— Как это мило со стороны Ричарда! — воскликнула с искренней признательностью Кора. — Годовой доход! И сколько же это?

Мистер Энтуисл понял, что она не отвяжется.

— Что-то около трех или четырех тысяч фунтов в год.

— Господи! — ахнула Кора. — Вот дивно-то! Я поеду на Капри[216].

Элен произнесла своим мягким голосом:

— Как это великодушно со стороны Ричарда! Я очень благодарна за его отношение ко мне.

— Он был привязан к вам, Элен, — сказал Энтуисл. — Ведь Лео был его любимым братом. Да и после его смерти он всегда так радовался вашим визитам!

Элен вновь заговорила, и в ее словах прозвучали печаль и раскаяние:

— Если бы я знала, что он так болен! Я ведь гостила здесь незадолго до смерти Ричарда, но, хотя мне и было известно, что со здоровьем у него неважно, я не думала, что это настолько серьезно.

— Это всегда было серьезно. Но он не хотел говорить об этом, и, мне кажется, никто не ожидал такого быстрого конца. Я знаю, что врач был удивлен.

— «Скоропостижно у себя дома» — вот что было сказано в некрологе, — проговорила Кора, кивая головой. — Я тогда еще подумала…

— Такой удар для всех нас, — вмешалась в разговор Мод Эбернети. — Бедный Тимоти ужасно расстроился. Он все время повторял: «Так внезапно, Бог мой, так внезапно».

— Но ведь все удалось великолепно замять, правда? — спросила Кора.

Все изумленно воззрились на нее, и а, несколько смешавшись, продолжила поспешно и сбивчиво:

— Я думаю, вы все совершенно правы. Абсолютно правы. То есть я хочу сказать, к чему это., эта огласка? Это должно остаться в семье, и незачем посторонним что-то знать…

Обращенные к ней лица выражали полнейшее недоумение.

Мистер Энтуисл наклонился вперед:

— Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Кора.

Кора Ланскене оглядела родных, и в ее широко раскрытых глазах, в свою очередь, выразилось удивление. Она каким-то птичьим движением склонила голову к плечу и сказала:

— Но ведь Ричарда убили, не так ли?

Глава 3

Возвращаясь в Лондон, Энтуисл, устроившийся в углу купе первого класса, задумался о странном замечании Коры Ланскене, вызвавшем в его душе какое-то смутное беспокойство. Конечно, Кора — женщина несколько неуравновешенная и в высшей степени недалекая. Он помнил, как она, будучи еще девочкой, нередко ставила окружающих в неловкое положение своей манерой ни с того ни с сего выпаливать неприятные истины. То есть как раз не «истины» — в данном случае это выражение совершенно неуместно.

Мысленно Энтуисл восстановил сцену, последовавшую за злополучными словами.

Мод воскликнула:

— Ну, Кора, это уж слишком!

Джордж сказал:

— Дорогая тетя Кора!

Еще кто-то спросил, что, собственно, она имеет в виду.

Поняв под удивленными и неодобрительными взглядами присутствующих, что она натворила, Кора окончательно смутилась и растерянно залепетала:

— О, мне так жаль… Я не хотела сказать… Само собой, я знаю, что все в порядке, просто он умер так внезапно, а из его слов я поняла… О, прошу вас, забудьте, что я тут наговорила. Вечно я сболтну что-нибудь…

После этого инцидент, казалось, был предан забвению, и разговор перешел на то, как распорядиться личными вещами Ричарда. Ранее мистер Энтуисл сообщил, что дом будет продан с аукциона.

В конце концов, Кора всегда была если не ненормальной, то, во всяком случае, потрясающе наивной. Она понятия не имела о том, что бывают моменты, когда лучше придержать язык. То, что подходит девятнадцатилетнему сорванцу, совершенно не подходит пятидесятилетней даме. Манеры сорванца терпимы до определенного возраста, но в ее-то лета они, признаться, раздражают. Так вот, за здорово живешь выпаливать нежелательные истины…

Тут ход мыслей Энтуисла неожиданно застопорился. Вот уже второй раз ему приходит на ум это беспокоящее слово «истины». А почему, собственно говоря, беспокоящее? Да потому, что неуместные, наивные заявления Коры неизменно оказывались либо чистейшей правдой, либо содержали в себе хотя бы ее крупицу.

Хотя в пухлой сорокадевятилетней матроне Энтуисл обнаружил не так уж много сходства с прежней неуклюжей девочкой, некоторые из присущих ей манер сохранились. Например, легкий, какой-то птичий наклон головы, когда Кора ляпала что-нибудь некстати и лукаво ждала, что из этого выйдет. Именно таким вот образом она когда-то сказала про судомойку: «Молли еле протискивается за кухонный стол, так у нее живот выпирает. И это только последний месяц или два. Интересно, с чего она так толстеет?»

Кору немедленно заставили замолчать. В доме чтили викторианские порядки[217]. И судомойка исчезла из кухни на следующий же день, а после надлежащего расследования младший садовник получил распоряжение сделать из нее честную женщину, для чего им был выделен небольшой коттедж. Далекие воспоминания, но в них есть свой смысл.

