– Говори! – прикрикнул Имхотеп.

Вошла Иса, опираясь на палку, и пристально посмотрела на него своими затуманенными глазами.

– Ты пугаешь ребенка… Эй, Ренисенб, дай ему этот финик. Ну, мальчик, расскажи нам, что ты видел.

Пастушок переводил взгляд с одной женщины на другую.

– Вчера, – подсказала ему Иса, – ты проходил мимо ворот во двор… и видел… Что ты видел?

Мальчик покачал головой и отвел взгляд.

– Где мой господин Яхмос? – прошептал он.

– Твой господин Яхмос, – ласковым, но твердым голосом сказал жрец, – пожелал, чтобы ты рассказал нам все. Не бойся. Никто тебя не обидит.

Лицо мальчика просветлело.

– Мой господин Яхмос всегда был добр ко мне. Я исполню его желание.

Он умолк. Имхотеп хотел было вмешаться, но взгляд лекаря остановил его.

И вдруг мальчик заговорил – торопливо, сбивчиво, нервно оглядываясь, словно боялся, что его услышит кто-то невидимый:

– Это все маленький ослик, в которого вселился дух Сета и от которого одни неприятности. Я побежал за ним с палкой. Он вошел во двор через большие ворота, и я заглянул и увидел дом. На галерее никого не было, но там стоял кувшин с вином. А потом на галерею вышла женщина, госпожа. Она подошла к кувшину с вином и протянула над ним руки, потом… потом… должно быть, вернулась в дом. Я не знаю. Потому что я услышал шаги и оглянулся… и увидел, что с полей возвращается мой господин Яхмос. Я побежал искать маленького ослика, а мой господин Яхмос вошел во двор.

– И ты его не предупредил? – сердито крикнул Имхотеп. – Ничего ему не сказал?

– Я не знал, что происходит что-то дурное, – заплакал мальчик. – Я ничего не видел… только госпожу, которая улыбалась и простирала руки над кувшином… я ничего не видел…

– Кто была та госпожа, мальчик? – спросил жрец.

Пастушок покачал головой; лицо его снова стало бессмысленным.

– Не знаю. Должно быть, одна из хозяек дома. Я их не знаю. Я пасу стадо за дальними полями. На ней были одежды из беленого полотна.

Ренисенб вздрогнула.

– Может, служанка? – предположил жрец, не отрывая взгляда от мальчика.

Пастушок решительно помотал головой:

– Нет, не служанка… У нее на голове был парик, и она носила украшения… У служанок не бывает украшений.

– Украшения? – переспросил Имхотеп. – Какие?

Мальчик отвечал с такой готовностью и уверенностью, словно наконец преодолел страх и нисколько не сомневается в том, что видел.

– Три нитки бус с золотыми львами спереди…

Палка Исы со стуком упала на пол. Имхотеп сдавленно вскрикнул.

– Если ты лжешь, мальчик… – с угрозой произнес Мерсу.

– Это правда, клянусь, это правда! – пронзительно закричал пастушок.

Из боковой комнаты, где лежал больной, послышался голос Яхмоса:

– Что там происходит?

Мальчик стрелой метнулся в дверной проем и опустился на корточки возле ложа, на котором лежал Яхмос.

– Хозяин, они хотят меня пытать!..

– Нет, нет. – Яхмос с трудом повернул голову на резном деревянном подголовнике. – Не обижайте мальчика. Он недалекий, но честный. Обещайте мне.

– Конечно, конечно, – поспешил успокоить его Имхотеп. – В этом нет нужды. Совершенно ясно, что парень рассказал нам все, что видел… и я не думаю, что он сочиняет. Ступай, мальчик, но не уходи на дальние пастбища. Оставайся поблизости от дома, чтобы мы снова могли позвать тебя, если понадобится.

Пастушок встал и вопросительно взглянул на Яхмоса:

– Ты болеешь, господин Яхмос…

Тот слабо улыбнулся:

– Не бойся. Я не умру. А теперь иди… и делай то, что тебе сказали.

Радостно улыбаясь, мальчик удалился. Жрец осмотрел глаза Яхмоса, пощупал пульс под кожей. Потом посоветовал ему поспать и вместе с остальными снова вышел в центральную комнату.

– Ты узнал женщину, которую описывал мальчик? – спросил он Имхотепа.

Имхотеп кивнул. Его смуглые бронзовые щеки слегка побледнели.

– Только Нофрет носила одежды из беленого полотна. Это новая мода, которую она привезла с собой из северных городов. Но все платья были погребены вместе с нею… А три нитки бус со львиными головами, – прибавил он, – подарил ей я. В доме больше нет таких украшений. Они редкие и дорогие. Все драгоценности, за исключением скромных бус из сердолика, были погребены вместе с Нофрет и замурованы в ее усыпальнице.

Он развел руками:

– Такая жестокая кара – ее мстительность! Моя наложница, с которой я хорошо обращался, которой оказывал уважение, которую похоронил с соблюдением должных обрядов, на которую не жалел денег… Я дружески разделял с нею еду и питье – тому есть свидетели. Ей не на что было жаловаться – я делал для нее больше, чем остальные считали правильным и уместным. Я был готов предпочесть ее своим сыновьям, своей плоти и крови. Почему она восстала из мертвых и преследует меня и мою семью?

– Думаю, что мертвая женщина, – серьезно произнес Мерсу, – желает зла не лично тебе. Когда ты пил вино, оно было безвредным. Кто в твоей семье обижал мертвую наложницу?

