Работая в институте, Кэтлин яростно боролась за его благополучие и приносила ему славу своими раскопками в Иерихоне, а затем в Иерусалиме. Загадки Иерихона, очень запутанного городища, были решены благодаря совершенству методов Кэтлин, и ей удалось совершить потрясающие открытия. Выяснилось, что поселение было основано около 8000 года до н. э. Судьба этого уникального оазиса зависела от природного источника. Его укрепления и огромная каменная башня иллюстрировали архитектурные достижения человека в период позднего мезолита и неолитической революции. Самой ошеломительной находкой стали иерихонские черепа. Они были отделены от остального скелета и покрыты масками из глины, а роль глаз исполняли ракушки. Готовые черепа захоранивались под полом. Как ни странно, этот необычный погребальный обряд имеет сходство с описанными Геродотом традициями Эфиопии.

Казалось, что Кэтрин просто создана для поста директора Института археологии — целеустремлённости ей хватило бы с избытком. Но вместо этого она возглавила Колледж Святого Хью в Оксфорде и блестяще им управляла. Доброта и человечность, властность и проницательность делали её прекрасным руководителем, и мало кто мог бы столь успешно собирать деньги на нужды колледжа. Это место она выбрала по очень необычной причине.

Кэтлин очень любила собак и держала у себя свору бездомных дворняг, спасённых из приюта в Бэттерси. К сожалению, в институт с собаками не пускали: начальство считало, что от них одно беспокойство, шум и антисанитария. Ни тогдашний секретарь, ни директор института Граймс не питали симпатии к этим животным, и это привело к открытому противостоянию между Кэтрин и её собаками, с одной стороны, и директором — с другой. В разгар очередного сезона в Нимруд я получил от Граймса письмо, в котором он рассказывал о создавшемся безвыходном положении. Граймс явно надеялся, что я соглашусь с его точкой зрения. Я же дал совершенно противоположный ответ — написал, что всегда предпочитал людям собак, и упомянул, что незадолго до моей учёбы в Новом колледже в Оксфорде один из студентов держал в своих комнатах медведя, и начальство совершенно не возражало. Также я сказал, что не возражаю против некоторой антисанитарии, связанной с содержанием животных, и убеждён, что чрезмерное стремление к стерильности снижает природную сопротивляемость наших организмов. Не знаю, чем бы закончился этот конфликт, но Кэтлин вовремя предложили место директора Колледжа Святого Хью. Думаю, что, если бы не собаки, она предпочла бы остаться в институте, но, так или иначе, она покинула его одновременно со мной: мне как раз предложили пост в Колледже Всех Душ.

Годы, которые я провел в Институте (с 1947-го по 1960-й), подарили мне чувство глубокого удовлетворения от работы и научили правильно распределять энергию. Когда я получил должность, мне было сорок три года. Я был деятелен и полон сил. Сейчас, оглядываясь назад с высоты своих семидесяти лет, я завидую собственной силе и здоровью. Моя способность к концентрации в сочетании с редкими минутами заслуженного отдыха и развлечений позволяла выжать максимум из двадцати четырёх часов, составляющих сутки. Мне приходилось работать то дома, то за границей — примерно поровну. Каждый год я проводил несколько месяцев в поездках или на полевой работе в Нимруде, в Ираке, а затем возвращался домой, чтобы рассказать о результатах раскопок. Публичные лекции тешили моё самолюбие и, надеюсь, аудиторию. На общих ежегодных собраниях Иракской школы в Королевском географическом обществе порой собиралось более пятисот человек.

Выбирая место для раскопок в Ираке, я мог остановиться на любой из четырёх ассирийских столиц: Ниневии, Нимруде, Ашшуре и Хорсабаде. Первые три были построены в стратегически важных местах, выбранных для сплочения империи. Городища Ниневия и Нимруд (Калах), расположенный примерно в двадцати милях к югу, стояли на восточном берегу Тигра (Нимруд — примерно в дне пути от реки), а Ашшур — на противоположном, западном берегу, в сорока милях ниже по течению.

Четвёртой ассирийской столицей, привлекшей моё внимание, стал Хорсабад, расположенный примерно в дюжине миль к северо-востоку от Ниневии, ближе к горам, но этот город можно назвать неудачным ассирийским проектом. Это был недостроенный дом царя-узурпатора Саргона, правившего с 722 по 705 год до н. э. Наследники Саргона не проявили к городу особого интереса. Тем не менее в этом любопытном поселении вели обширные раскопки французские экспедиции под руководством Ботта и Плэйса, а затем американская экспедиция из Чикаго. Я не думаю, что нам удастся вписать принципиально новую главу в историю этого города, хотя не сомневаюсь, что там ещё есть что копать.