Энтуисл снова задумался. Что же в несуразных речах Коры так тревожит его? Поразмыслив, он выделил две ключевые фразы: «Из его слов я поняла» и «Он умер так внезапно».

Сначала Энтуисл занялся последней из двух фраз. Да, в какой-то степени смерть Ричарда можно считать внезапной. Энтуисл обсуждал состояние здоровья Ричарда как с ним самим, так и с его лечащим врачом, который прямо дал понять, что долгих лет жизни ожидать нельзя. При разумных мерах предосторожности мистер Эбернети может прожить года два или, быть может, дольше, но это маловероятно. Так или иначе, доктор не ожидал столь быстрого конца и ошибся. Но врачи, и они первые это признают, никогда не могут быть уверены в индивидуальной реакции пациента на болезнь. Приговоренные к смерти люди вдруг выздоравливают, а те, кто, казалось бы, уже находился на пути к выздоровлению, неожиданно начинают чувствовать себя хуже и умирают. Все зависит от жизненной силы больного, от его воли к жизни. А у Ричарда, пусть даже человека сильного и энергичного, в жизни осталось так мало привлекательного.

Полгода назад его единственный оставшийся в живых сын заразился детским параличом, и за неделю его не стало. Это было тем большим потрясением, что Мортимер был исключительно сильным и энергичным молодым человеком. Заядлый спортсмен, сроду не болевший. Он как раз собирался обручиться с очаровательной девушкой. И все надежды Ричарда на будущее связывались с этим его горячо любимым и во всех отношениях удачным сыном. А вместо этого — трагедия. Ричарда угнетало чувство личной утраты, тем более что теперь жизнь не сулила ему ничего интересного. У него не было внуков — один сын умер в детстве, второй не оставил потомства. Фактически уже не оставалось никого, кто носил бы имя Эбернети. А ведь он имел крупное состояние и широкие деловые интересы, которые до известной степени контролировал. Кому было передать это состояние и этот контроль? Ричарда это глубоко тревожило. Его единственный оставшийся в живых брат был почти инвалидом. Оставалось лишь младшее поколение. Как считал Энтуисл, его друг собирался выбрать себе только одного главного наследника, хотя в мелочах не обошел бы и остальных. Так или иначе, за последние полгода Ричард по очереди приглашал к себе погостить своего племянника Джорджа, племянниц Сьюзен и Розамунд с их мужьями и, наконец, свою невестку миссис Эбернети. По-видимому, он намеревался выбрать наследника из детей своих покойных сестер и брата. Элен же он пригласил из чувства искреннего расположения к ней, возможно, и для того, чтобы посоветоваться, поскольку высоко ценил ее здравый смысл и практичность. Энтуисл также припомнил, что за эти полгода Ричард нанес короткий визит своему брату Тимоти.

Судя по завещанию, которое сейчас покоилось в портфеле мистера Энтуисла, Ричард разочаровался и в племяннике, и в племянницах, а быть может, в мужьях племянниц.

Насколько было известно Энтуислу, Ричард не приглашал к себе свою сестру Кору. Мысль об этом вновь напомнила юристу фразу Коры: «Я поняла из его слов».

Что же сказал Ричард? И когда? Если Кора не приезжала в Эндерби к брату, значит, он сам навестил ее в деревне в Беркшире, где она снимала коттедж? Или это что-то было сказано Ричардом в письме?

Так или иначе, мистер Энтуисл теперь же твердо решил поговорить с Корой. Торопиться, разумеется, не следует, чтобы не придавать делу особого значения. Но вникнуть во все это, безусловно, стоит.

В том же поезде, но в купе третьего класса, Грегори Бэнкс обратился к жене:

— У этой твоей тетки явно винтика в голове не хватает.

— У тети Коры? Да она, кажется, всегда была очень простоватой, — откликнулась Сьюзен.

Сидевший напротив Джордж Кроссфилд заговорил резким тоном:

— Надо бы отучить ее от привычки болтать всякую несуразицу. Послушав ее, люди могут подумать черт знает что.

Розамунд Шейн сосредоточенно обводила помадой контуры своего очаровательного ротика. Потом она сказала:

— Не думаю, чтобы кто-нибудь обратил внимание на слова такого огородного пугала. Платье дикого фасона, а уж оборки-то!

— Я думаю, этому надо бы положить конец, — заявил Джордж.

— Прекрасно, дорогой, — рассмеялась Розамунд, откладывая помаду и с удовлетворением изучая в зеркальце свое отражение. — Вот ты и положи.

Ее супруг неожиданно вмешался:

— Я полагаю, Джордж прав. Людям ничего не стоит начать трепать языками.

— Ну и что? — Розамунд на мгновение задумалась, кончики ее губ приподнялись в лукавой улыбке. — Это может быть даже забавно.

— Забавно?! — воскликнули четыре голоса.

— Столкнуться с убийством в собственной семье, — сказала Розамунд. — Прямо дух захватывает!

Грегори Бэнксу, этому нервному и хмурому молодому человеку, вдруг пришло в голову, что кузина его жены имеет, если оставить в стороне ее соблазнительную внешность, почти неуловимое сходство со своей тетей Корой.