Кроме прочих воскресных развлечений, мы с Арчи иногда позволяли себе поездку в Ист Кройдон на поезде. Там мы играли в гольф. Я никогда не была большой поклонницей гольфа, и Арчи играл в него прежде очень редко, но тут вдруг страстно полюбил. Через какое-то время мы уже ездили в Ист Кройдон каждую неделю. Я ничего не имела против, но тосковала по пешим прогулкам и еще не исхоженным нами местам. Кончилось тем, что этот вид отдыха сыграл весьма значительную роль в нашей жизни.

Арчи и Патрик Спенс — наш приятель, тоже работавший у Гольдштейна, — стали все более скептически смотреть на перспективы своей служебной карьеры: не похоже было, чтобы то, что им обещали прямо или намеками, когда-нибудь осуществилось. Им несколько раз доверяли возглавлять правления разных компаний, но компании всегда оказывались весьма сомнительными, а иные из них находились на грани банкротства. Однажды Спенс сказал:

— Кажется, все они там мошенники, черт их подери. Правда, мошенничают, как ты знаешь, совершенно легально. Но мне это все же не нравится, а тебе?

Арчи согласился, что некоторые из их коллег особенного доверия не внушают.

— Я хотел бы поменять место службы, — задумчиво сказал он.

Ему нравилось работать в Сити, и у него были способности к этой работе, но чем дальше, тем меньше энтузиазма испытывал он по отношению к своим нанимателям.

А затем произошло нечто абсолютно непредвиденное. У Арчи был друг, когда-то он учительствовал в Кливтоне — некий майор Белчер. Майор был колоритной фигурой. Он обладал потрясающей способностью блефовать. По его собственной версии, именно это обеспечило ему во время войны место инспектора по заготовке картофеля. Какие из белчеровских историй были выдумкой, какие настоящими, мы никогда не узнаем, но рассказчиком он был замечательным, и эта история — из его лучших.

Когда началась война, ему было уже между сорока и пятью-десятью, и хоть он служил в военном министерстве, его эта работа не устраивала. Однажды вечером, когда он ужинал с некой очень важной персоной, речь зашла о картошке, с которой в 1914—1918 годах действительно были большие трудности. Помню, она исчезла сразу же после начала войны. У нас в госпитале ее не водилось никогда. Не знаю, были ли мы обязаны этим дефицитом белчеровской «инспекции», но я не удивилась бы, узнай, что это так.

— Надутый старый дурак, с которым мы беседовали, — рассказывал Белчер, — заявил, что положение с картошкой скоро станет серьезным, очень серьезным. Я ответил, что надо что-то делать. Слишком много лодырей развелось. Нужно кому-то одному взять это дело под свой контроль. Он со мной согласился. «Но имейте в виду, — продолжал я, — этому человеку придется хорошо платить. Пожадничаешь — нечего и надеяться заполучить стоящего кандидата — а вам нужен первоклассный специалист. Вы обязаны назначить ему жалованье не меньше…» — и тут я назвал сумму, составлявшую несколько тысяч фунтов. «Это очень много», — ответила важная персона. «Но и специалист должен быть очень хороший, — возразил я. — Например, если бы вы предложили это место мне за такие деньги, я бы ни за что не согласился».

Это была ключевая фраза. Несколько дней спустя Белчера умоляли, по его словам, согласиться стать инструктором по заготовке картофеля и принять жалование, которое он сам определил.

— А что вы знали о картошке? — спросила его я.

— Ничего, — ответил Белчер. — Но я и не собирался делать вид, что знаю. Можно выйти из любого положения, если только иметь заместителя, который немножко в курсе дела, он еще почитает что-нибудь — и дело в шляпе.

Этот человек обладал замечательным свойством — он умел производить впечатление. Белчер был уверен в своих организаторских способностях и легко внушал такую же уверенность окружающим, прежде чем они обнаруживали, какой урон он нанес делу. По правде сказать, едва ли существовал на свете человек, менее способный к организаторской деятельности. Как и многие политики, он считал, что главное — сначала разрушить всю промышленность или что бы оно там ни было, и, ввергнув в хаос, затем собрать снова, как сказал бы Омар Хайям, «сердечной ближе воле». Беда в том, что, когда наставало время строить, от Белчера не было никакого толку. Но люди обычно понимали это слишком поздно.

На каком-то этапе своей карьеры он попал в Новую Зеландию, где так увлек администрацию одной из школ своими планами реорганизации учебного процесса, что его немедленно назначили директором. Спустя год ему предлагали крупную сумму денег, чтобы он отказался от должности — вовсе не из-за какого-нибудь бесчестного поступка с его стороны, а только лишь из-за неразберихи, которую он создал, и ненависти, которую вызвал у окружающих. Сам он находил удовольствие в том, что называл «перспективным, современным, прогрессивным методом руководства». Как я уже сказала, фигурой он был весьма колоритной. Иногда его нельзя было не ненавидеть, иногда — не любить.

Однажды Белчер пришел к нам на ужин. К тому времени с картофельным бизнесом было покончено, и он поведал нам о своей очередной затее.

