Пуаро вспомнил, что поведала ему миссис Оливер о своем разговоре с Дейдри Хендерсон.

И негромко произнес:

— А с хозяйкой собаки вы говорили?

— Да. Она… рассказала мне, что ее мать очень страдает. Она свою мать очень любит.

— А вы рассказали ей про вашу маму?

— Да, — просто ответил Джеймс Бентли.

Пуаро молчал. Он ждал.

— Жизнь очень жестокая штука, — сказал Джеймс Бентли. — И очень несправедливая. На долю некоторых совсем не достается счастья.

— Возможно, — уклончиво заметил Эркюль Пуаро.

— Не думаю, что она очень счастлива. Мисс Уэтерби.

— Хендерсон.

— Ах да. Она сказала, что у нее отчим.

— Дейдри Хендерсон, — сказал Пуаро. — Печальная Дейдри. Красивое имя — только сама девушка некрасивая, на мой взгляд.

Джеймс Бентли вспыхнул.

— А мне она показалась довольно симпатичной… — пробормотал он.

Глава 19

— Ты слушай, что я тебе говорю, — наставляла миссис Толк.

Эдна шмыгнула носом. Она уже давно внимала миссис Толк. И этот бесполезный разговор шел не по первому кругу. Миссис Толк перепевала одно и то же на разные лады, а иногда повторяла себя дословно. Эдна же шмыгала носом, изредка бормотала что-то невнятное, и ее реальный вклад в этот разговор был вот какой: во-первых, не может она, и все тут! Во-вторых, отец с нее шкуру спустит, если узнает.

— Может, и спустит, — согласилась миссис Толк. — Но убийство — это убийство, и ты не имеешь права скрывать то, что видела.

Эдна шмыгнула носом.

— Тебе давно полагалось бы…

Миссис Толк оборвала себя на полуслове, чтобы обслужить миссис Уэтерби, пришедшую купить вязальные спицы и очередную унцию шерсти.

— Что-то вас давно не видно, мадам, — бодрым голосом приветствовала гостью миссис Толк.

— Мне в последнее время все как-то нездоровится, — пожаловалась миссис Уэтерби. — Сердце шалит. — Она тяжело вздохнула. — Приходится много лежать.

— Я слышала, вы взяли новую работницу, — сказала миссис Толк. — Шерсть светлая, поэтому спицы лучше взять темные.

— Да, верно. Она довольно толковая и готовит неплохо, но манеры… А внешность! Волосы покрашены, нелепые джемпера в обтяжку.

— Увы, — поддержала ее миссис Толк. — Искусству прислуживать девушек в наши дни никто не обучает. Моя мама ходила в люди с тринадцати лет, каждое утро поднималась без четверти пять. Она дослужилась до старшей горничной, у нее в подчинении были три девушки. И она выучила их на славу. А сейчас времена не те. Девушек нынче не готовят — им просто дают образование, вон как Эдне.

Обе женщины взглянули на Эдну — та стояла, облокотившись на почтовый прилавок, шмыгала носом и безмятежно посасывала леденец. Если она и являла собой образец образованности, то системе образования это никак не делало чести.

— Какая ужасная история с миссис Апуорд, правда? — подбросила тему миссис Толк, пока миссис Уэтерби выбирала среди разноцветных спиц нужную ей пару.

— Кошмарная, — согласилась миссис Уэтерби. — Мне даже боялись сказать. А когда сказали, у меня началось жуткое сердцебиение. Я такая чувствительная.

— Для всех нас это было жуткое потрясение, — вздохнула миссис Толк. — На молодого мистера Апуорда было страшно смотреть. Эта дама-писательница не отходила от него ни на шаг, пока не приехал доктор и не дал ему утоляющее или как там его. Ночевать он уехал в Лонг-Медоуз, там решил и пожить какое-то время, возвращаться в коттедж не захотел, и я его вполне понимаю. Дженит Грум, та уехала домой к племяннице, а ключи взяла себе полиция. А дама, что пишет книги про убийства, вернулась в Лондон, но приедет сюда, когда начнется следствие.

Всю эту информацию миссис Толк выдала с большим наслаждением. Она гордилась тем, что всегда хорошо осведомлена. Не исключено, миссис Уэтерби потому и решила обзавестись новыми спицами, что сгорала от желания узнать подробности. Она расплатилась.

— Я так удручена, — сказала она. — Жить в нашей деревне становится просто опасным. Завелся какой-то маньяк. Подумать только, ведь моя доченька в этот вечер выходила из дому, на нее могли напасть, даже убить.

Миссис Уэтерби закрыла глаза и чуть качнулась из стороны в сторону. Миссис Толк наблюдала за ней с интересом, но без тревоги. Открыв глаза, миссис Уэтерби разразилась следующей напыщенной тирадой:

— Надо выставить охрану. Запретить молодежи выходить на улицу с наступлением темноты. Все двери держать запертыми и закрытыми на задвижки. Представляете, миссис Саммерхэй в Лонг-Медоуз двери вообще не запирает. Даже на ночь. Задняя дверь и окно в гостиную у нее распахнуты настежь, чтобы собакам и кошкам было вольготнее. Лично я считаю, что это — полное безумие, а она говорит: у них так всегда, и, если грабители захотят забраться в дом, их все равно не остановишь.

