– Да, выглядишь ты ужасно, – согласилась Катерина, разглядывая коллегу с некоторым даже злобным удовлетворением.

– Я брала напрокат машину и ездила в Вавилон. Было очень интересно, но на обратном пути случилась песчаная буря. Я едва не задохнулась. Не видно было ни зги.

– Вавилон – это интересно, – согласилась Катерина, – но тебе следовало поехать туда с кем-то, кто знает его историю и может все правильно объяснить. А что касается волос, то вечером я отведу тебя к знакомой армянке, и она вымоет их с кремом-шампунем. Самым лучшим.

– Твои волосы такие чудесные… Уж и не знаю, как тебе это удается, – не моргнув глазом соврала Виктория, с притворным восхищением глядя на тяжелые, засаленные, похожие на сардельки завитки сирийки.

Обычно кислое лицо соперницы тронула улыбка, и Виктория подумала, что Эдвард был прав насчет лести.


После окончания рабочего дня девушки вышли из «Оливковой ветви» как две лучшие подружки. Какое-то время Катерина вела Викторию по узким проулкам и проходам и в конце концов постучала в неприметную дверь, не имевшую ни малейшего указания на то, что по другую ее сторону предоставляются парикмахерские услуги. Тем не менее им открыли. Простоватая с виду, но деловитая молодая женщина, медленно и старательно говорившая на английском, подвела гостью к безупречно чистой раковине с сияющими ручками и кранами и всевозможными бутылочками и баночками, выстроенными вокруг нее. Катерина вышла, и Виктория вверила свои космы умелым рукам госпожи Анкумян. Та быстро нанесла на них маслянистый шампунь.

– А теперь, пожалуйста…

Виктория наклонилась над раковиной. Вода хлынула на волосы и с урчанием устремилась в сливную трубу.

Неожиданно в нос ей ударил сладковатый и довольно противный запах, смутно ассоциировавшийся с больницей. Нос и рот накрыла влажная тряпица. Она пыталась сопротивляться, билась, вырывалась и вертелась, но рука безжалостно удерживала тряпку.

Воздуха не хватало. Виктория начала задыхаться. Закружилась голова. Зашумело в ушах…

А потом все поглотила бездонная тьма.

Глава 18

Сознание вернулось к Виктории вместе с ощущением большого провала во времени. В голове шевелились спутанные обрывки воспоминаний, образов и впечатлений: тряска в машине… громкие споры на арабском… бьющий в глаза свет… жуткий приступ тошноты… Она смутно помнила, что лежала на кровати, а потом кто-то взял и поднял ее руку. Помнила острый, болезненный укол иглой – и снова провал в темноту… Путаница образов… мрак… и за всем этим растущее ощущение тревоги…

Теперь наконец-то она пришла в себя… стала собой… Викторией Джонс. И с ней, Викторией Джонс, что-то случилось… давно… месяцы, может быть, годы… или всего лишь несколько дней назад.

Вавилон… солнце… пыль… волосы… Катерина. Конечно, Катерина. Улыбающаяся, с хитрыми глазками под толстенькими, похожими на сардельки буклями. Катерина повела ее куда-то вымыть с шампунем волосы, а потом… Что случилось потом? Какой-то отвратительный, тошнотворный запах… да, конечно, хлороформ. Они усыпили ее хлороформом и увезли… Куда?

Виктория попыталась сесть. Лежала она, кажется, на кровати… очень жесткой… болела и кружилась голова… сонливость, вялость… Тот укол… ей сделали укол… ввели какой-то наркотик… поэтому ей так плохо.

Ладно, хотя бы не убили. (Почему?) Так что всё в порядке. Самое лучшее сейчас, решила она, хорошенько поспать. Сказано – сделано.

В следующий раз Виктория очнулась уже с почти ясной головой. Был день, и она смогла оглядеться и составить представление о помещении, в котором находилась.

Небольшая, очень высокая комната с унылыми, голубовато-серыми стенами, от одного вида которых падает настроение. Плотно утрамбованный земляной пол. Вся мебель представлена кроватью, на которой она и лежала, укрытая грязной накидкой, и расшатанным столиком с потрескавшимся эмалированным тазиком и оцинкованным ведром. Единственное окно закрыто снаружи чем-то вроде деревянной решетки. Виктория осторожно сползла с кровати и, преодолевая головокружение и слабость, подошла к окну. Она увидела сад и дальше, за ним, пальмы. Сад был вполне хорош, по восточным стандартам, хотя житель английского пригорода его достоинств, скорее всего, не заметил бы и не оценил. Изобилие ярко-оранжевых бархатцев дополняли несколько серых от пыли эвкалиптов и довольно чахлых тамарисков.

Обвешанный браслетами мальчуган с разукрашенным синей татуировкой лицом играл неподалеку в мяч, напевая высоким гнусавым голосом, похожим на звук далекой волынки.

Виктория посмотрела на дверь, большую и массивную, и, без особой надежды на удачу, попробовала ее открыть. Дверь была заперта. Она вернулась к кровати и опустилась на край.

Где она? Определенно не в Багдаде. Что делать дальше?

