Сейчас, вспоминая об этом, я удивляюсь, как при таких скромных доходах мы намеревались держать няню и прислугу, но в то время без них никто не мыслил себе жизни, и это было последнее, от чего мы решились бы отказаться. Нам бы, к примеру, тогда не пришло в голову завести машину. Машины были только у богатых. Как-то на исходе беременности, стоя в очереди на автобус, из-за тогдашней своей неуклюжести получая пинки со всех сторон — мужчины не отличались особой учтивостью — и глядя вслед проносящимся мимо автомобилям, я подумала: как было бы здорово завести когда-нибудь собственный автомобиль!

Помню, один из друзей Арчи заметил с горечью: «Нельзя никому разрешать заводить машину, пока у всех не будет серьезной работы». Я не была с ним согласна. Мне всегда приятно видеть, что кому-то повезло, кто-то богат, у кого-то есть драгоценности. Разве детишки на улице не прилипают, расплющив носы, к окнам, чтобы посмотреть на дам в бриллиантовых диадемах, танцующих на балу? Кто-то же должен сорвать куш в тотализаторе. А если выигрыш составляет всего фунтов тридцать, кого этим удивишь? Калькуттский тотализатор, ирландский, теперь еще футбольный — это все так романтично! Тем же можно объяснить и толпы людей, глазеющих на выходящих из машин кинозвезд, прибывших на премьеру фильма. Для зрителей они — то же, что их героини в прекрасных вечерних платьях, загримированные до зубов и окруженные романтическим ореолом. Кому нужен скучный серый мир, где нет ни богатых, ни знатных, ни красивых, ни талантливых. Когда-то люди часами простаивали на месте, чтобы только взглянуть на короля или королеву; в наши дни они, разинув рты, глазеют на поп-звезду, но в принципе это одно и то же.

Как я уже сказала, в порядке обязательного по тем временам расточительства мы собирались нанять няню и прислугу, но об автомобиле и не помышляли. Если мы ходили в театр, то только в задние ряды партера, за креслами. Я обязана была иметь одно вечернее платье, лучше черное, чтобы не бросалась в глаза прилипшая к подолу грязь, если погода выдавалась дождливой и слякотной. По той же причине, разумеется, я всегда носила черные туфли. Мы никогда не ездили в такси. Существуют разные способы тратить деньги, равно как и делать что бы то ни было другое. Не утверждаю, что наш был лучшим. Или худшим. Мы позволяли себе не слишком много роскоши, только весьма простую пищу, одежду и прочее. С другой стороны, у людей было тогда больше свободного времени — времени для размышлений, чтения, любимых занятий, увлечений. Думаю, мне посчастливилось, что моя молодость пришлась на те времена: мы чувствовали себя гораздо свободнее, не испытывали постоянной озабоченности и никуда не спешили.

Нам повезло: мы довольно быстро нашли квартиру на Эдисон-роуд, в цокольном этаже одного из двух многоквартирных домов позади «Олимпии». Это была большая квартира с четырьмя спальнями и двумя гостиными. Вместе с мебелью мы сняли ее за пять гиней в неделю. Женщина, которая нам ее сдала, была химической блондинкой лет сорока пяти с пережженными перекисью волосами и чудовищных размеров бюстом. Очень дружелюбная, она непременно хотела рассказать мне все о внутренних болезнях своей дочери. Квартира оказалась набита на редкость уродливой мебелью, а на стенах висели самые сентиментальные картины, какие мне доводилось видеть. Первое, что нам с Арчи предстоит сделать, отметила я про себя, это снять их и аккуратненько спрятать где-нибудь до возвращения хозяев. Там было полно фарфора, стекла и тому подобных вещей, в том числе чайный сервиз из тонкого, как яичная скорлупа, фарфора, при виде которого я испугалась — он казался таким хрупким, что не разбить его было просто нельзя. Переехав, мы с Люси тут же спрятали его в шкаф.

Затем я отправилась в бюро миссис Ваучер, — думаю, оно существует и поныне, — куда неизбежно обращались все, кому нужно было найти няню. Миссис Ваучер быстро вернула меня на землю, поинтересовавшись, сколько я собираюсь платить, каковы мои условия, какой штат прислуги я содержу, и направила в небольшую комнату, где проводилось собеседование с претендентками на место няни. Сначала вошла крупная, на вид очень уверенная в себе женщина. При первом же взгляде на нее я насторожилась. Мой вид, напротив, никакой настороженности у нее не вызвал.

— Да, мадам. Сколько будет детей, мадам? — Я объяснила, что будет только один ребенок. — Надеюсь, не старше месяца? Я никогда не беру детей старше месяца, зато этих очень быстро привожу в подобающее состояние. — Я подтвердила, что ребенку не больше месяца. — А какой у вас штат прислуги, мадам? — Извиняющимся тоном я сообщила, что мой штат состоит из одной служанки. Она фыркнула: — Боюсь, мадам, это едва ли мне подойдет. Я привыкла, чтобы кто-то убирал в детской, присматривал за детскими вещами, чтобы все было хорошо организовано и обеспечено.

Согласившись, что не подхожу ей, и отказавшись от ее услуг с некоторым облегчением, я поговорила еще с тремя, но все они презрительно отвергли меня.

