится. Вы и так уже попали в довольно неприятную историю, а эти занятия азартными играми могут усугубить дело.

— Да, сэр. — Мускулы на лице Лэнда напряглись в попытке подавить страх. — Я заработал эти деньги в азартной игре. Это правда. Мне везет в таких делах...

— Это утверждаете вы. Сходите в камбуз и посмотрите, нет ли там чего-нибудь съестного для нас. Сейчас уже почти время завтрака.

Лэнд вскочил, как будто под ним распрямилась пружина, и чуть ли не бегом припустил в камбуз.

— Как ты думаешь, он говорит правду?

— Откуда мне знать? — ответил Эрик вопросом с некоторой сухостью. — Черный никогда не скажет правды белому, если может придумать что-нибудь другое. Тут ему грозит многое.

Захрипел громкоговоритель, прикрепленный к судовой переборке:

"Лейтенант Свэнн, спуститесь на ют. Вас приглашают к телефону. Телефонный звонок на юте для..."

— Возможно, это из полиции, — сказал Эрик усталым голосом. — Как фамилия этого сыщика?

— Крэм.

Действительно, из Гонолулу звонил сыщик Крэм. Он хотел, чтобы мы с Эриком дали официальные показания, связанные с обстоятельствами смерти мисс Шолто и с обнаружением ее тела.

— Он хочет поговорить с тобой, — добавил Эрик, объяснив мне суть дела.

Я взял трубку и сказал:

— У телефона Дрейк.

— Говорит Крэм. Не могли бы вы заехать в полицейское управление сегодня утром? Я хочу, чтобы вы изложили, как обстояло дело.

— Да, но сначала мне надо доложиться в транспортном отделе. Я не могу уехать отсюда без предварительного предупреждения.

— Да, я знаю об этом. Мы собираемся провести дознание сегодня же, во второй половине дня. Вам надо быть там, как и лейтенанту Свэнну.

— Мы приедем. Что-нибудь новенькое удалось узнать?

— Нет, но следователь сомневается в том, что это было самоубийство. Беда в том, что у нас нет улик. Это мог сделать любой человек, включая и саму пострадавшую. Во всем этом деле нет никакой ясности, и я не знаю, удастся ли нам его распутать. А что думаете вы по этому поводу?

— Ничего.

— Ладно, мы поговорим обо всем этом, когда вы приедете в управление. В девять часов вас устроит?

— Вполне.

Мы почти два часа обсуждали это дело в кабинете Крэма, но нисколько не продвинулись. Мисс Шолто могли убить Лэнд, Эрик, ваш покорный слуга. Джин Хэлфорд, Мэри Томпсон, доктор Саво или любой другой человек из сотни присутствовавших на вечеринке людей. Никто не мог дать полного описания своих действий. К тому же не было оснований ограничивать число возможных подозреваемых только теми, кто участвовал в вечеринке. Двери "Гонолулу-Хауза" были широко открыты для всех весь вечер.

Упрямый факт, который ставил нас в безвыходное положение, загонял в тупик любую новую версию, заключался в том, что ни у кого не было очевидной причины убивать Сью. Эрик и Мэри — вот два человека, с которыми у Сью были какие-то личные отношения, насколько мы знали, но ни тот, ни другая не подпадали под подозрение. И я не был удивлен, когда в результате дознания, как и во время нашего утреннего разговора, пришли к выводу о том, что Сьюзен покончила с собой.

Во время дознания, проводившегося скучно и нечетко, я наблюдал за Мэри. Она была единственным человеком в этой голой и душной комнате, на которой можно было без усилий остановить взгляд. По ней, конечно, было видно; что она потеряла свою подругу. Это проявлялось в желтоватой бледности кожи, страдальческой прямоте взгляда, в напряженно сжатых руках, когда она давала показания. Ее голос несколько раз прерывался, когда она описывала привычную веселость Сью, с которой резко контрастировала неожиданная и непонятная подавленность вчерашнего вечера.

— И все же я не думаю, что это была подавленность самоубийцы, — заявила Мэри. Сью очень эмоциональная, страстная натура, никогда бы не поддалась подобному... черному отчаянию. — Ее глаза потемнели от ужаса, который нарисовало воображение: податливое, скрюченное и обвисшее тело, ясное лицо отупело и посинело. Мэри, чувствовалось, было трудно говорить, и ее перестали расспрашивать.

Когда дознание закончилось, Мэри первая покинула комнату, быстро зашагала к двери. Но когда я вышел в фойе, то увидел, что она ждет меня.

— Я надеялась, что смогу поговорить с вами до того, как вы отсюда уйдете, — сказала она.

— Я собирался позвонить вам, если бы мы этого не сделали. Завтра я уезжаю.

