Четыре дня мы провели в шикарном отеле, а потом вынуждены были подыскать что-нибудь попроще. В конце концов мы сняли маленькое шале через дорогу от отеля. Это оказалось вдвое дешевле. Проводя все время на пляже и упражняясь в серфинге, мы мало-помалу овладели мастерством, по крайней мере, в той степени, в какой это доступно европейцам. Прежде чем догадались купить мягкие купальные туфли с тесемочками вокруг щиколоток, мы изодрали ступни о кораллы так, что кожа висела на них лохмотьями.

Не могу сказать, чтобы первые четыре-пять дней серфинг доставлял нам такое уж удовольствие — все тело страшно болело, — но порой все же случались моменты истинного наслаждения. Вскоре мы поняли, как облегчить себе жизнь. Я, во всяком случае, поняла — Арчи по-прежнему предпочитал добираться до рифов собственными силами. Большинство отдыхающих нанимали гавайского мальчика, который, зацепившись за доску, на которой вы лежите, большим пальцем ноги, энергично греб к рифам, буксируя вас. Там, пока вы ждали нужной волны, он инструктировал: «Нет, не эта, еще не эта, миссус. Нет-нет, погодите. А вот теперь — вперед!» При слове «вперед» вы бросались на гребень волны — и это было блаженство! Ни с чем не сравнимое блаженство. Ничего нет восхитительней, чем скользить по волнам со скоростью, как вам кажется, не менее двухсот миль в час, от дальних рифов до самого берега, где, мягко погрузившись в воду, можно отдохнуть в ласково плещущемся прибое. Для меня это навсегда осталось одним из самых чудесных физических наслаждений.

Дней через десять я совсем осмелела: начав скольжение, осторожно поднималась на колени, а затем рисковала встать во весь рост. Первые раз шесть попытки оказывались неудачными — хотя больно и не было — просто, потеряв равновесие, я падала в воду. Конечно, доска при этом уплывала и ее приходилось догонять, выбиваясь из сил, но, если, на счастье, проводник-гаваец плыл следом, он пригонял ее, снова буксировал меня к рифам, и я предпринимала очередную попытку. День, когда мне, стоя на доске, удалось впервые доскользить до самого берега, сохранив равновесие, стал днем моего триумфа!

Проявлением легкомыслия было и то, что мы недооценили тамошнее солнце, за что и поплатились. Проводя все время в прохладной воде, мы совершенно забыли о том, сколь опасны солнечные лучи. Нормальные люди занимались серфингом рано утром или ближе к вечеру; мы же, простофили, с восторгом скользили на своих досках в самую жару, даже в полдень — и результат не замедлил сказаться. Наши обожженные плечи и спины, ноющие от дикой боли, покрылись гирляндами волдырей. Я не могла надеть вечернего платья; собираясь на ужин, приходилось покрывать плечи газовым шарфом. Арчи, пренебрегая насмешливыми взглядами окружающих, выходил на пляж в пижаме. Я тоже набрасывала на плечи белую блузку. Так мы и сидели у моря, спасаясь от обжигающих лучей, и сбрасывали свои неподходящие одежды лишь на время плавания. Но было уже поздно — плечи мои зажили не скоро. Когда собственной рукой отрываешь полосу мертвой кожи с плеча, почему-то испытываешь унижение.

Вокруг нашего маленького шале росли бананы — с ними, как прежде с ананасами, у меня тоже связано определенное разочарование. Я воображала, что достаточно протянуть руку, сорвать банан — и ешь себе на здоровье. Но в Гонолулу с бананами так обращаться не принято. Они представляют собой существенный источник дохода, и их снимают недозрелыми. Впрочем, хоть «прямо с ветки» бананы и нельзя было есть, за столом никто не мешал наслаждаться их бесконечным разнообразием — такого нигде больше не встретишь. Помню, когда мне было года три-четыре, няня рассказывала о том, какие бананы растут в Индии: о диких — крупных, но несъедобных, и культурных — небольших, но вкусных. Или наоборот? В Гонолулу выращивают около десятка разновидностей этих плодов. Красные бананы, большие бананы, маленькие, которые там называют «мороженными», потому что они белые и мягкие внутри, как мороженое; бананы, идущие на приготовление разных блюд, и множество других. Кажется, были еще яблочные бананы. При таком разнообразии человек становится привередливым.

Сами гавайцы тоже слегка разочаровали меня. Я представляла их себе созданиями утонченно прекрасными. Для начала отвращение вызвал резкий запах кокосового масла, которым обильно натирались все девушки. К тому же большинство из них отнюдь не были красавицами. Никогда прежде не могла бы я вообразить и тех неумеренно огромных порций горячего жаркого, которые там повсюду подавали. Я всегда думала, что полинезийцы питаются исключительно всевозможными экзотическими плодами. Их пристрастие к тушеному мясу меня немало удивило.

Отдых наш приближался к концу, и мы тяжело вздыхали при мысли о возвращении на Белчерову каторгу. К тому же наше финансовое положение начинало внушать тревогу. Гонолулу обернулся весьма дорогим удовольствием. Все, что мы съедали или выпивали, оказывалось втрое дороже, чем можно было предположить. Прокат досок для серфинга, услуги мальчиков-пловцов — все стоило денег. До тех пор мы укладывались в рамки своей наличности, но теперь пришел момент, когда нас стали посещать опасения. Предстояло еще освоить Канаду, а тысяча фунтов Арчи неумолимо таяла. Что касается морских дорожных расходов, то они были оплачены и беспокойства не вызывали. Я знала, что доеду до Канады и благополучно вернусь в Англию. Но нужно было на что-то жить во время путешествия по Канаде. На что? Однако мы гнали от себя неприятные мысли и, пока было возможно, продолжали скользить по волнам с веселым безрассудством. Как показал дальнейший ход событий, с излишним безрассудством.