Тем не менее на следующий день я явилась снова. На сей раз мне повезло. Я встретила Джесси Суоннел — тридцатипятилетнюю, острую на язык, добродушную женщину, которая большую часть своей трудовой жизни прожила няней в семье, обосновавшейся в Нигерии. Одно за другим я раскрыла перед ней позорные условия службы у меня: всего одна служанка, одна детская на все про все, и для игр, и для сна — она же комната для няни, но зато няне не нужно убирать еще и свою собственную комнату, и последняя капля — жалованье.

— Ну что же, — сказала она, — все это совсем не плохо. Работы я не боюсь, привыкла, она меня не пугает. У вас ведь девочка? Я люблю девочек.

Итак, мы поладили с Джесси Суоннел, которая прослужила у меня два года и очень мне нравилась, хотя у нее были свои недостатки. Она инстинктивно не любила родителей тех малышей, за которыми ходила. По отношению к Розалинде была — сама доброта, думаю, она могла умереть за нее. Меня же рассматривала как неизбежную помеху, хоть и выполняла, — правда, крайне неохотно — мои распоряжения, даже если не была с ними согласна. Зато, если что-нибудь случалось, она оказывалась незаменимой: доброй, готовой помочь, умеющей ободрить. Да, я уважала Джесси Суоннел; надеюсь, она прожила хорошую жизнь и достигла всего, чего хотела.

Итак, все устроилось — Розалинда, я, Джесси Суоннел и Люси перебрались на Эдисон-роуд, и началась семейная жизнь. На этом, однако, мои поиски не закончились. Я хотела найти квартиру без мебели, которая могла бы стать нашим постоянным жилищем. Это, разумеется, было не так-то просто, а по правде сказать, чертовски трудно. Заслышав о чем-то подходящем, я начинала звонить, писать письма, срывалась с места, — казалось, ничто не могло меня остановить. Но квартира оказывалась то грязной, то убогой, то доведенной до такого состояния, что трудно было представить себе, как в ней можно жить. К тому же меня постоянно опережали. Мы изъездили весь Лондон: Хэмпстед, Чизуин, Пимлико, Кенсингтон, Сент-джонский лес — дни мои состояли из бесконечных автобусных переездов. Мы побывали во всех конторах по найму и продаже недвижимости и в скором времени начали серьезно беспокоиться. Договор на аренду меблированной квартиры был заключен только на два месяца. По возвращении химическая миссис Н. со своей замужней дочерью и ее детьми едва ли захочет продлить его. Мы должны были что-то найти.

Наконец нам, кажется, повезло. Мы ухватили, или более-менее ухватили квартиру в Бэттерси-парк. Цена была разумной; хозяйка, мисс Ллевеллин, собиралась освободить ее в течение месяца, но, похоже, не возражала выехать и пораньше. Она переезжала в другой район Лондона. Вроде бы все устроилось, но радоваться было рано. Нас постиг страшный удар. Недели за две до того, как нам предстояло вселяться, мисс Ллевеллин сообщила, что не может переехать в свою новую квартиру, поскольку семья, ее занимавшая, не могла переехать в свою. Цепная реакция.

Это был жестокий удар. Мы звонили мисс Ллевеллин каждые два-три дня. Но с каждым разом информация была все менее утешительной: все больше препятствий вставало на пути переезда тех людей в их новую квартиру и соответственно все более сомнительной представлялась перспектива освобождения нашей. Наконец выяснилось, что дело может уладиться не раньше чем месяца через три-четыре, да и то не точно. Мы снова стали лихорадочно изучать объявления, звонить агентам по найму и продаже недвижимости и все такое прочее. Время шло, и теперь мы были уже в панике. Но тут позвонил агент и предложил нам не квартиру, а дом. Небольшой дом в районе скарсдейлских вилл. Правда, дом не сдавался, а продавался. Мы с Арчи поехали посмотреть. Это был прелестный маленький домик. Но купить его — означало лишиться всего нашего капитала — страшный риск. Однако мы чувствовали, что чем-то рисковать придется все равно, и решились. Поставив подписи в месте, обозначенном пунктирной линией, мы отправились домой поискать что-нибудь ценное на продажу.

Два дня спустя я просматривала газеты, по обыкновению, прежде всего обращая внимание на квартирные объявления — привычка так въелась в меня, что я не могла остановиться, — и вдруг увидела объявление: «Сдается в наем квартира без мебели. Эдисон-роуд, многоквартирные дома, № 96. 90 фунтов в год». Я издала хриплый крик, уронила чашку с кофе, вслух прочла объявление Арчи и заявила: «Нельзя терять ни минуты!»

Выскочив из-за стола, я перебежала через лужайку, разделяющую два многоквартирных дома, как сумасшедшая, вознеслась по лестнице противоположного дома на четвертый этаж и позвонила в квартиру № 96. Дверь открыла испуганная молодая женщина в халате.

— Я по поводу квартиры, — выпалила я, стараясь говорить ровным голосом, насколько позволяло прерывающееся дыхание.

— Насчет этой квартиры? Уже? Я ведь только вчера дала объявление. Не ожидала, что кто-нибудь откликнется так скоро.

— Можно ее посмотреть?

— Видите ли… Видите ли, немного рановато…

— Я думаю, она нам подойдет, — сказала я. — Я ее наверняка сниму.