– Женщина, которая умерла, – кратко ответил Имхотеп.

– Понятно. Ты имеешь в виду жену твоего сына Яхмоса?

– Да. – Он помолчал немного, затем взмолился: – Что мне делать, мудрый жрец? Как защититься от этого зла? Будь проклят тот несчастливый день, когда я привел эту женщину в свой дом!

– Да, это был несчастливый день, – низким голосом сказала Кайт, появившаяся в проходе, ведущем на женскую половину.

Ее глаза блестели от сдерживаемых слез, а простое лицо светилось такой внутренней силой и решительностью, что стало почти красивым. Низкий, хрипловатый голос дрожал от гнева.

– Это был несчастливый день, когда ты, Имхотеп, привез сюда Нофрет – чтобы она убила самого красивого и умного из твоих сыновей! Она принесла смерть Сатипи, она принесла смерть моему Себеку, а Яхмос только чудом остался жив… Кто следующий? Пощадит ли она детей – та, которая ударила мою малышку Анх? Нужно что-то делать, Имхотеп!

– Нужно что-то делать, – повторил Имхотеп и вопросительно посмотрел на жреца.

Тот понимающе кивнул.

– Есть разные способы и средства. Когда мы удостоверимся, что знаем все факты, то будем действовать. Мне вспомнилась твоя покойная жена, Ашайет. Она происходила из влиятельной семьи. Она может обратиться к могущественным силам в Загробном мире, которые встанут на твою защиту и над которыми женщина Нофрет не имеет власти. Мы должны посоветоваться.

– Только не тяните, – усмехнулась Кайт. – Все мужчины одинаковы – да, даже жрецы! Все должно делаться согласно закону и традиции. Но вам лучше поторопиться, иначе смерть опять придет в этот дом.

Она резко повернулась и вышла.

– Превосходная женщина, – пробормотал Имхотеп. – Хорошая мать своим детям и верная жена… но ведет она себя порою неподобающе… в отношении хозяина дома. Естественно, в такое тяжелое время я ее прощаю. Мы все расстроены. Сами не осознаем, что делаем.

Он сжал ладонями голову.

– Для некоторых это обычное дело – не отдавать себе отчета в своих поступках, – заметила Иса.

Имхотеп раздраженно посмотрел на мать. Лекарь стал собираться, и хозяин дома вышел вместе с ним на галерею, оставив указания по уходу за больным.

Ренисенб, оставшаяся в комнате, вопросительно взглянула на бабушку.

Иса сидела неподвижно. На ее хмуром лице застыло такое странное выражение, что Ренисенб робко спросила:

– О чем ты думаешь, бабушка?

– Ты выбрала правильное слово, Ренисенб, – думаю. В этом доме происходят такие странные вещи, что задуматься просто необходимо – хоть кому-нибудь.

– Ужасные вещи. – Молодая женщина вздрогнула: – Мне страшно.

– Мне тоже, – согласилась Иса. – Однако, возможно, по другой причине…

Привычным жестом она сдвинула набок парик.

– Но Яхмос не умрет, – сказала Ренисенб. – Он будет жить.

Иса кивнула:

– Да, главный лекарь успел вовремя. В следующий раз ему может и не повезти.

– Ты думаешь, это может повториться?

– Я думаю, что Яхмосу, тебе и Ипи… и, наверное, Кайт лучше внимательно следить, что вы едите и пьете. Пусть все блюда всегда первым пробует раб.

– А ты, бабушка?

Иса ответила своей обычной насмешливой улыбкой:

– Я, Ренисенб, старая женщина и люблю жизнь, как могут любить ее только старики, наслаждающиеся каждым часом, каждой минутой, которые у них остались. У меня больше шансов остаться в живых, потому что я буду более осторожна, чем любой из вас.

– А мой отец? Ведь Нофрет не может желать зла моему отцу?

– Твой отец? Не знаю… Нет, не знаю. Пока мне не все понятно. Завтра, когда я все обдумаю, нужно будет еще раз поговорить с этим пастушком. В его истории есть что-то…

Она умолкла на полуслове и нахмурилась. Потом вздохнула, встала и, тяжело опираясь на палку, медленно поковыляла в свою комнату.

Ренисенб вошла к брату. Яхмос спал, и она неслышно выскользнула из комнаты. После секундного колебания направилась к Кайт. Незамеченная, остановилась на пороге и стала смотреть, как Кайт поет ребенку колыбельную. Лицо женщины снова стало спокойным и умиротворенным – она выглядела так же, как обычно, и на мгновение Ренисенб показалось, что все события последних суток были просто кошмарным сном.

Медленно повернувшись, она пошла к себе в комнату. На столике среди баночек с мазями и притираниями лежала маленькая шкатулка для драгоценностей, принадлежавшая Нофрет. Ренисенб взяла ее и стала рассматривать, держа перед собой на ладони. Нофрет прикасалась к ней, брала в руки – это была ее личная вещь…

И снова Ренисенб захлестнула волна жалости и сострадания. Нофрет была несчастна. Сжимая в руках эту маленькую шкатулку, она, должно быть, сознательно превращала страдания в злобу и ненависть… и даже теперь эта ненависть не угасла… Нофрет жаждет мести… О нет… этого не может быть!

Почти автоматически Ренисенб освободила застежки и сдвинула крышку шкатулки. Там лежали бусы из сердолика, половинка амулета и кое-что еще…