Естественно, у меня была мысль продолжить работу в Ниневии, где многие британские первооткрыватели — Рич, Лейард, Джордж Смит, уроженец Ирака Рассам[86], Бадж[87], Кинг и Кэмпбелл Томпсон — совершали интереснейшие находки. Увы, работая с Кэмпбеллом Томпсоном, я убедился, что любые масштабные раскопки этого городища потребовали бы совершенно неподъёмных для нас затрат. Верхние двадцать футов холма представляют собой массу беспорядочно перемешанных обломков, которую постоянно грабили и разрушали ещё с ассирийских времён. Чтобы разобрать это гигантское нагромождение руин, понадобилось бы несколько поколений рабочих. Правда, под ним скрывается великолепная последовательность доисторических слоёв, покрывающая период длиной как минимум в четыре тысячи лет. Мне нравится думать, что однажды какая-нибудь мужественная команда археологов возьмётся за этот телль и прольёт поток света на весь доисторический период Месопотамии. С тех самых пор, как я работал в Ниневии, я нахожусь под непроходящим впечатлением от огромной площади этого городища, составляющей около 1800 акров, и от интригующей планировки внешнего города за пределами акрополя, от массивных укреплений и великолепных руин ассирийской ирригационной системы. Увы, сейчас это прекрасное место плотно окружено современными постройками. Мне же удалось увидеть Ниневию практически такой, какой видел её Лейард, — нетронутой и сияющей первозданной красотой. Даже огромная каменная дамба Синаххериба была не застроена. Я знал, что у меня нет никакой надежды раскопать огромный ассирийский арсенал, известный как Неби Юнус: работа здесь была невозможна из-за неприкосновенной мечети, где, согласно преданию, хранились мощи пророка Ионы. Несмотря на это препятствие, Фуад Сафар, а затем и Тарик эль Мадхлум решились копать в районе одних ворот. В результате этих раскопок увидела свет поразительная находка — скульптура египетского фараона Тахарки приблизительно 650 года до н. э. Тарик также провёл успешные раскопки ворот Ниневии и обнаружил рельефы, оставленные Лейардом во дворце Синаххериба.

Ашшур, древняя религиозная столица, где хоронили ассирийских царей, был тщательно исследован немецкими археологами в период с 1903 по 1912 год и блестяще описан Вальтером Андра[88], с которым мне повезло познакомиться, когда он навещал Леонарда Вулли в Уре. В какой-то момент в отношениях между учёными наступил разлад, потому что немецкие археологи усомнились в дате постройки шумерских жилищ, которую совершенно правильно определил Вулли. Примирение наступило, когда Андра торжественно извинился перед Вулли и в знак примирения церемонно преподнёс ему огромную гроздь бананов на вершине урского зиккурата. В то время карьера Андра уже клонилась к закату, но он дополнил свою работу с Колдевеем в Вавилоне не менее выдающимися достижениями в Ашшуре. Теперь нам известно, что этот священный город также являлся важным перевалочным пунктом для торговли металлом, особенно в районе 2000 года до н. э., когда ассирийская колония купцов из Кюль-Тепе в Каппадокии в больших количествах меняла на медь ткани и олово, доставляемое из Ирана. Сегодня мы имеем полное представление о том, какую огромную роль играл Ашшур в истории Западной Азии.

Так я пришёл к выводу, что самым перспективным теллем в Ассирии является Нимруд, хотя в пользу других городищ говорили важные доводы.

Для многих путешественников нет более романтичного места, чем Нимруд. Сорок лет назад бородатые головы охранных каменных статуй ламмасу — полулюдей, полузверей — торчали здесь из земли у ворот древних дворцов: верные слуги охраняли покой могучих воинов и жрецов, царей Ассирии. Таким я впервые увидел Нимруд в 1926 году после своего первого сезона в Уре халдеев среди голых степей Южной Вавилонии и понял тогда, что стою перед археологическим раем, куда, возможно, мне выпадет честь попасть когда-нибудь в будущем, когда закончится срок моего ученичества. С тех пор я не расставался с этим намерением, лелеял его долгие годы, проезжая раз за разом по старой царской дороге, которая в эпоху Ахеменидов вела из Суз в Сарды, дороге, окружённой древними теллями на всём участке от Киркука до Эрбиля и Мосула.

Наконец мне представилась возможность устроить масштабные раскопки. Должность в Институте археологии давала мне право более трёх месяцев в году работать за границей. Когда в 1947 году я решил вернуться в Багдад, у меня было достаточно времени для принятия решения, что можно сделать с деньгами, накопленными Британской школой археологии в Ираке за время войны — речь шла о двух тысячах фунтов.

Два года спустя, в 1949 году, я сидел в кабинете генерального директора Службы древностей доктора Наджи эль Азиля, который в то время спонсировал крупные доисторические раскопки в Эриду, проводимые Фуад Сафаром и Сетоном Ллойдом (они блестяще справились с этой достойной задачей). Наджи эль Азиль сказал мне: «Я только что разрешил Чикагскому университету возобновить раскопки в Ниппуре, вас может заинтересовать эта новость». «Это действительно интересно, — ответил я, хватаясь за эту возможность, — потому что как раз собирался просить у вашей службы разрешения на раскопки Нимруда. Моим соотечественникам там всегда сопутствовала удача». Я выбрал правильное время для своей просьбы: как раз исполнилось сто лет со дня начала в том же месте раскопок Лейардом.