— Совершенно, совершенно с вами согласна, мистер Гринхольц. По-моему, вы абсолютно, ну абсолютно правы.

Мистер Гринхольц немного опешил. Он не привык, чтобы изгоняемые им служащие так приветствовали и одобряли его решение. Пряча растерянность, он пересчитал монеты у себя на столе и со словами: «Девяти пенсов не хватает», — снова взялся угрюмо шарить по карманам.

— Ну и Бог с ними, — любезно сказала Виктория. — Можете сходить на них в кино или купить шоколадку.

— И марки тоже, по-видимому, кончились.

— Не имеет значения. Я все равно писем не пишу.

— Я мог бы послать вам по почте, — неуверенно предложил мистер Гринхольц.

— Не беспокойтесь, — ответила Виктория. — А вот как насчет отзыва о работе?

Мистер Гринхольц снова ощутил прилив негодования.

— С какой стати я буду писать вам отзыв? — возмущенно спросил он.

— Принято так, — пожала плечами Виктория.

Мистер Гринхольц притянул к себе листок бумаги, начертал несколько строк и пододвинул к ней.

— Устроит вас?

«Мисс Джонс два месяца работала у меня секретарем-машинисткой. Стенографирует неточно, пишет с ошибками, оставляет службу из-за напрасной траты рабочего времени».

Виктория поморщилась.

— Что-то не похоже на рекомендацию, — заметила она.

— А я и не собирался вас рекомендовать.

— По-моему, вы должны, по крайней мере, написать, что я честная, непьющая и порядочная, потому что это чистая правда. И может быть, еще, что не болтаю лишнего.

— Это вы-то?

— Именно я, — тихо ответила Виктория, невинно глядя ему в глаза.

Мистер Гринхольц припомнил кое-какие письма, писанные Викторией под его диктовку, и решил, что осторожность — лучшее оружие мести.

Он разорвал первый листок и написал на втором:

«Мисс Джонс два месяца работала у меня секретарем-машинисткой. Оставляет службу по причине сокращения штата».

— Так годится?

— Могло быть и лучше, — сказала Виктория, — но сойдет.

И вот теперь, с недельным жалованьем (минус девять пенсов) в сумочке, Виктория сидела на скамейке в сквере Фиц-Джеймс Гардене, представляющем собою обсаженный чахлым кустарником треугольник с церковью в середине и большим магазином сбоку.

У Виктории была привычка, если только не шел дождь, купив себе в молочном баре один сандвич с сыром и один — с помидором и листиком салата, съедать свой скромный обед здесь, как бы на лоне природы.

Сегодня, задумчиво жуя, она опять и опять ругала себя — могла бы, кажется, знать, что всему свое место и время и совсем не стоит передразнивать на работе жену начальника. Впредь надо научиться обуздывать свой темперамент и не скрашивать такими шуточками скучную работу. Ну, а пока, освободившись от «Гринхольца, Симмонса и Лидербеттера», Виктория с удовольствием предвкушала, как поступит на новое место. Она всегда обмирала от радости, в первый раз выходя на работу, — мало ли что там тебя ждет.

Она только что раздала последние хлебные крошки трем бдительным воробьям, которые тут же затеяли из-за них отчаянную драку, когда заметила, что на другом конце скамейки сидит невесть откуда взявшийся молодой человек. Собственно, она видела, что кто-то к ней подсел, но, поглощенная добродетельными намерениями на будущее, не обратила внимания. Зато теперь хоть и краешком глаза, но рассмотрела и восхитилась. Парень был безумно хорош собой, кудри как у херувима, волевой подбородок и ярко-голубые глаза, и, кажется, он тоже украдкой вполне одобрительно поглядывал на нее.

Виктория вовсе не считала зазорным знакомиться с молодыми людьми в общественных местах. Как большой знаток человеческой природы, она не сомневалась, что легко даст своевременный отпор любой наглости с их стороны.

Так что она открыто улыбнулась, и херувим сразу отреагировал, словно марионетка, которую дернули за веревочку.

— Привет, — сказал он. — Славный здесь уголок. Ты часто сюда приходишь?

— Почти каждый день.

— А я вот в первый раз, надо же. Это весь твой обед был — два сандвича?

— Да.

— По-моему, ты мало ешь. Я бы с такой кормежки умер от голода. Пошли поедим сосисок в закусочной на Тоттенхэм-Корт-роуд?

— Нет, спасибо. Я уже наелась. Сейчас больше не влезет.

Она втайне ожидала, что он скажет: «Тогда в другой раз». Но он не сказал. Только вздохнул. А потом представился:

— Меня Эдвард зовут. А тебя?

— Виктория.

— Твои предки назвали тебя в честь железнодорожного вокзала?[13]

— Виктория — это не только вокзал, — возразила образованная мисс Джонс. — Есть еще и королева Виктория[14].

— Д-да, верно. А фамилия?

— Джонс.

— Виктория Джонс, — повторил Эдвард, как бы пробуя на язык. И покачал головой: — Не сочетается.

— Правильно, — горячо подхватила Виктория. — Если бы, например, я была Дженни, получилось бы хорошо: Дженни Джонс. А для Виктории фамилия нужна пошикарнее. Скажем, Виктория Сэквилл-Уэст. В таком роде. Чтобы подольше во рту подержать.

