Подоспел из архива.

Он воскликнул счастливо,

Убивать передумал,

Сел послушно в свой угол,

Прочитал всё с начала —

И ему полегчало!

Йорген Лессёэ привёз с собой группу датчан, которые, как и он сам, тренировались перед раскопками Шемшары. Среди них было два архитектора, Могенс Фриис и его очаровательная норвежская супруга Анне Тинне, ставшая настоящим украшением экспедиции. Вместе они начали составлять план форта Салманасара. В поле им помогал ещё один датчанин, Флеминг. Нашим самым выдающимся гостем стал знаменитый датский палеоботаник Ханс Хельбек, внёсший ценный вклад в мою книгу «Нимруд и его руины» в виде подробного описания остатков зерновых и растительных культур, найденных в форте Салмансара. Хельбек женился на другой нашей коллеге по экспедиции, Диане Киркбрайд. Позже Диана провела успешные раскопки Ум-Дабагии, поселения эпохи раннего неолита на севере Ирака, и неолитического поселения Бейда в Иордании. За несколько лет до выхода на пенсию Диана стала директором Британской школы археологии в Ираке, но ей гораздо приятнее было вести собственную работу. Она была настоящим исследователем из XVIII века, любила археологию и не боялась браться за трудную работу в глухих местах.

Троих датчан Йоргена Лессёэ Агата также увековечила в одной из од:

Плывут, плывут датчане на Средний на Восток,

Плывут Нимруд увидеть, утопленный в песок.

Зовут их очень странно на наш английский слух:

Выучивал я «Йорген» в течение лет двух.

Норвежка Анне Тинне не вызвала проблем,

Но «Сёрен» не дается, как мы ни бьемся, всем, —

Хоть парень он веселый, совсем не Кьеркегор.

Остался только Флеминг — и вот он, весь набор!

Расскажу ещё о двух столпах нашей экспедиции, Джоан Лайнс — как её звали, когда она только к нам присоединилась, — и Дэвиде Отсе. Джоан, американка, проработала с нами несколько сезонов. Она специализировалась на керамике и проделала в экспедиции огромную работу. Джоан была прекрасным организатором и настоящим профессионалом своего дела. Впоследствии она написала много прекрасных статей в разных областях восточной археологии. В Нимруде она привлекала внимание всех молодых археологов — они тянулись к ней, как мухи к варенью. К счастью, во второй сезон она обручилась с Дэвидом Отсом, вскоре вышла за него замуж, и они жили вместе в Кембридже долго и счастливо.

Передо мною каталог —

В него я заношу

Любую единицу, что

В раскопах нахожу.

«Находка тыща девятьсот».

Округлости манят,

Изгибы, выпуклости, стать

Пленяют и разят.

Ах, смугло-розовая плоть,

Ах, белая кайма…

А эта зелень с синевой

Сведет меня с ума.

С изящной шейкою они,

Как видно, заодно.

О, столь прелестный экземпляр

Ищу я уж давно!

Внушительная вышина,

Вполне себе охват.

Происхожденье образца —

Нью-Йорк, заморский штат.

Заканчивая протокол,

Отмечу, не тая,

Что эту роскошь отыскал

Не кто иной, как я!

Дэвид Отс, теперь профессор, был связан с экспедицией с пятого и по предпоследний сезон. Он профессионально разбирался в сырцовом кирпиче и после Нимруда отправился раскапывать руины среднеассирийского периода в Телль-Римах, древнюю Карану, в Джебель-Синджар. Лучшего полевого работника, чем Дэвид, не найти во всей Месопотамии. Основной план форта Салманасара в огромной степени является продуктом его труда. Такой незаменимый в поле специалист на академической должности только напрасно тратит время — каким бы прекрасным учёным он ни был. Раскопки у него в крови, и нужно надеяться, что в конце концов он сможет освободиться от административных забот: его призвание лежит в другой сфере. Его книгу «Исследования по истории северного Ирана» я считаю лучшим трудом в этой области, так как он профессионально разбирается не только в истории, но и в географии. Дэвид человек весьма здравомыслящий и в основном приятный в общении — кроме тех моментов, когда его упрекают в прокрастинации, тогда его корнуоллский темперамент берёт верх. Он чрезвычайно добр и предупредителен. Я уверен, что он оставит след в истории. В Нимруде у нас порой было столько Дэвидов, что Дэвида Отса мы стали называть «шейх Дауд». Это имя ему очень подходило: из него вышел бы прекрасный арабский кочевник. Высокий человек с мягкими манерами, он походил на Аполлона, глядящего с олимпийских высот на этот мир, который наверняка ему порой казался удручающим и неприятным.

Шейх Дауд был спокоен до ужаса,

Хоть и явно был болен,

Утверждал: всем доволен.

Он сидел и сидел —

И вдруг… пожелтел!

Налетели врачи

И как стали лечить!

Взяли антибиотики

И другие наркотики;

Утверждают, что справятся:

Не умрет, так поправится!

Протирали его салфетками,

Накормили его таблетками,

Предложили ему слабительного —

И теперь ему плохо ДЕЙСТВИТЕЛЬНО!