— Вы слышали о Всебританской имперской выставке, которая должна состояться через восемнадцать месяцев? Ее следует должным образом организовать. Нужно привести в боевую готовность доминионы, чтобы они активно участвовали в этом мероприятии. Я взял на себя важную миссию — от имени Британской империи отправляюсь в январе в кругосветное путешествие. — Он описал свой план в подробностях. — Кто мне нужен, так это партнер, который был бы советником по финансам. Ты как на этот счет, Арчи? У тебя всегда была голова на плечах. Ты ведь директорствовал в кливтонской школе, приобрел немалый опыт, работая в Сити. Ты именно тот, кто мне нужен.

— Но я не могу оставить работу, — ответил Арчи.

— Почему? Пусть твой начальник сам поработает. Скажи ему, что поездка позволит тебе приобрести необходимый опыт. Я думаю, он сохранит за тобой место.

Арчи сомневался, что мистер Гольдштейн поступит именно так.

— Тем не менее подумай, приятель. Я бы хотел видеть тебя своим попутчиком. Агата, конечно, тоже может ехать. Ведь она любит путешествовать, правда?

— Да, — односложно согласилась я.

— Маршрут будет такой. Сначала отправляемся в Южную Африку. Мы с тобой и секретарь, разумеется. С нами поедут еще Хэйемы. Ты знаком с Хэйемом? Это картофельный король из Восточной Англии. Отличный парень, мой большой друг. Он берет с собой жену и дочь. Но они поедут только до Южной Африки. Более долгого путешествия он себе позволить не может: у него здесь куча дел. Мы же после этого двинемся в Австралию, а оттуда — в Новую Зеландию. Там я беру небольшой отпуск — у меня в Новой Зеландии масса друзей; мне очень нравится эта страна. Быть может, мы отдохнем там с месячишко. А вы можете съездить на Гаваи, если захотите, в Гонолулу.

— Гонолулу! — выдохнула я. Это было как мечта, как сон.

— Затем дальше, в Канаду, а оттуда — домой. Все это займет месяцев десять. Ну как?

До нас только теперь дошло, что он не шутит. Мы стали тщательно обдумывать детали. Для Арчи поездка, разумеется, будет бесплатной, более того, он получит жалованье в размере тысячи фунтов. Если я решу ехать, почти все мои дорожные расходы снимаются, поскольку я жена Арчи, а женам предоставляется бесплатный проезд на судах и национальных железнодорожных линиях.

Мы лихорадочно стали изыскивать средства. В целом казалось, что мы уложимся. Тысяча фунтов жалованья Арчи пойдет на мое проживание в отелях и на наш месячный отдых в Гонолулу. Конечно, денег будет в обрез, но все же мы можем позволить себе эту поездку.

Мы с Арчи уже дважды ненадолго ездили за границу отдохнуть: один раз — в Южную Францию, в Пиренеи, другой — в Швейцарию. Мы оба обожали путешествовать — мне, конечно же, привили вкус к странствиям родители, еще тогда, когда в семилетнем возрасте взяли с собой за границу. Я мечтала увидеть мир, но у меня были основания опасаться, что мечта моя не осуществится никогда. Мы теперь были связаны с деловыми кругами, а по моим наблюдениям, у делового человека отпуск никогда не превышает двух недель. За две недели далеко не уедешь. Я грезила Китаем и Японией, Индией и Гаваями, множеством других мест, но грезы мои оставались грезами и грозили остаться ими навсегда.

— Вопрос лишь в том, — сказал Арчи, — как отнесется к этой идее желтолицый.

Я выразила надежду, что он высоко ценит Арчи как работника. Арчи подозревал, что его начальник легко найдет на его место не менее ценного сотрудника — рынок рабочей силы по-прежнему кишел безработными. Как бы то ни было, «старик-желтолицый» не клюнул. Он пообещал лишь, что, может быть, снова возьмет Арчи на службу по его возвращении — это будет зависеть от обстоятельств, — но держать для него место все время он, разумеется, не может. Это было бы чересчур. Так что, если Арчи хочет пойти на риск, дело хозяйское. Мы обсудили ситуацию.

— Это риск, — сказала я. — Страшный риск.

— Да, риск. Я отдаю себе отчет в том, что мы можем вернуться в Англию без гроша в кармане, имея лишь ренту в сто фунтов на двоих и больше ничего, что работу найти будет трудно, — вероятно, даже труднее, чем теперь. С другой стороны, если не рисковать, никогда ничего и не достигнешь, ведь так? Все в основном зависит от тебя, — продолжал Арчи. — Что мы будем делать с Головастиком? — так мы называли в то время Розалинду, после того как однажды кто-то так назвал ее в шутку.

— Москитик, — эта кличка с легкой руки ее сына накрепко пристала к моей сестре, — возьмет Головастика. Или мама — они будут счастливы. К тому же у нее есть няня. Нет, проблем не будет. Арчи, такой шанс нам больше никогда в жизни не выпадет, — с тоской сказала я.

Мы обдумывали все возможности без конца и со всех сторон.

— Ты-то, разумеется, можешь ехать в любом случае, — говорила я, заставляя себя быть великодушной, — а я останусь. — При этом я смотрела на него, он — на меня.

— Я не оставлю тебя одну, — отвечал он. — Мне и путешествие будет не в радость. Нет, либо ты решаешься, и мы едем вместе, либо не едет никто, но последнее слово за тобой, потому что ты рискуешь больше, чем я.