Профессор Понсфут Джонс весело хихикнул.

— Мы с Ричардом мало что тебе сможем предложить. Зубную щетку — это пожалуйста. В экспедиционных запасах масса зубных щеток. Есть вата, если тебе нужно, и… да, тальк, и… ну, носки, носовые платки. А так, боюсь, больше ничего.

— Не беда, устроюсь. — Виктория радостно улыбнулась.

— Имей в виду, кладбище пока не попалось. Откопали прекрасную стену. И в дальних раскопах массу черепков, можно будет, наверно, подобрать кое-что для склейки. Словом, работа тебе найдется. Я забыл, ты фотографируешь?

— Немного, — осторожно отозвалась Виктория, радуясь, что зашла речь о предмете, которым она худо-бедно все-таки владеет.

— Вот прекрасно. И проявлять умеешь? Я на старинный лад еще пользуюсь пластинками. Темный чулан у нас оборудован примитивно. Вы, молодежь, привыкли к современному оборудованию, работать с устаревшей техникой вам не нравится.

— Мне нравится, — сказала Виктория.

Из экспедиционных запасов она раздобыла себе зубную щетку, тюбик пасты, губку и тальк.

В голове у нее был полный сумбур, подошло время все обдумать и внести ясность. Ее тут явно принимают за другую девушку, по имени Венеция, а по фамилии — Бог весть, которая должна присоединиться к экспедиции позже, она, говорят они, антрополог. А Виктория даже вообще не знает толком, что это такое — антрополог. Надо будет посмотреть в словаре, если у них тут есть. Эта девушка приедет самое раннее — через педелю. И, значит, так: предстоящую неделю, пока не будет машины в Багдад, Виктория сможет прожить здесь в качестве этой самой Венеции, поддерживая профессора Понсфута Джонса в его заблуждении. Профессор ее не беспокоил, он явно представлял себе действительность довольно смутно, его можно было не опасаться. Опасения внушал Ричард Бейкер. Уж очень он внимательно к ней приглядывался, с ним надо все время быть начеку, иначе он ее в два счета разоблачит. По счастью, ей довелось поработать какое-то время секретарем-машинисткой в лондонском Институте археологии, она запомнила некоторые слова и выражения, и они теперь придутся как раз кстати. Только бы, Боже упаси, не ляпнуть что-нибудь невпопад. Впрочем, мужчины вообще так свысока относятся к женщинам, что если даже и сделаешь ошибку, это будет воспринято не с подозрением, а скорее со злорадством, как лишнее доказательство женской непроходимой безмозглости.

Тем самым Виктория получала хоть какую-то передышку, а это как раз то, что ей было нужно. В «Масличной ветви» ее исчезновение должно было вызвать переполох. Ну, выяснится, что она сбежала. А дальше-то куда делась? Пусть попробуют выследить. Автомобиль Ричарда свернул в пустыню, не доехав до Мандали, поэтому, что она в Тель-Асваде, им и в голову прийти не может. Просто пропала, как в воздухе растаяла. Вернее всего, в «Масличной ветви» решат, что она умерла. Заблудилась в пустыне и погибла от зноя и жажды.

И очень хорошо, что они так решат. Жаль, конечно, что и Эдвард придет к такому выводу. Но ничего не поделаешь. Пусть его мучает совесть, что уговаривал ее подружиться с Катериной — а она вдруг возьмет и объявится — то-то ему будет радость! — словно воскресшая из мертвых, живая и невредимая, только уже не брюнетка, а блондинка.

Тут она снова задумалась над загадкой: зачем они (кто бы они ни были) покрасили ей волосы? Какая-то причина этому должна быть. Но какая? Виктория, хоть убей, не понимала. Одно ясно: очень скоро волосы отрастут и покажется чернота у корней. Ну и видик у нее будет тогда — крашеная платиновая блондинка, у которой нет ни пудры, ни губной помады! Надо же, какой ужас! Ну, да ничего, сказала себе в утешение Виктория. Зато я жива, верно? И могу пока преспокойно жить в свое удовольствие еще целую неделю. Ведь интересно же поработать в археологической экспедиции, поглядеть, что это за наука такая. Только бы не сплоховать, не выдать себя.

Легко, конечно, сказать. О чем только они не говорят. Имена, публикации, архитектурные стили, виды керамики. Тут держи ухо востро. Но счастью, хорошие слушатели всегда в цене. Виктория слушала обоих ученых археологов во все уши и вскоре уже набралась профессиональных словечек и оборотов.

Да еще, оставаясь в здании одна, она украдкой, второпях читала книги и справочники. При экспедиции имелась хорошая библиотека, Виктория быстро усвоила кое-какие азы. И, сама того не ожидая, получала от всего этого бездну удовольствия. Утречком рано, выпив принесенного в комнату чаю, она бежала на раскопки. Помогала Ричарду фотографировать. Притирала и склеивала черепки. Смотрела, как идет работа, любовалась искусством и аккуратностью простых землекопов с кирками, восхищенно слушала смех и пение мальчишек, которые бегом относили и вываливали на насыпь корзины с грунтом. Она стала разбираться в периодах, различала слои[123], держала в голове результаты прошлого сезона. Единственное, что ее страшило, это как бы вправду не обнаружились захоронения. Сколько ни читай, а как при этом полагается себя вести специалисту по антропологии, все равно совершенно непонятно. «Если наткнемся на кости или на могилу, надо будет заболеть тяжелой простудой, — сказала себе Виктория. — Нет, лучше острым приступом печени. И лечь в постель».

