Пост декана наших институтов занимает мой старый друг и учёный коллега Сетон Ллойд. Нам не раз приходилось сменять друг друга на посту. Я занял его место в Багдаде, когда в 1947 году он ушёл с поста технического консультанта Отдела древностей, чтобы стать директором Британского института в Анкаре, а тринадцать лет спустя, когда я получил место профессора в Колледже Всех Душ в Оксфорде, он вместо меня стал профессором археологии Восточной Азии в Лондонском университете. Много лет я был президентом Британской школы археологии в Ираке, а он занимал тот же пост в институте в Анкаре. Сетон был образцом кротости. Как часто, глядя на него, я думал о собственной раздражительности и грубости и ценил его ещё больше. Архитектор по образованию, он блестяще иллюстрировал собственные труды. Раскопки, которые он вёл в тщательно выбранных поселениях на территории Ирака и Ирана, принесли богатый урожай археологических и архитектурных находок. Как и Дэвид Отс, Сетон профессионально разбирался в сырцовых кирпичах. Его имя стало для археологов нарицательным. Он был порой способен на едкое замечание и оживлял преподавание своим остроумием. Супруга Сетона, Хайд Ллойд, обладающая тонким художественным вкусом, очень помогала мужу в работе, и его научные труды несут в себе тепло её любящего сердца. Хайд выполнила несколько карандашных набросков для его книги «Foundations in the Dust» («Фундаменты в пыли»), труда, который должен знать каждый археолог, работающий в Месопотамии, и создала множество скульптурных произведений религиозного содержания, в том числе удивительной красоты фигуру азиатского буйвола из мосульского мрамора — массивное средоточие напряжённых мышц. Теперь эта скульптура принадлежит мне, и я очень ею дорожу.

Перед тем как завершить этот краткий рассказ о достижениях Великобритании на территории Среднего Востока — как до сих пор иногда называют этот регион, несмотря на то что он включает в себя огромные территории от Египта и восточного побережья Средиземного моря до Палестины, Сирии, Анатолии, Месопотамии, Афганистана и Ирана, я хотел бы сказать, как сожалею, что мы до сих пор не попытались основать Британский институт археологии и лингвистики в Индии. Место, которое когда-то занимала эта славная организация, Топографическая служба Индии, всё ещё пустует, хотя сначала Леонард Вулли, а затем Мортимер Уилер приложили столько усилий к тому, чтобы возродить и оживить её традиции. Вопрос создания новой подобной организации на территории Индии, безусловно, заслуживает внимания со стороны Британской академии, и я уверен, что это начинание встретило бы тёплый приём на субконтиненте, где у нас до сих пор остаётся много друзей, с уважением и доброжелательно вспоминающих долгую историю нашего научного сотрудничества.

Оглядываясь с высоты восьмого десятка на свою археологическую жизнь, я чувствую необходимость сравнить прошлое положение дел с настоящим, подвести некий баланс. Мне повезло работать в период, который покойный сэр Фредерик Кеньон[101] назвал как-то «елизаветинской эпохой в археологии». Когда мы трудились на Востоке — по крайней мере в первые тридцать лет моей карьеры, — нам хватало и времени, и финансовых ресурсов на солидные, масштабные раскопки. Тридцать лет назад, когда можно было платить рабочим по шиллингу в день, для крупной экспедиции было обычным делом набрать команду из двух сотен человек или больше, причём процессом руководило весьма скромное число бригадиров. Ур — классический пример работ такого масштаба. Раскопки продолжались двенадцать лет, иногда по пять месяцев в году. За это время были перемещены многие сотни тысяч тонн земли, и свет увидело огромное количество находок, иллюстрирующих временной период протяжённостью примерно в шесть тысяч лет. В реестр вошло около двадцати тысяч объектов, которые будут изучаться и пересматриваться, пока археология Месопотамии считается предметом, достойным внимания — возможно, вечно, — и по мере появления новых сведений интерпретация и реинтерпретация будут сменять друг друга поколение за поколением. Но из-за скорости, с которой шла работа, значительный объём данных был неизбежно утерян, несмотря на блестяще организованную полевую работу, соответствовавшую самым высоким стандартам. И всё же, если бы мы вели раскопки, ориентируясь на сегодняшние требования, мы бы нашли не более десятой доли наших объектов, остальные девять десятых, вероятно, не были бы обнаружены никогда. В общем, я являюсь, подводя итог, бессовестным сторонником археологии давно минувших дней, последним романтиком, как великодушно окрестил меня коллега-археолог, занимающийся Индией. Но, принимая во внимание ограничения, накладываемые на нас сегодняшней экономикой, а также развитие научных методов, мы вынуждены довольствоваться относительно скромными раскопками и затем пропускать все находки сквозь мелкое сито. Таким образом, мы ничего не упускаем, но и почти ничего не находим. Иногда найденные свидетельства столь скромны, что заставляют старшее поколение сомневаться, а стоил ли результат потраченных усилий. Безусловно, на этот вопрос нужно ответить «да», но всё-таки радоваться тут нечему, и сейчас ещё более, чем всегда, от исследователя требуется здравый смысл и чёткое понимание цели.

Признавая справедливость подобных рассуждений, мы всё-таки должны отдавать себе отчёт в том, что, хотя формально археология остаётся гуманитарной наукой, по сути она уже ближе к наукам естественным, с которыми её роднит методология раскопок, классификация и компиляция результатов и применение научных методов для анализа каждой находки.