Девушка поймала себя на том, что второй вопрос в данной ситуации неуместен. Вернее будет спросить, что с ней сделают? С неприятным холодком внизу живота Виктория припомнила наставление мистера Дэйкина: ничего не утаивать, рассказывать все, что знаешь. Но, может быть, пока она была под действием наркотиков, они уже вытянули из нее все, что хотели…

И все же пока она жива, снова напомнила себе Виктория, возвращаясь к единственному в ее положении светлому пятну. Надо только продержаться до тех пор, пока ее не отыщет Эдвард. А что предпримет Эдвард, обнаружив, что она пропала? Пойдет к мистеру Дэйкину? Или предпочтет действовать в одиночку? Припугнет Катерину? Заставит ее выложить все, что она знает? Если, конечно, вообще что-то заподозрит. Чем больше Виктория старалась представить Эдварда в роли героического спасителя, тем больше его образ бледнел, становясь некоей безликой абстракцией. Насколько он умен и сообразителен? Сейчас все сводилось, по сути, к этому. Да, Эдвард – милый. Красивый. Обаятельный. Но что у него в голове? Какие там мозги? Ведь в ее нынешней опасной ситуации требовались именно мозги.

Вот у мистера Дэйкина эти самые мозги точно есть. Но есть ли желание действовать? Или он просто вычеркнет ее имя из воображаемого гроссбуха, подведет черту и аккуратным почерком напишет: покойся с миром? Как ни крути, для него она – всего лишь одна из многих. Они вступают в игру, рискуют жизнью, а если проигрывают… что ж, очень жаль. Нет, на роль отважного спасителя мистер Дэйкин не подходил.

А ведь доктор Рэтбоун предупреждал ее. (Предупреждал или угрожал?) И когда предупреждение не подействовало, не стал тянуть с приведением угрозы в действие.

«Но я все же жива», – снова повторила Виктория, твердо решив видеть во всех делах светлую сторону.

Снаружи послышались шаги. В ржавом замке заскрежетал ключ. Дверь качнулась на петлях и распахнулась. В проеме возник араб со старым жестяным подносом.

Тюремщик пребывал в хорошем настроении. Широко улыбнувшись, он произнес что-то непонятное на арабском, поставил поднос на стол, открыл рот, указал пальцем в горло и вышел, заперев дверь на ключ.

Виктория не стала медлить и с любопытством подошла к столу. На подносе обнаружилась большая миска с рисом, что-то похожее на свернутые капустные листья и арабская лепешка. К угощению прилагались кувшин с водой и стакан.

Для начала Виктория выпила стакан воды, после чего набросилась на рис, хлеб и капустные листья, в которых скрывались кусочки рубленого мяса приятного, хотя и незнакомого, вкуса. Покончив со всем, что было на подносе, она почувствовала себя гораздо лучше.

Пришло время обдумать свое положение. Итак, ее усыпили хлороформом и похитили. Сколько времени прошло с тех пор? На этот счет у нее были только самые туманные представления. Судя по обрывкам воспоминаний и впечатлений, несколько дней. Из Багдада ее увезли – куда? Знать этого она не могла. И спросить не имела никакой возможности, поскольку арабским не владела ни в малейшей степени.

Несколько часов прошли в бездействии и скуке.

Вечером тюремщик появился снова, уже с другим подносом. На этот раз его сопровождали две женщины в выцветших черных одеждах и с закрытыми лицами. В комнату они не вошли и остановились за дверью. Одна держала на руках младенца. Виктория слышала, как они хихикают, и чувствовала на себе их любопытные, оценивающие взгляды. Наверное, им было забавно видеть посаженную под замок европейскую женщину.

Виктория попыталась заговорить с ними на английском и французском, но они только хихикали в ответ. Чудно, подумала она, что даже женщины не могут найти средств общения. Медленно, с трудом Виктория произнесла одну из немногих заученных фраз:

– Аль хамду лиллах[16].

Ее высказывание отозвалось взрывом радостного щебета на арабском. Женщины энергично закивали. Виктория шагнула к ним, но араб, слуга, или кто он там был, отступил к двери и преградил ей дорогу. Потом жестами отогнал спутниц, вышел из комнаты сам, закрыл и запер на замок дверь. Но прежде чем уйти, несколько раз повторил одно и то же слово:

– Букра… букра…

Слышать это слово ей доводилось и раньше. Оно означало «завтра».

Виктория вернулась к кровати, села и задумалась. Завтра? Завтра кто-то придет или завтра что-то случится? Закончится ли завтра ее заточение (или не закончится?), а если закончится, то не придет ли конец и ей самой? Поразмышляв, Виктория решила, что сам этот вариант с «завтра» ей совсем не нравится и что будет гораздо лучше, если к «завтра» она окажется в каком-нибудь другом месте.

Но возможно ли это? Впервые с момента пробуждения Виктория занялась этой проблемой всерьез. Первым делом она подошла к двери и тщательно ее осмотрела. Нет, здесь определенно ничего не сделаешь. Замок не из тех, что открывают заколкой, да и вообще существование таковых вызывало у нее сильные сомнения.