– Да.

В ответе Хори не прозвучало удивления. Он просто признавал факт, очевидно уже давно ему известный. Ренисенб повернулась к нему:

– Змеи опасны… но эта кобра была такой красивой… – задумчиво произнесла она.

Ренисенб посмотрела на искалеченное тело змеи и вдруг почувствовала, как у нее сжалось сердце.

– Помню, когда мы были маленькими, – задумчиво произнес Хори, – Себек набросился на Яхмоса. Тот был на год старше, но Себек – больше и сильнее. В руке у него был камень, и он бил им по голове Яхмоса. Прибежала твоя мать и разняла их. Я помню, как она стояла и смотрела на Яхмоса… как она кричала: «Так нельзя делать, Себек, это опасно. Говорю тебе, это опасно!»… – Хори немного помолчал, потом продолжил: – Она была очень красивая… Я так думал, когда был еще ребенком. Ты похожа на нее, Ренисенб.

– Правда? – Ренисенб было приятно это слышать. – А Яхмосу сильно досталось?

– Нет, не так сильно, как казалось. На следующий день Себеку было очень плохо. Наверное, чем-то отравился, но твоя мать сказала, что виновата его злоба и жаркое солнце – была середина лета.

– Себек очень вспыльчивый, – задумчиво произнесла Ренисенб.

Она снова посмотрела на мертвую змею и, вздрогнув, отвернулась.

II

Вернувшись к дому, Ренисенб увидела Камени, который сидел на галерее со свитком папируса в руках. Юноша напевал. Она остановилась, вслушиваясь в слова.

В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:

– Любимую дай мне сегодня ночью!

Река – вино!

Бог Пта – ее тростник,

Растений водяных листы – богиня Сехмет,

Бутоны их – богиня Иарит, бог Нефертум – цветок.

Блистая красотой, ликует Золотая[29],

И на земле светло. Вдали Мемфис,

Как чаша с померанцами, поставлен

Рукою бога…[30]

Он поднял голову и улыбнулся:

– Тебе нравится моя песня, Ренисенб?

– Что это за песня?

– Любовный гимн из Мемфиса.

Не отрывая взгляда от девушки, он тихо пропел:

Отяжелив густым бальзамом кудри,

Наполнив руки ветками персей,

Себе кажусь владычицей Египта,

Когда сжимаешь ты меня в объятьях.

Ренисенб густо покраснела. Она поспешно вошла в дом и едва не столкнулась с Нофрет.

– Куда ты так спешишь, Ренисенб?

Голос Нофрет звучал раздраженно. Ренисенб с легким удивлением посмотрела на девушку. Наложница отца не улыбалась. Лицо ее было мрачным и напряженным, а кулаки – это не укрылось от взгляда Ренисенб – сжатыми.

– Прости, Нофрет, я тебя не видела. Здесь темно, когда входишь с улицы.

– Да, здесь темно… – Нофрет сделала небольшую паузу. – Снаружи гораздо приятнее… на галерее… когда слушаешь Камени. Он хорошо поет, правда?

– Да… хорошо… наверное.

– Почему ты не осталась и не послушала? Камени, наверное, разочарован.

Щеки Ренисенб снова залил румянец. Холодный, недоброжелательный взгляд Нофрет был ей неприятен.

– Ты не любишь любовные гимны, Ренисенб?

– А тебе не все равно, Нофрет, что я люблю, а что нет?

– О, у нашего котенка имеются коготки…

– Что ты имеешь в виду?

Нофрет рассмеялась:

– Ты не такая дура, какой кажешься, Ренисенб. Думаешь, Камени красивый? Вне всякого сомнения, это ему понравится.

– Я думаю, что ты отвратительна! – с жаром сказала Ренисенб.

Она бросилась мимо Нофрет в глубь дома, и вслед за нею летел язвительный смех. Но этот смех не смог заглушить воспоминания о голосе Камени, о песне, которую он пел, не отрывая взгляда от ее лица…

III

В ту ночь Ренисенб приснился сон.

Она плыла вместе с Хеем на барке мертвых в Загробный мир. Муж стоял на носу барки – она видела только его затылок. Затем, когда уже начало всходить солнце, он повернул голову, и она увидела, что это не Хей, а Камени. И в то же мгновение зашевелился нос барки, вырезанный в виде змеиной головы. Это была живая змея, кобра, и Ренисенб подумала: «Это змея, которая выползает на поверхность в гробницах, чтобы пожирать души умерших». Она была парализована страхом. А потом увидела, что вместо морды у змеи лицо Нофрет, и проснулась с криком: «Нофрет… Нофрет…»

На самом деле Ренисенб не кричала – все происходило во сне. Она лежала неподвижно, чувствуя, как бешено колотится сердце, и убеждая себя, что все это сон. А потом вдруг подумала: «Вот что бормотал Себек, когда вчера убивал змею. Он произнес: «Нофрет…»

Глава 7

Первый месяц зимы, 5‑й день

I

Ночной кошмар прогнал сон. Ренисенб спала урывками, постоянно просыпаясь, а к утру сна и вовсе как не бывало. Ее не покидало смутное предчувствие приближающейся беды.

Она встала рано и вышла из дома. Ноги сами, как это часто бывало, привели ее к Нилу. Рыбаки уже погрузились в большую лодку и мощными ударами весел направляли ее в сторону Фив. Слабые порывы ветра надували паруса других лодок.