— Наверное, грабителям в Лонг-Медоуз особенно нечем поживиться, — заметила миссис Толк.

Миссис Уэтерби грустно покачала головой и удалилась со своей покупкой.

А миссис Толк и Эдна возобновили свой спор.

— Скрывать истину — да разве это дело, — наставляла миссис Толк. — Добро есть добро, а убийство есть убийство. Скажи правду и посрами дьявола. Вот тебе мой сказ.

— Отец с меня шкуру спустит как пить дать, — стояла на своем Эдна.

— Я поговорю с твоим отцом, — предлагала миссис Толк.

— Нет уж, не надо, — отказывалась Эдна.

— Миссис Апуорд убили, — настаивала миссис Толк. — А ты видела что-то такое, о чем полиция не знает. Ты работаешь в почтовом ведомстве, правильно? Значит, ты — государственная служащая. И должна выполнить свой долг. Ты должна пойти к Берту Хейлингу…

Эдна снова зашмыгала и засопела:

— Нет, к Берту не могу. Как это я пойду к Берту? Мигом вся деревня узнает.

С сомнением в голосе миссис Толк сказала:

— Еще этот джентльмен-иностранец…

— Нет, к иностранцу не могу. Только не к иностранцу.

— Может, здесь ты и права.

У здания почты, взвизгнув тормозами, остановилась легковая машина.

Лицо миссис Толк просияло:

— Майор Саммерхэй приехал. Ему все и расскажи, он тебе подскажет, как поступить.

— Да не могу я, — тянула свое Эдна, но уже не так убежденно.

Джонни Саммерхэй вошел в помещение почты, покачиваясь под тяжестью трех картонных коробок.

— Доброе утро, миссис Толк, — весело приветствовал он ее. — Надеюсь, тут перевеса не будет?

Миссис Толк приняла официальный вид и занялась оформлением посылки. Потом обратилась к Саммерхэйю, который с чинным видом наклеивал марки:

— Извините, сэр. Я бы хотела с вами посоветоваться.

— Да, миссис Толк?

— Вы здесь старожил, сэр, вам виднее, как поступить.

Саммерхэй кивнул. Феодальный дух и по сей день не выветрился из английских деревень — любопытно и трогательно. Лично его жители деревни знали мало, но, поскольку в Лонг-Медоуз жили его отец, дед и неизвестно сколько прадедов, считалось вполне естественным в случае надобности советоваться с ним — уж он-то разберется, как да что.

— Насчет Эдны, — сказала миссис Толк.

Та шмыгнула носом.

Джонни Саммерхэй с сомнением глянул на Эдну. Не скажешь, что эта девушка располагает к себе, никак не скажешь. Прямо какой-то освежеванный кролик. Да и мозгами, похоже, Бог обделил. Неужели ей, что называется, «заделали ребеночка»? Нет, кто же на такую позарится? Да и миссис Толк не стала бы с ним советоваться по такому делу.

— Ну, — любезно откликнулся он. — Что там приключилось?

— Это насчет убийства, сэр. В вечер убийства Эдна кое-что видела.

Джонни Саммерхэй перевел взгляд своих быстрых темных глаз с Эдны на миссис Толк, потом обратно на Эдну.

— И что же вы видели, Эдна? — спросил он.

Эдна засопела. Слово взяла миссис Толк:

— Конечно, до наших ушей долетает всякое. Что-то слухи, а что-то и правда. Но ведь доподлинно известно: какая-то дама в тот вечер пила с миссис Апуорд кофе. Верно я говорю, сэр?

— Да, думаю, что так.

— Уж это-то правда — нам ведь сам Берт Хейлинг сказал.

Элберт Хейлинг — это был местный констебль, Джоанн Саммерхэй хорошо его знал. Говорит медленно, со значением, считает себя важной птицей.

— Приятно, — сказал Саммерхэй.

— Но кто была эта дама — неизвестно, да? Ну вот, а Эдна ее видела.

Джонни Саммерхэй взглянул на Эдну. Поджал губы, словно собираясь свистнуть:

— Вы ее видели, Эдна? Она входила туда или выходила?

— Входила, — сказала Эдна. Приятное ощущение собственной важности вдруг развязало ей язык. — Я-то была на другой стороне дороги, под деревьями. Прямо где поворот в переулок, там темно. И видела ее. Она вошла в ворота, подошла к двери, постояла там немножко… а потом скрылась за дверью.

Лоб Джонни Саммерхэйя разгладился.

— Все правильно, — сказал он. — Это была мисс Хендерсон. Полиции об этом известно. Она сама им все рассказала.

Эдна покачала головой.

— Это была не мисс Хендерсон, — сказала она.

— Нет? Тогда кто же?

— Не знаю. Лица я не видела. Ко мне-то она спиной была, сперва шла по дорожке, потом стояла. Но только это не мисс Хендерсон.

— Как вы можете это утверждать, если не видели ее лица?

— Так у нее волосы были светлые, а у мисс Хендерсон — темные.

Джонни Саммерхэй смотрел на нее с явным недоверием:

— Вчера стояла страшная темень. Разве можно было различить цвет волос?

— А я вот различила. Над крыльцом горел свет. Некому было выключить — мистер Робин и дама, что детективы пишет, в театр уехали. А она прямо под светом и стояла. В темном пальто, без шляпы, а волосы так и блестели. Я все видела.