— Ну, за вашу супругу, сэр, — сказал полицейский, — и за нового джентльмена. Дай Бог ему долгой жизни и всего хорошего. Немного на сидр смахивает, правда, сэр?

— Чуть-чуть. Скажете свое мнение после третьего бокала, если продержитесь до тех пор. И спасибо за пожелания. Вы сами женаты?

— Пока нет, сэр. Надеюсь жениться, когда получу повышение. Если только сержант… Ладно, не хочу вспоминать. А вы давно женаты, сэр?

— Чуть больше года.

— И как вам это? Нравится?

Питер рассмеялся.

— Последние двадцать четыре часа я чуть мозги себе не вывернул, когда пытался понять, почему я, когда мне чертовски повезло в жизни, как последний дурак, проставил на кон все свое счастье ради какого-то глупого эксперимента.

Полицейский сочувствующе покивал.

— Я понимаю вас, сэр. По мне, так вся жизнь у нас такая. Если не рискуешь, с места не сдвинешься. Если рискуешь, можешь не угадать, и тогда кого винить? Да и когда что-то случается, оно случается так быстро, что ты и подумать не успеваешь.

— Это точно, — сказал Питер и снова наполнил бокалы.

Он заметил, что общество полицейского его успокаивает. Как и все люди его сословия и воспитания, в особенно волнительные минуты он обращался к простым людям. Когда случился последний семейный кризис, он, для того чтобы успокоить нервы, словно почтовый голубь, который, повинуясь инстинкту, возвращается в гнездо, направился в подсобку к дворецкому. Там ему посочувствовали и даже позволили начистить столовое серебро.

Чувствуя ясность ума, необъяснимым образом вызванную шампанским и нехваткой сна, Питер стал наблюдать за тем, как воздействует на его гостя «Поль Роже» 1926 года. Первый бокал позволил ему узнать его взгляды на жизнь, после второго он узнал его имя (Альфред Берт) и услышал новую порцию загадочного недовольства в адрес сержанта, а после третьего, как и было предсказано, последовала исповедь.

— Вы были правы, сэр, — сказал полицейский, — когда заметили, что я тут новичок. Меня сюда поставили только в начале этой недели, поэтому я еще не знаю ни вас, сэр, ни остальных жителей этого района. Вот Джессоп, тот знает всех. И Линкер знал, но его перевели в другое отделение. Да вы, наверное, помните Линкера — рослый такой парень, раза в два больше меня, с песочными усами. Да, наверняка вы его встречали. Так вот, сэр, как я уже говорил, район этот я знаю только в общем, далеко не как свои пять пальцев, так сказать, и, может, поэтому я, бывает, и могу сделать что-то не то, но это совершенно не объясняет того, что я видел. А я действительно это видел, и я не был пьян, совершенно. Ну а то, что я ошибся с цифрой, так это с каждым может произойти. И все равно, сэр, я точно видел цифру 13, вот так же ясно, как сейчас вижу ваш нос.

— Точнее не скажешь, — произнес Питер, чей нос трудно было не заметить.

— Вы знаете Мерримэнс-энд, сэр?

— Кажется, знаю. Это длинный тупик где-то в конце Саут-одли-стрит? Там с одной стороны ряд домов, а с другой — высокая стена?

— Совершенно верно, сэр. Там дома высокие и узкие, все на одно лицо: у каждого выступающее крыльцо с колоннами, закрытое со всех сторон.

— Да. Как будто специально взяли самые некрасивые дома где-нибудь в Пимлико[38] и перенесли их туда. Ужасно. К счастью, улица, кажется, так и не была завершена, а то мы имели бы еще одно такое уродство на противоположной стороне. Этот дом был построен еще в восемнадцатом веке. Как он вам?

Берт обвел взглядом широкую гостиную, камин с изящным декором в стиле Адама, обшивку стен с красивыми лепными украшениями, двери с фронтонами, высокое окно, полукруглое сверху, освещающее гостиную и галерею, благородные очертания лестницы. Он задумался, подбирая слова.

— Это дом джентльмена, — наконец произнес он. — Тут свободно дышится, если вы понимаете, что я хочу сказать. Такое впечатление, что здесь и вести себя грубо не захочется. Хотя, скажу вам честно, уютным он мне не кажется. Я бы тут копченую рыбу голыми руками не стал есть. А вообще дом видный. Я раньше не задумывался, но теперь, когда вы упомянули, начинаю понимать, что не так с теми домами на Мерримэнс-энд. Они все как будто сжатые с боков. Я сегодня побывал в нескольких, и именно так они и выглядят — не дома, а набор коробок. Но я как раз собирался рассказать вам об этом. Это было ровно в полночь, — продолжил полицейский. — Сворачиваю я, как всегда на дежурстве, в Мерримэнс-энд, дохожу почти до самого конца и вдруг вижу: какой-то парень подозрительно жмется к стене в тени. Как вы знаете, сэр, там есть калитки, за которыми начинаются сады, так вот он у одной из них и ошивался. Грубоватый такой тип, в большом мешковатом пальто, может, бродяга какой с набережной. Я на него фонариком посветил — улица-то плохо освещается, а ночи сейчас темные, — но лица его рассмотреть не смог, потому как на нем была какая-то старая рваная шляпа и широкий шарф на шее. Я, понятно, решил, что он что-то недоброе затеял, и уже собрался спросить его, что он там делает, но не успел. В эту самую секунду из одного из домов напротив я услышал страшный крик. Это было до того жутко, сэр!.. «Помогите! — кричали из дому. — Убивают! Спасите!» У меня волосы на голове зашевелились, когда я это услышал.

— Это был мужской голос или женский?