Что-то перевернулось в сердце Ренисенб, пробудив неясное желание, у которого не было имени. Она подумала: «Я чувствую… Я чувствую…» Но Ренисенб не могла определить, что именно. То есть у нее не находилось слов, чтобы описать свои чувства. «Я чего-то хочу – но чего?»

Может, ей нужен Хей? Но Хей умер, и его не вернешь. Она сказала себе: «Я больше не буду думать о Хее. Что толку? Все закончилось».

Потом она заметила еще одну одинокую фигуру, наблюдавшую за баркой, которая направлялась в Фивы, и что-то в этой застывшей фигуре потрясло Ренисенб, хотя она и узнала Нофрет.

Нофрет, смотрящая на Нил. Одинокая Нофрет. Задумчивая Нофрет… Интересно, о чем она думает?

Ренисенб вдруг с удивлением осознала, как мало все они знают о Нофрет. Ее воспринимали как врага – чужака, – не проявляя ни интереса, ни любопытства к ее прежней жизни.

Наверное, Нофрет здесь страдает в одиночестве, подумала Ренисенб, без друзей, окруженная только людьми, которые ее ненавидят…

Она медленно подошла к отцовской наложнице и остановилась рядом с нею. Нофрет на мгновение повернула голову, а затем снова устремила взгляд на Нил. Лицо ее ничего не выражало.

– На Реке много лодок, – робко заметила Ренисенб.

– Да.

– Там, откуда ты приехала, тоже так? – продолжила Ренисенб, повинуясь безотчетному порыву.

Нофрет с горечью рассмеялась.

– Совсем не так. Мой отец – торговец из Мемфиса. В Мемфисе весело и интересно. Музыка, песни, танцы… И мой отец много путешествует. Я была с ним в Сирии – в Библе, за Носом Газели. Я плавала с ним в большой лодке по открытой воде.

Она произнесла это с гордостью и воодушевлением.

Ренисенб стояла неподвижно; в ее душе постепенно росли интерес и понимание.

– Должно быть, здесь тебе очень скучно, – медленно проговорила она.

Нофрет только рассмеялась в ответ.

– Здесь нет жизни… ничего нет… кроме пахоты и сева, жатвы и покоса… разговоров об урожае… и споров о ценах на лен.

Ренисенб искоса смотрела на Нофрет, сражаясь с непривычными мыслями. И вдруг почувствовала, что от женщины до нее словно дошла громадная волна гнева, страданий и отчаяния.

«Она такая же молодая, как я, даже моложе, – подумала Ренисенб. – И она наложница у старика, заботливого, доброго, но довольно странного старика, моего отца…»

Что она, Ренисенб, знает о Нофрет? Совсем ничего. Что ответил вчера Хори на ее слова: «Она красивая, жестокая и плохая»? «Какой же ты еще ребенок, Ренисенб» – вот что он сказал. Теперь женщина поняла, что он имел в виду. Эти ее слова ничего не значат – непозволительно с такой легкостью судить о человеке. Какая печаль, какая горечь, какое отчаяние кроются за жестокой улыбкой Нофрет? Что сделала Ренисенб – и все они, – чтобы Нофрет чувствовала себя желанным гостем в доме?

Ее неуверенные слова прозвучали наивно, по-детски:

– Ты нас всех ненавидишь… я понимаю почему… мы не были добры к тебе… но теперь… еще не поздно. Разве мы с тобой, Нофрет… разве мы не можем стать друг другу сестрами? Ты теперь далеко от всего, что тебе знакомо… одинокая… позволь мне помочь?

Она умолкла, не зная, что еще сказать.

Нофрет медленно повернулась. Минуту или две ее лицо оставалось бесстрастным – Ренисенб подумала, что у нее даже смягчился взгляд. В тишине и покое раннего утра, с необычно чистым воздухом, Ренисенб показалось, что Нофрет колеблется, словно ее слова пробили последнюю защитную стену, за которой скрывалась неуверенность.

Это был странный момент, который Ренисенб потом не раз вспоминала…

Затем лицо Нофрет стало медленно меняться. На нем проступила злоба, глаза загорелись. Жгучая ненависть в ее взгляде заставила Ренисенб попятиться.

– Уходи, – низким, дрожащим от ярости голосом сказала Нофрет. – Мне ничего от вас не нужно. Безмозглые тупицы, вот кто вы такие, все без исключения…

Она умолкла, постояла секунду, затем резко повернулась и решительно зашагала к дому.

Ренисенб медленно двинулась вслед за ней. Странно, но слова Нофрет ничуть ее не разозлили. Только позволили заглянуть в черную бездну ненависти и страдания – нечто совершенно незнакомое. В голове у нее была только одна, но неотвязная, сбивавшая с толку мысль: должно быть, очень страшно пребывать во власти подобных чувств.

II

Когда Нофрет, миновав ворота, шла через двор, ей прямо под ноги выскочила маленькая дочь Кайт, догонявшая мяч.

Нофрет сердито оттолкнула ребенка – с такой силой, что девочка растянулась на земле. Услышав плач, Ренисенб бросилась к ребенку, подхватила на руки и возмущенно сказала:

– Зачем ты это сделала, Нофрет? Видишь, ей же больно. Она разбила подбородок.

Нофрет громко рассмеялась.

– Значит, я должна все время следить, чтобы у меня под ногами не путались эти избалованные дети? Почему? Разве их матерей так заботят мои чувства?

На плач дочери из дома выбежала Кайт. Она бросилась к девочке и осмотрела царапину на лице. Потом повернулась к Нофрет: