И вот пришел день, когда я снова погрузилась в шестиколесный автобус, позаботившись на сей раз о том, чтобы сидеть впереди и не опозориться снова. Мы отъехали, но вскоре мне пришлось познакомиться с некоторыми гримасами пустыни. Прошел дождь, и, как обычно бывает в этой стране, твердая поверхность дороги за пару часов превратилась в трясину. Стоило сделать по ней один шаг — и к ноге прилипал огромный ком грязи, весивший не менее двадцати фунтов. Что же касается автобуса, то он без конца скользил, вилял и в конце концов застрял. Водители выскочили, схватили лопаты, достали доски, подложили их под колеса и начали выкатывать автобус. Минут через сорок — через час сделали первую попытку сдвинуться с места. Автобус содрогнулся, приподнялся и опять сел на днище. В конце концов, поскольку дождь усиливался, мы вынуждены были повернуть назад, и я снова приехала в Багдад. На следующий день попытка оказалась более удачной. Пару раз все же пришлось откапываться, но наконец мы миновали Рамади, а когда подъехали к крепости Рутба, перед нами снова была чистая сухая пустыня, трудности передвижения кончились.

Глава третья

Один из самых приятных моментов путешествия — возвращение домой. Розалинда, Карло, Москитик и вся ее семья стали мне теперь еще дороже.

На Рождество мы поехали к Москитику в Чешир. Потом вернулись в Лондон — у Розалинды должна была гостить подруга, Пэм Дрюс, с родителями которой мы познакомились на Канарских островах. Мы собирались посмотреть детское рождественское представление, а затем вместе отправиться до конца каникул в Девоншир.

Встретив Пэм, мы чудесно провели вечер, но перед рассветом меня разбудил голос девочки:

— Миссис Кристи, вы не позволите мне лечь с вами? Мне снится что-то странное.

— Ну конечно, Пэм, — ответила я и включила свет. Она нырнула в кровать, улеглась и вздохнула. Я была немного удивлена, потому что Пэм не производила впечатления нервного ребенка. Тем не менее я видела, как она сразу успокоилась, и мы проспали вместе до утра.

Когда утром мне принесли чай и раздвинули шторы, я взглянула на Пэм и опешила. Никогда не видела, чтобы лицо так густо было покрыто пятнами. Она заметила мое удивление и сказала:

— Вы на меня так странно смотрите.

— Да, — ответила я, — да.

— Я тоже удивляюсь, — призналась Пэм. — Как я оказалась в вашей постели?

— Ты пришла ко мне ночью и сказала, что тебе приснился дурной сон.

— Да? Я этого совсем не помню. А я не могла понять, как здесь очутилась. — Помолчав, она добавила: — Что-нибудь случилось?

— Да, боюсь, что случилось. Видишь ли, Пэм, думаю, это коревая сыпь, — я поднесла к ее лицу зеркало.

— О, как странно я выгляжу!

Я не стала спорить.

— И что же теперь будет? — спросила Пэм. — Я не смогу пойти вечером в театр?

— Боюсь, что нет, — ответила я. — Думаю, прежде всего мы должны сообщить твоей маме.

Я позвонила Бид Дрюс, она тут же примчалась, отменив свой предполагавшийся отъезд, и забрала Пэм. Я же посадила Розалинду в машину, и мы отправились в Девоншир пережидать десятидневный инкубационный период. Поездка осложнялась тем, что за неделю до того мне сделали прививку, нога все еще болела от укола и жать на педали было неудобно.

По истечении десяти дней случилась первая неприятность: у меня разыгралась дикая головная боль и стала повышаться температура.

— Может, корь будет у тебя, а не у меня? — предположила Розалинда.

— Чепуха, — ответила я. — Я очень тяжело переболела корью, когда мне было пятнадцать лет.

Но сомнение в душу закралось. Бывает, что корь повторяется, иначе почему бы я так отвратительно себя чувствовала?

Я позвонила сестре, и Москитик, готовая в любой момент лететь на помощь, попросила, чтобы в случае необходимости я дала ей телеграмму — она немедленно примчится и будет ухаживать за мной, или за Розалиндой, или за обеими и вообще делать все, что нужно. На следующий день состояние мое ухудшилось, а Розалинда стала жаловаться на простудные явления — у нее слезились глаза и текло из носа.

Приехала Москитик, готовая, как всегда, бороться с любыми невзгодами. Естественно, был вызван доктор Карвер. Он сделал заключение, что у Розалинды корь.

— А что с вами? — спросил он. — Вы неважно выглядите.

Я сказала, что ужасно чувствую себя и, кажется, у меня температура. Он задал еще несколько вопросов.

— Значит, вам сделали прививку? И после этого вы вели машину? А укол вам сделали в ногу? Почему не в руку?

— Потому что след от прививки виден, когда надеваешь вечернее платье.

— Ну, вообще-то ничего плохого в том, что укол сделан в ногу, нет. Но сидеть после этого более двухсот миль за рулем неразумно. Давайте посмотрим ногу.

Посмотрел.

— У вас нога страшно распухла, — сказал он. — Разве вы не заметили?

— Я заметила, но думала, это просто воспаление от прививки.

— Воспаление? Это гораздо хуже. Ну-ка померяем температуру.

Померяв, воскликнул:

— Боже праведный, вы знаете, какая у вас температура?