— Уже завтра? Так быстро!

— Для меня это не очень-то быстро. Теперь от Гавайев у меня останется неприятный привкус.

— У меня тоже. Я начинаю чувствовать, что здесь ничего хорошего не может произойти. Есть что-то зловещее и бесчеловечное в этих горах и облаках, в яркой зелени моря, да и в самом климате, который слишком хорош круглый год.

— И все-таки здесь может произойти и что-то хорошее. — На меня произвели угнетающее впечатление ее слова, но я совсем не хотел сдаваться. — Если вы, например, пообедаете со мной.

— Боюсь, что не составлю вам веселую компанию. Но я бы хотела пообедать с вами.

— Думаю, что мы можем попытаться забыть обо всем этом на некоторое время. Как вы отнесетесь к предложению поехать на северный берег и там искупаться? Я смогу достать джип в транспортном отделе.

— Для этого мне надо поехать домой, переодеться, взять купальник.

Когда я за ней заехал, она уже переоделась в белое полотняное платье, повязала волосы цветным платком. Мы поехали через остров. Вдали от моря стало теплее, но в открытом джипе свистел ветер, и ее щеки раскраснелись. Воздух был пронизан светом, нежные зеленые побеги молодых ананасов на полях таили в себе обещания, стволы пальм уходили прямо к солнцу, как звонкие песни. Но по мере того как мы катили по дороге, все чаще стали встречаться на нашем пути выступы и валуны вулканического происхождения, будто бы преисподняя показала из земли свое плечо.

По взаимному согласию мы избегали говорить о смерти Сью. В общем-то мы почти и не разговаривали, экономя энергию для плаванья и бега. Возле берега не было подводных скал, о которые мог бы разбиваться прибой, и волны мощно накатывались на белый песок пляжа. На них можно было кататься, как на резвых конях. Мэри плескалась в волнах, словно дельфин. С нее слетело угнетенное настроение, и она отдалась воле своих чувств, как это делают молодые зверьки.

Когда мы устали плавать, то улеглись на чистом шершавом песке, и она вздремнула, а я смотрел на нее: на гладкие плечи, на завитушки волос цвета меда на шее, на округлые руки, на стройные загорелые ноги. Я не трогал ее и не говорил с ней, а любовался ее телом.

Только когда опять спустились сумерки, к ней вернулось безрадостное настроение. Мы шли по пляжу, от гостиницы, где пообедали. Вечерний свежий ветерок потянул с исчезающего из виду моря. Слабо различимые буруны набегали на берег и отступали, усиливая и понижая шум, напоминая по тональности грустные песни этих мест.

— Мне холодно, — произнесла Мэри. Ее слегка знобило, я это чувствовал своей рукой. — И я боюсь.

— Единственное, что вам надо, — это пропустить еще рюмочку. Или две.

— Думаю, тут не обойдешься без десятка. Но это лишь отодвинет мрачное настроение до завтра.

— Отодвинет мрачное настроение?

— Да. То, как я себя чувствую. А чувствую очень уныло, одиноко и напуганно. Мне противен этот остров, Сэм. У меня такое чувство, будто что-то ужасное должно здесь произойти.

— Что-то ужасное уже случилось, но не с вами. Эгоистично так смотреть на вещи, однако мне приходилось видеть, как умирают мужчины. Горе и жалость всегда смягчает тот факт, что это касается многих. Война наносит шрамы чувствительности каждого человека.

— Конечно же нельзя все валить на войну. Правда?

— Я излагаю свою точку зрения... Вы помните, что сказал Джин Хэлфорд о вражеских агентах на этих островах? Примерно в то время настроение Сью изменилось, а вскоре после этого она... погибла. Вполне может быть, не правда ли, что тут есть какая-то связь?

— Пожалуйста, не говорите этого. Вы меня пугаете.

Теперь мы стояли лицом друг к другу на отдаленном участке темного и пустынного пляжа. Я подошел поближе, чтобы посмотреть ей в лицо. Ее глаза потемнели, как ночное небо, а темно-красные губы напоминали глубокую и мучительную рану, вздрагивающую и вызывающую жалость.

— Чего вы боитесь? — спросил я. — Мне это непонятно. Если только вам не пришла та же мысль.

— Какая мысль?

— Мысль о том, что ее смерть связана с войной. Приходила ли вам в голову такая мысль?

— Нет, не совсем такая. Но мы работали вместе и выполняли одинаковые обязанности. Если ее убили, то кто бы ни был убийца, он может постараться убить и меня. Я знаю, что это может выглядеть по-детски, но все равно боюсь.

— Это вы уже сказали раньше, но я не вижу причин для страха. Может быть, конечно, вам известно больше, чем мне.