— Можно подставить что-нибудь перед «Джонс», — с пониманием посоветовал Эдвард.

— Бедфорд-Джонс.

— Кэрисбрук-Джонс.

— Сент-Клер-Джонс.

— Лонсдейл-Джонс.

Но тут этой приятной игре пришел конец, потому что Эдвард взглянул на часы и ужаснулся:

— Черт!.. Я должен мчаться к хозяину, чтоб ему!.. А ты?

— Я безработная. Меня сегодня утром уволили.

— Вот тебе раз. Очень жаль! — искренне огорчился Эдвард.

— Можешь меня не жалеть, я, например, нисколько не жалею. Во-первых, я запросто устроюсь на другую работу. А во-вторых, это вышло очень забавно.

И Виктория, еще дольше задержав опаздывавшего Эдварда, с блеском воспроизвела перед ним всю давешнюю сцену, включая свою пародию на миссис Гринхольц, чем привела его в полнейший восторг.

— Ну, Виктория, ты просто чудо, — сказал он. — Тебе бы в театре выступать.

Виктория приняла заслуженную похвалу с улыбкой и напомнила Эдварду, что ему надо бежать со всех ног, иначе он тоже окажется без работы.

— Точно. А мне-то устроиться снова будет потруднее, чем тебе. Хорошо тому, кто стенографирует и печатает на машинке, — с завистью заключил Эдвард.

— Ну, честно сказать, я стенографирую и печатаю довольно неважно, — призналась Виктория. — Но сейчас даже самая никудышная машинистка легко найдет работу — на худой конец в сфере образования или общественного призрения, они там много платить не могут, вот и нанимают таких, как я. Мне больше нравится работа научная. Разные там ученые термины и фамилии, они такие заковыристые, их все равно никто не знает как правильно писать, поэтому не так стыдно, если сделаешь ошибку. А ты где работаешь? Ты демобилизованный? Из авиации, да?

— Угадала.

— Военный летчик?

— Опять угадала. О нас, конечно, заботятся, работу подыскивают, и всякое такое, да только мы ведь не очень башковитая публика, нас не за то в пилоты зачисляли, верно? Определили меня в учреждение, а там бумажки, цифирь разная, ну, я и не выдержал, запросил пардону. Бестолковое какое-то занятие. Но все равно неприятно сознавать, что ты плохой работник.

Виктория понимающе кивнула. А Эдвард с горечью продолжал:

— Вот и остался не у дел. Выпал из обоймы. На войне-то хорошо было, там знаешь, чего от тебя требует солдатский долг, — я, например, медаль «За доблесть в авиации» заработал, — а вот теперь… похоже, надо ставить на себе крест.

— По должно же быть что-то…

Виктория не договорила. У нее не нашлось слов, чтобы выразить горячее убеждение в том, что талантам, которые увенчаны медалью «За доблесть в авиации», должно найтись применение и в мирном 1950 году.

— Сильно мне это поджилки подрезало, что вот я ни на что не гожусь, — со вздохом сказал Эдвард. — Ну, мне все-таки пора. Послушай… можно я… ты не будешь считать меня последним нахалом, если я…

Виктория, замирая и краснея, посмотрела на него в смятении, а он меж тем извлек на свет миниатюрный фотоаппарат.

— Я бы очень хотел сиять тебя на память. Понимаешь, я завтра улетаю в Багдад.

— В Багдад! — разочарованно пискнула Виктория.

— Да. Теперь уж и сам не рад. А еще сегодня утром был на седьмом небе. Я для того и поступил на эту работу, чтобы уехать из страны.

— А что за работа?

— Да жуть какая-то. Культура — поэзия там разная, в таком духе. Под началом некоего доктора Ратбоуна. У него после фамилии еще хвостом буквы идут, целая строчка всяких званий, и пенсне на носу. Работает над подъемом духовности и насаждает ее по всему миру. Открывает книжные магазины на краю света, за этим и в Багдад летим. Всегда в продаже переводы Шекспира[15] и Мильтона[16] на арабский, курдский, персидский, армянский и прочие языки. Глупо, по-моему, ведь этим же вроде занимается за границей Британский совет[17]. Но вот так. И мне работка досталась, так что я не в претензии.

— А какие у тебя обязанности? — спросила Виктория.

— Да, так, в сущности, я просто у старика на подхвате, сумку ношу да подлаиваю. Покупка билетов, заказ мест в гостинице, заполнение бланков, присмотр за упаковкой поэтических хрестоматий, вообще беготня туда-сюда. Потом, когда мы прибудем на место, я должен брататься с разной публикой — молодежное движение, знаешь? — нации и народы, объединяйтесь в борьбе за всеобщую духовность! — В голос Эдварда закрались тоскливые нотки. — Гадость, если честно сказать, правда?

Виктория ничего не смогла на это возразить.

— Ну, и вот, — сказал Эдвард, — ты… это… если только можно… я щелкну тебя? Один снимок в профиль, и еще один… смотри прямо на меня… Чудно.

Фотоаппарат дважды цвиркнул. Виктория слегка разомлела от самодовольства, как это свойственно молодым представительницам прекрасного пола, когда они видят, что произвели впечатление на симпатичного мужчину.