— Мужской, сэр. Кажется. Это даже был не крик, а рев. Я и говорю: «Черт, что это? В каком это доме?» Парень ничего не ответил, только показал пальцем, и мы вместе побежали. И вот, только мы подбежали к дому, изнутри послышался звук, как будто кого-то душат, а потом что-то грохнуло, не иначе как что-то на дверь навалилось.

— Боже правый! — воскликнул Питер.

— Я давай кричать, жму на звонок. «Эй! — кричу. — Что тут происходит?», и давай кулаком в дверь барабанить. Никто не ответил, и я стал опять стучать и звонить. Тут парень, который был со мной, приоткрывает отверстие для писем и заглядывает внутрь…

— В доме горел свет?

— Окна все были темные, свет был только в окошке над дверью. Горел он ярко, и я, когда посмотрел вверх, увидел номер дома. Тринадцать. Цифра была нарисована краской на стекле, так что я его прекрасно рассмотрел. Так вот, этот парень посмотрел внутрь и вдруг как-то странно забулькал и чуть ли не отпрыгнул назад. «Эй, — говорю я ему, — ты чего, приятель? Ну-ка, дай я посмотрю». И вот я наклоняюсь, прикладываю глаза к щели и смотрю.

Констебль замолчал и глубоко вдохнул. Питер снял проволоку со второй бутылки.

— Хотите верьте, хотите нет, сэр, — продолжил полицейский, — но я тогда был такой же трезвый, как и сейчас. И я могу рассказать вам все, что увидел в том доме, потому что все помню прекрасно. Не то чтобы я много чего там увидел, щель-то была совсем узкая, но все-таки я прищурился и осмотрел прихожую с обеих сторон и еще кусочек лестницы. И вот что я там увидел, а вы внимательно слушайте, потому что это важно для того, что было потом.

Он сделал еще один глоток «Поль Роже», чтобы было легче говорить, и продолжил:

— В прихожей был пол — я очень хорошо его рассмотрел — мраморный, из черно-белых квадратов, и он далеко уходил вглубь дома. Примерно посередине на левой стороне начиналась лестница с красной дорожкой. У ее основания стояла статуя — белая голая женщина с большим кувшином в руках. А в кувшине том — целая охапка синих и желтых цветов. Рядом с лестницей была открытая дверь в комнату. Там ярко горел свет, и я разглядел край стола. На нем было полно посуды: бокалы и серебро. Между этой дверью и входной дверью стоял здоровенный блестящий черный шкаф с нарисованными золотыми фигурками, прямо как из музея. В самой глубине прихожей было что-то наподобие зимнего сада, но я не мог рассмотреть, что там внутри, только казалось оно очень серым. Справа тоже была дверь, и тоже открытая. За ней я разглядел красивую гостиную, с бледно-голубыми обоями и картинами на стенах. В прихожей тоже картины висели, и справа столик стоял с медной чашей для визитных карточек. Я рассказываю вам, сэр, все, как видел своими собственными глазами. Если бы меня там не было, откуда бы я узнал все эти подробности?

— Мне приходилось слышать, как люди описывают то, чего на самом деле не было, — задумчиво произнес Питер, — но это звучало совсем иначе. Мне рассказывали о крысах, о кошках и змеях, иногда даже об обнаженных женских фигурах. Но жуткие лакированные шкафы и столы в прихожей — это что-то новенькое.

— Это вы точно сказали, сэр, — согласился полицейский. — И я вижу, вы мне пока верите. Но там было еще кое-что, и поинтереснее. В прихожей на полу лежал человек. Мне было его прекрасно видно. И он был мертвый. Крупный мужчина, ни бороды, ни усов, и он был во фраке. Кто-то всадил ему нож в горло. Я видел рукоятку. Кажется, это был нож для разделки мяса. На мраморном полу блестела большая лужа крови.

Полицейский посмотрел на Питера, вытер носовым платком лоб и осушил четвертый бокал шампанского.

— Головой он лежал к столу, — продолжил он, — а ногами, должно быть, к двери, но из-за почтового ящика я не мог рассмотреть то, что находилось у двери. Понимаете, сэр, я-то заглядывал внутрь через сетку почтового ящика, а он был не пустой. То, что там лежало, — я думаю, письма, — закрывало мне вид вниз. Но остальное — и то, что впереди, и немного по сторонам — мне было видно прекрасно. И все это, как говорится, намертво врезалось мне в память, потому что смотрел я туда, наверное, секунд пятнадцать, не больше. Но потом весь свет разом потух, будто кто-то выключил общий рубильник. Тогда я, скажу честно, немного испугался и обернулся. И вот, когда я обернулся, — внимание, это самое важное! — тот парень в лохмотьях исчез.

— Не может быть! — изумился Питер.

— Исчез, повторил полицейский. — Сбежал. Я стоял там один. И вот тут-то, сэр, я и сделал свою самую большую ошибку, потому как подумал, что он не мог уйти далеко, ну, и побежал по улице за ним. Но я не увидел его. Я вообще никого не увидел. Ни в одном доме там свет не горел, и мне вдруг пришло в голову, что тут такое творится, а никому до этого нет дела. Да одно то, как я стучал в дверь и кричал, должно было поставить на ноги всю улицу, не говоря уже о том жутком вопле. Но знаете, как бывает… Вы, наверное, и сами такое замечали. Бывает, человек забудет на ночь окна на первом этаже закрыть или, скажем, камин потушить. Ты можешь, пытаясь привлечь его внимание, кричать так, что и мертвый проснется, но на твои крики ни одна живая душа не ответит. Сам хозяин видит десятые сны, а соседи хоть и готовы тебя убить за то, что ты шумишь под окнами, но думают: «это не мое дело» и прячут головы под одеяло.