Другим Дэвидом был Дэвид Стронах. Он был совсем зелёным юнцом, когда появился в Нимруде во время крайне урожайного сезона, в 1957 году. Он помогал извлекать на свет уникальное собрание спинок от стульев, найденное в покое форта Салмансара, а также занимался медными булавками, о которых потом со знанием дела писал. Дэвид, душа компании, скромный, располагающий и энергичный, вскоре после отъезда из Нимруда был назначен — в исключительно молодом возрасте — директором только что основанного Британского института Персидских исследований в Тегеране, и его личное обаяние сослужило ему хорошую службу на этой должности. Талант Дэвида по части связей с общественностью был очень полезен при запуске института. Позже он безупречно провёл целый ряд раскопок, в частности, в Пасаргадах, основанных Киром Великим, и в мидийском городище Нуш-и-Джан. Приятно вспоминать, сколько археологов, получивших свой первый полевой опыт в Нимруде, сделали потом достойную карьеру в других местах. Двое, Дэвид Стронах и Невилл Читтик, возглавили институты востоковедения, пятеро получили профессорские посты.

Примерно в одно время с Дэвидом Стронахом с нами работал ещё один выпускник Кембриджа, Николас Киндерсли. Николас не обладал глубокими научными познаниями, но в экспедиции его очень ценили: он был мастером на все руки и отлично разбирался в автомобилях. Сейчас Николас руководит успешным отелем в Ирландии, и мне жаль, что он покинул науку. Вот ода, в которой Агата увековечила его страсть к меренгам:

— Расскажи-ка, повар наш:

Что на ужин ты нам дашь?

— Отбивных нажарю вам,

На десерт безе подам.

Только Барбаре ни-ни —

Ей нельзя такой стряпни.

Что до Ника — для него

Есть по дюжине всего!

Другим незабываемым персонажем была Марджори Говард, которую к нам направил Институт археологии (тогда он находился в Риджентс-парке). В экспедиции Марджори закачивала поливинилтолуол и другие химические соединения в наши изделия из слоновой кости. У неё был немалый художественный талант. Марджори пришлось нелегко, когда за ней стали ухаживать сразу двое коллег. Она была самой непонятной из всех знакомых мне женщин. Марджори очень любила свою собаку и на время своего отъезда из Англии наняла какого-то свидетеля Иеговы, чтобы тот заботился об её отце и об этой собаке, но переживала она только за собаку. Для нас загадка, как ей удалось добраться до дома, потому что женщина решительно отказалась заниматься такой чепухой, как получение виз. Все чиновники уступали ей от безысходности.

Послушайте! Нет, даже так:

Внемлите сей же час!

И пусть поливинил бежит

Ручьем из ваших глаз!

«Три с половиною вьюка»,

Сказал сэр Мортимер,

Покажут скоро по ТВ,

Не будь он сэр и пэр!

Важное место среди экспедиционных персонажей занимает наш сторож Хамад. Он работал у нас много лет и так разбогател, что пришлось его рассчитать. Как только мы прибыли в Нимруд, этот предприимчивый человек тут же отправился устраиваться к нам на работу, предстал перед нами с полным патронташем поперёк груди и с винтовкой в руке, и мы немедленно его наняли. Хамад был наглым и агрессивным, сущим наказанием и поэтому идеально годился на эту должность. Он держал свирепого пса, который бросался на всех и вся, особенно доставалось нашему эпиграфисту С. Дж. Гэдду, когда он среди ночи направлялся к крепостной стене, где был устроен туалет. Однажды нам собрался нанести визит министр образования Халил Кенна в сопровождении большой группы государственных чиновников, и мы испугались, что пёс Хамада может укусить Его превосходительство за ногу или, как говорят арабы, отведать его мяса, и тогда, естественно, у нас будут крупные неприятности. Я заявил Хамаду: «Сколько мяса твоя собака откусит с икр Его превосходительства, ровно столько же я отрежу от тебя». И это сработало.

Было непросто убедить профессора С. Дж. Гэдда, автора книги «Камни Ассирии», отправиться с нами в Нимруд, о котором он столько писал, но в конце концов профессор поддался на уговоры и с большим удовольствием провёл время на открытом воздухе и смог отдохнуть от обязанностей смотрителя Отдела восточноазиатских древностей Британского музея. Сирил Гэдд прекрасно себя чувствовал в экспедиции, но жестоко страдал от нашей жирной пищи и мечтал о старом добром хлебном пудинге, который здесь было невозможно достать. Он до сих пор стоит у меня перед глазами, одетый в поношенную форму почтальона, которую носил ещё в войну, когда служил истопником в Британском музее. В этом облачении он, преисполненный тревогой, занимался импровизированной печью для обжига клинописных табличек, ловко сооруженной нашими архитекторами. Печь нам очень пригодилась. Тогда, в 1952 году, мы обнаружили не только обширный архив, хранившийся в северо-западном дворце, но и чудесные сокровища, спрятанные на дне колодцев. Гэдд же был таким скрытным и пессимистичным, что его лондонские коллеги даже не заподозрили, что мы нашли нечто экстраординарное. Об этом Агата сочинила такое стихотворение.