Основные научные методы анализа сейчас хорошо известны, и я не стану описывать их подробно, но стоит помнить, что два самых важных метода появились уже после Второй мировой войны, то есть не более тридцати лет назад. Новые технологии показались бы невероятно интересными и ощутимо помогли бы первопроходцам прошлых эпох, пытающимся датировать последовательности как исторических, так и доисторических культурных слоёв и установить точную хронологию, полагаясь исключительно на зарождающийся стратиграфический метод и глубокое знание истории. Без продолжительного и тщательного изучения предмета новые научные методы, радиоуглеродный анализ и метод термолюминесцентного датирования принесли бы мало пользы. Радиоуглеродный анализ органического вещества был бы несказанно полезен Вулли при датировке культурных слоёв царского кладбища и помог бы ему избежать многих ошибок. Чтобы получить более надёжную датировку последовательностей Раннединастического периода, нам пришлось ждать 1970-х годов, когда в нашем распоряжении вновь оказались данные, относящиеся к соответствующим слоям, в частности, найденные при раскопках раннединастических городищ Абу Салабиха и Ниппура в Южной Вавилонии. Далее полученные результаты будут проверены методом термолюминесцентного анализа, позволяющего установить дату обжига керамики на основе подсчёта потерянных электронов. Тем не менее нельзя забывать, что ошибки, которые неизбежно возникают при применении указанных методов, можно исправить, только имея правильно посчитанную хронологию. В случае Месопотамии хронология опирается на царские списки и списки лимму, а также на установленные соответствия с хронологией Египта, которая с разной степенью точности была посчитана математическими методами не менее ста лет назад. Таким образом, точность результатов достигается объединением современных научных методов с методами археологии, истории и лингвистики, позволяющей нам пускать в ход письменные источники, когда они доступны.

Разумеется, кроме названных методов анализа есть и другие. Наверное, достаточно будет упомянуть нейтронно-активационный анализ керамики, позволяющий нам определить как состав, так и место происхождения глины, из которой состоят черепки. Этот метод был весьма успешно использован в районе Хабура. Я уже рассказывал, как приятно мне было узнать, что годы научных исследований подтвердили результаты моего визуального исследования этих сортов глины. Но метод пошёл дальше и позволил определить конкретные русла, из которых была добыта глина, и границы её распространения в результате торговли. Археолог ушедшей эпохи, не имеющий в своём распоряжении научных инструментов, доступных его теперешним коллегам, опираясь исключительно на свой здравый смысл, смог с таким же успехом установить истину, но истина теперь никого не интересует, пока её не установят математическими методами.

Рассказывая о последних этапах своей карьеры, я должен сказать пару слов о чести, оказанной мне как старейшине — я имею в виду моё назначение попечителем Британского музея, с ранних лет бывшего для меня местом умственного и духовного развития. В первой главе я уже упоминал, как много значил он для меня в мои юные годы.

В течение многих лет я поддерживал теснейшую связь с Отделом египетских и ассирийских древностей, позже переименованным в Отдел древностей Западной Азии. Первое, что я помню об этом отделе — как меня представляют его руководителю, доктору Г. Р. Холлу. Доктор Холл как раз занимался переоборудованием галереи. На нём был синий костюм, такой старый и лоснящийся, что в нём можно было увидеть собственное отражение, и местами покрытый штукатуркой. Последователи Холла выглядели более традиционно. Первым был доктор, а впоследствии профессор Сидни Смит, о котором я уже рассказывал. Он был настоящим кладезем премудрости и всегда заставлял собеседника если не согласиться, то по крайней мере задуматься. Свои стимулирующие методы он применял ко всем вокруг и любил проверять на прочность людей, приходивших на собеседование. Оказавшись лицом к лицу с новичком, он словно спрашивал себя: «Как бы мне посильнее задеть этого человека?» Если неразумная жертва попадалась в ловушку и приходила в возмущение, ей тут же приходил конец. Если же человек сносил грубое обращение без трепета, Сидни Смит начинал с ним считаться. Как часто я хранил осторожное молчание в ответ на откровенно оскорбительные замечания, чтобы потом обнаружить готовность Сидни изменить мнение перед лицом доказательств: здравым смыслом он был наделён в той же мере, что и оригинальным мышлением. Правда, он считал, что, кто не прав с точки зрения рассудка, тот не прав с точки зрения морали. Эта точка зрения делала его не самым приятным коллегой, но весьма эффективным учителем. Сидни уважали за глубокие знания, хотя порой они и оказывались ошибочными, а его глава об ассирийцах в «Кембриджской истории древнего мира» была, на мой взгляд, написана мастерски, и читал я её с большим удовольствием. Он превосходно разбирался в древних календарях, и его поправки к хронологии Месопотамии, в особенности те, что затрагивали дату свержения вавилонской династии, получили широкое признание. Данная работа свидетельствует об оригинальном мышлении Сидни и о его способности анализировать крупные объёмы данных. Этот в высшей степени трудолюбивый, во многом гениальный человек оставил след в истории своего отдела Британского музея. Со скромными госслужащими он всегда вёл себя с добротой и предупредительностью. В Багдаде, где он проработал два года на должности директора по древностям, он пользовался всеобщей любовью и восхищением. Мэри Смит, его супруга, талантливая художница, написала темперой исторический вид главной улицы Багдада, Новой улицы (теперь она называется Рашид-стрит). Картина изображает улицу в 1927 году, когда автомобили ещё не пришли на смену кебам.