По могилы не появлялись. Зато медленно, но верно обозначились стены дворца. Виктория была страшно увлечена, а никаких специальных знаний и навыков от нее не требовалось.

Ричард Бейкер все еще иногда поглядывал на нее с легким недоумением, и она чувствовала, что он относится к ней критически, но держался он мило и дружелюбно, а ее увлеченность его явно забавляла.

— Вам это, конечно, все внове после Англии, — сказал он ей как-то. — Помню, я тоже был в упоении весь мой первый сезон.

— А давно это было?

Он улыбнулся.

— Да порядочно. Пятнадцать, нет, шестнадцать лет назад.

— Вы, должно быть, знаете здешние края вдоль и поперек?

— Да я ведь не только здесь работал. И в Сирии еще. И в Персии.

— И по-арабски вы свободно говорите. Если вас нарядить как надо, вы сойдете за араба?

Он покачал головой.

— Э, нет. Это очень непросто. По-моему, всерьез и на продолжительное время прикинуться арабом не удавалось ни одному англичанину.

— А Лоуренс?[124]

— Лоуренс и не делал вид, что он араб. Нет, единственный известный мне европеец, которого при случае не отличить от местных, и в самом деле родился в здешних краях. Его отец служил консулом в Кашгаре[125] и в других диких точках. Этот парень с детства говорил на всевозможных местных диалектах и потом, насколько мне известно, использовал это умение в своей работе.

— А что с ним сталось?

— Мы не поддерживали связь после школы. Мы с ним вместе в школе учились. У него было прозвище Факир, потому что он умел сидеть совершенно неподвижно, как бы погрузившись в транс. Что он делает теперь, я не знаю — хотя, кажется, могу догадаться.

— Вы после школы его ни разу не видели?

— Представьте, я его встретил пару дней назад в Басре. Довольно странный был случай.

— Странный?

— Да. Я его не узнал. Он был одет как араб — бурнус, полосатый балахон и драная армейская гимнастерка. В руке держал обычные янтарные четки и перебирал, пощелкивая, как правоверный мусульманин, — только на самом-то деле это была морзянка, армейский код, и он передавал сообщение — мне!

— И что в нем было?

— Мое имя, вернее, прозвище — и его прозвище — а потом сигнал: «Осторожно, опасность».

— И действительно что-то случилось?

— Да. Когда он встал и пошел к выходу, один посетитель, такой неприметный человечек, с виду вроде коммивояжера, выхватил револьвер. Я его ткнул под руку, и Кармайкл сумел уйти.

— Кармайкл?!

Он резко обернулся.

— Да, это его настоящая фамилия. А вы… вы что, его знаете?

Виктория подумала: интересно, как это прозвучит, если я скажу, что он умер в моей постели?

— Да, — тихо сказала она. — Знала.

— Знали? Значит, он?..

Виктория кивнула.

— Он умер.

— Когда?

— Он умер в Багдаде. В отеле «Тио». — Она поспешила добавить: — Это тайна. Никто не знает.

Он задумчиво кивнул.

— Понятно. Такая была у него работа. Но вы… — Он заглянул ей в лицо. — Вам-то как это стало известно?

— Я оказалась замешана, случайно.

Он задержал на ней внимательный взгляд.

Виктория вдруг спросила:

— А ваше прозвище в школе было — не Люцифер?

— Люцифер? Нет, меня звали Сова, я всегда ходил в больших блестящих очках.

— Вы никого не знаете в Басре с таким прозвищем: Люцифер!

Ричард покачал головой.

— Люцифер, сын зари[126]. Падший ангел. Или вот еще в старину так назывались фосфорные спички. Их достоинство, если не ошибаюсь, заключалось в том, что они не гасли на ветру.

Он говорил это, а сам внимательно наблюдал за Викторией. Но ей было не до него.

— Пожалуйста, — наморщив лоб, попросила она, — расскажите мне точно, что произошло тогда в Басре.

— Но я же все рассказал.

— Нет. Вот, например, где именно это было?

— Это было в консульской приемной. Я сидел и дожидался приема у консула Клейтона.

— Да, но кто там еще был? Этот тип, похожий на коммивояжера. Еще кто?

— Еще было, помнится, двое. Один худощавый, смуглый француз — или сириец. А другой — старик, по-моему, перс.

— Коммивояжер достал револьвер, вы не дали ему выстрелить, и Кармайкл ушел — как?

— Сначала он повернул к двери консульского кабинета, это в противоположном конце коридора, выходящего в сад…

— Знаю, — прервала его Виктория. — Я там два дня жила. Вы как раз тогда только уехали, и я приехала.

— Вот как? — Он опять внимательно посмотрел на нее, но она даже не заметила. У нее перед глазами был длинный коридор в консульстве, в конце коридора — открытая дверь и за дверью — зелень и солнце.