Уже несколько дней к тому времени я ощущала резкую боль в шее и плече, затем стала просыпаться каждое утро, часов около пяти, от нестерпимой боли в правом плече и руке. Это был неврит, хотя тогда я еще не знала, как это называется. Если бы мне хватило ума, я бы немедленно оставила занятия серфингом и вообще держала бы руку в полном покое, но мне это и в голову не приходило. Нам оставалось всего три дня, и я не хотела терять ни минуты: продолжала демонстрировать свою удаль, скользя на доске с шиком, стоя во весь рост. К тому времени я уже вообще не могла спать по ночам из-за боли, однако проявляла оптимизм, полагая, что все неприятности пройдут, как только мы покинем Гонолулу и со спортом будет покончено. Как я ошибалась! Мне было суждено страдать от почти невыносимой боли в течение следующих недель трех, а то и целого месяца.

По возвращении мы застали Белчера в настроении, весьма далеком от благодушия. Похоже, он жалел, что разрешил нам этот отдых. «Пришло время вам поработать, — заявил он. — Боже мой! Слоняться столько времени без дела и получать за это деньги! Неплохо устроились!» Тот факт, что все это время он и сам отдыхал в Новой Зеландии в кругу друзей, в расчет не принимался.

Поскольку боль не отпускала меня, я обратилась к доктору. Пользы от него было мало. Он дал мне какую-то жгучую мазь и велел втирать в плечо, когда боль усиливалась. Должно быть, это была перцовая мазь — кожа горела от нее, но легче не становилось. Я чувствовала себя совершенно несчастной. Непрекращающаяся боль сломит кого угодно. Она набрасывалась на меня рано утром. Я вылезала из постели и ходила взад-вперед, пока не начинало казаться, что становится чуть легче. Час-другой я отдыхала, а потом боль нападала на меня с удвоенной силой.

Правда, она, по крайней мере, отвлекала от мыслей о нашем ухудшающемся финансовом положении. Оно становилось угрожающим. Оставалось путешествовать еще около трех недель, а от тысячи фунтов Арчи почти ничего не осталось.

Мы решили, что единственный выход состоит в том, чтобы я отказалась от поездки в Новую Шотландию и на Лабрадор, а вместо этого, как только кончатся деньги, отправилась в Нью-Йорк пожить у тетушки Кэсси или у Мэй, пока Арчи с Белчером проинспектируют фермы по разведению чернобурых лис.

К тому времени сложности стали уже весьма ощутимы. Я могла еще позволить себе жить в гостиницах, но питание было не по карману. Однако мне удалось разработать хитроумный план: я ела один раз в день, утром. Завтрак стоил доллар — тогда это равнялось приблизительно четырем английским шиллингам. В гостиничном ресторане я заказывала практически все меню, а это, надо сказать, было немало. Я съедала грейпфрут, а иногда еще и папайю, гречишные оладьи, вафли с кленовым сиропом, яичницу с беконом. Из-за стола вылезала как насосавшийся питон. Но зато до самого вечера чувствовала себя сытой.

Во время визитов в доминионы мы получали разные подарки: прелестный голубой плед для Розалинды с вытканными на нем животными — я представляла себе, как замечательно он будет выглядеть у нее в детской — и множество других вещей: шарфы, коврик и тому подобное. Среди этих даров была и необъятных размеров банка мясного экстракта из Новой Зеландии. Мы таскали ее за собой, чему я теперь была очень рада, так как оказалось, что само мое выживание зависело от этой банки. Ах, как бы я хотела встретиться в тот момент с Дегидратором, который мог бы впихнуть в меня столько обезвоженных деликатесов — моркови, мяса, томатов и прочего!

Если Арчи с Белчером отправлялись на официальный ужин в Торговую палату или где там еще их принимали, я забиралась в постель, вызывала горничную, сообщала ей, что неважно себя чувствую, и просила принести побольше кипятка — якобы собиралась лечиться. Когда воду приносили, я разводила в ней мясной экстракт и наедалась до утра. Это была чудесная банка, мне ее хватило дней на десять. Иногда, конечно, и меня приглашали на обед или ужин. Такие дни я считала праздничными днями календаря. В Виннипеге мне особенно повезло: дочь тамошнего высокого сановника заехала за мной в гостиницу и повезла обедать в очень дорогой отель. Еда была превосходной. Я попробовала все основные блюда, имевшиеся в меню. Моя хозяйка ела очень мало, и остается лишь гадать, что она подумала о моем аппетите.

Кажется, там же, в Виннипеге, Арчи вместе с Белчером объезжали местные элеваторы. Разумеется, нам следовало бы знать, что человек, страдающий хроническим синуситом — заболеванием носовых пазух, не должен даже приближаться к зерновым элеваторам, но ни мне, ни Арчи это и в голову не пришло. Когда он вернулся, глаза у него слезились и вид был такой, что я переполошилась. Он еще кое-как доехал на следующий день до Торонто, но там свалился, и о том, чтобы продолжать путешествие, не могло быть и речи.