— Вчера было 38,3°, но я надеялась, что она спадет. Вообще-то я действительно как-то странно себя чувствую.

— Странно! Еще бы вы не чувствовали себя странно! У вас больше тридцати девяти! Лежите спокойно, я должен кое-что уладить.

Вернувшись, он сообщил, что меня немедленно отвезут в частную лечебницу, он сейчас пришлет карету «скорой помощи». Я заявила, что никакой «скорой помощи» не требуется. Почему я не могу ехать просто на машине или в такси?

— Вы поедете так, как я сказал, — ответил доктор Карвер, не очень, впрочем, уверенно. — Но сначала я переговорю с миссис Уоттс.

Вошла Москитик и сказала:

— Я останусь с Розалиндой, пока она не поправится. Доктор Карвер считает, видимо, что твое положение гораздо серьезней. Что произошло? Тебе внесли инфекцию, когда делали прививку?

Москитик укладывала мои вещи, а я лежала в постели и пыталась собраться с мыслями. У меня было отвратительное ощущение, будто я лежу на прилавке рыботорговца, а вокруг меня сплошь — куски дрожащего рыбного филе на льду. В то же время я словно бы заключена в деревянную колоду, которая горит и дымится — положение не из приятных. Время от времени с огромным трудом мне удавалось очнуться от этого омерзительного кошмара, твердя себе: «Я всего-навсего Агата, лежу на собственной постели — здесь нет никакой рыбы, никакой рыбной лавки, и я не горящее бревно». Но потом опять соскальзывала на блестящий пергамент и опять видела вокруг себя рыбные головы. Одна была особенно противной. Это была голова, кажется, большого палтуса с выпученными глазами, зияющим ртом, и смотрела она на меня весьма недружелюбно.

Отворилась дверь, и в комнату вошла женщина в форме медсестры — она сопровождала карету «скорой помощи», за ней санитар внес кресло-носилки. Я запротестовала — не желаю, чтобы меня несли на носилках, я прекрасно могу сама спуститься по лестнице и сесть в машину. Медсестра отмела все мои возражения:

— Так распорядился доктор. Ну, дорогая, садитесь, и мы пристегнем вас ремешками.

Мне никогда не было так страшно, как тогда, когда меня несли вниз по крутой лестнице. Вес у меня был приличный — более шестидесяти восьми килограммов, — а санитар оказался чрезвычайно хлипким молодым человеком. Подхватив с двух сторон, они с медсестрой усадили меня в кресло и начали спускать в холл. Кресло трещало и грозило разлететься вдребезги, а санитар все время поскальзывался и хватался за перила. На середине лестничного марша кресло действительно стало разламываться.

— Боже, боже, сестра, — запыхтел санитар, — оно сейчас развалится на куски!

— Отпустите меня! — завопила я. — Дайте мне самой сойти!

Им пришлось сдаться и отстегнуть ремни. Я ухватилась за перила и героически зашагала вниз, чувствуя себя гораздо безопаснее и спокойнее и сдерживаясь, чтобы не сказать, какими полными идиотами я их считаю.

Карета «скорой помощи» двинулась в путь, и вскоре мы прибыли в больницу. Миниатюрная рыжая сестричка-практикантка уложила меня в постель. Простыни были прохладными, но недостаточно. Галлюцинации с рыбами на льду повторились, появился еще какой-то мерцающий котел.

— О! — воскликнула сестричка, с интересом разглядывая мою распухшую ногу. — Последний раз, когда у нас здесь была такая нога, на третий день ее пришлось отнять.

К счастью, я была уже в полубредовом состоянии, и ее слова вряд ли дошли до меня: в тот момент мне уже было все равно, даже если бы мне собирались отрезать обе ноги и голову в придачу. Но пока сестричка поправляла постель и заботливо укрывала меня одеялом, в голове моей все же мелькнула мысль, что, вероятно, девушка ошиблась в выборе призвания — не всякий пациент сумеет по достоинству оценить ее своеобразный медицинский такт.

Мне повезло — ногу на третьи сутки не отняли. Четыре-пять дней держалась высокая температура, и я бредила — оказалось, у меня было тяжелое заражение крови, но потом дело пошло на поправку. Однако я-то была уверена, и до сих пор не сомневаюсь, что мне попалась ампула с двойной дозой вакцины. Врачи считали причинами заражения то, что мне с детства не делали прививок, и то, что я перенапрягла ногу, ведя машину из Лондона в Девоншир.

Через неделю я более-менее пришла в себя и сразу же позвонила домой узнать, как Розалинда. Ее обсыпало, как Пэм, — образцовая коревая сыпь. Розалинде очень нравилось, что за ней ухаживает ее любимая тетя Москитик, почти каждую ночь она чистым детским голоском просила:

— Тетя Москитик! Не протрешь меня губкой, как вчера? Это так приятно! Так приятно!

В положенный срок я вернулась домой с толстой повязкой на левом бедре, и период нашего общего выздоровления прошел очень весело. Первые две недели после каникул мы все еще держали Розалинду дома, пока силы и хорошее самочувствие не восстановились полностью. Мне понадобилась для выздоровления еще неделя, после чего я тоже уехала — в Италию. Пребывание в Риме, впрочем, пришлось сократить, так как я хотела поспеть на теплоход, следующий в Бейрут.