Агата Кристи - Агата и археолог. Мемуары мужа Агаты Кристи

Хоть мы и принимали во внимание общественное мнение, пересматривая систему зарплат в стране, все госслужащие были оценены согласно занимаемой должности, в каком бы населённом пункте они ни работали, без поправки на высокую стоимость жизни в более крупных городах. При подсчётах нужно было учесть множество факторов, но мы справились с задачей, к общему удовлетворению, просто немного подняв всем жалование. Сегодня такая прибавка вызвала бы только возмущение, но в те годы арабские служащие приняли её с искренней благодарностью.

Во время недолгой службы старшим офицером по связям с гражданской администрацией и населением в Сук-Альджуме мне удалось поучаствовать в разгоне действа, которое должно было обернуться массовым походом на Триполи. Раньше, чем подстрекатели успели организовать шествие, нам с небольшой помощью полиции удалось разогнать начавшую собираться толпу, причём без единого ареста.

Также во время службы в Сук-Альджуме мне посчастливилось спасти Триполи от еще более серьёзной опасности. Мне доложили, что в одном из домов человек заболел чумой, и я безотлагательно пошёл разбираться. Дом оказался большой и невероятно грязной постройкой из сырцового кирпича. Чтобы предотвратить распространение заразы, всё здание вместе с мебелью и постелью следовало сжечь, а обитателей на какое-то время изолировать. Этот метод может показаться слишком радикальным, но зато больше уже никто не заболел чумой, а это вполне могло случиться, если бы мы медлили. Зараза может быстро распространиться в крупном торговом городе, в центре которого каждую пятницу собираются тысячи человек.

Наконец мне пришла пора отправляться домой после трёх лет службы в дальних странах. Я очень устал и с нетерпением ждал дня отъезда.

Я улетал из аэропорта «Кастел-Бенито». Моё комфортное отправление из Триполитании разительно отличалось от неприятного прибытия — я въезжал сюда через огромный транзитный лагерь в Киренаике, где даже не было питьевой воды. Мы приземлились на Сицилии. Нас встретил разорённый, обветшалый и потрёпанный Палермо. Многие храмы пострадали в результате беспорядочных американских бомбёжек. Мы были в форме Королевских ВВС Великобритании, и наше появление ни у кого не вызвало энтузиазма. Затем мы полетели в Англию и сели в Суиндоне. Стоял весёлый месяц май, и первым, что я увидел, выйдя из самолёта, были высокие конские каштаны, радостно поднявшие к небу свечи своих соцветий, чтобы приветствовать вернувшегося домой солдата. Небо наконец-то было скрыто облаками. Как же я соскучился по облакам под вечно синими небесами Ливии! Это было совершенно незабываемое возвращение домой. Оно напомнило мне одно стихотворение Гейне, которое часто приходит мне на ум в это время года:

Шатаясь под весом вещевого мешка, с помощью доброго попутчика я добрался до квартиры на Лон-роуд, в Хемпстеде, которую мы сняли в начале войны. Чудесным образом там оказалась Агата. Она не ждала меня, но как раз за несколько минут до моего прихода вернулась из Уэльса, где гостила у Розалинды. Так мы встретились вновь после долгой и тяжкой разлуки. Думаю, Агате выпала более трудная военная служба, чем мне: она работала фармацевтом в больнице Университетского колледжа в Лондоне, и не раз ей приходилось пробираться по городу среди планирующих авиабомб. Как бы то ни было, Бог был милостив к нам обоим, и нам довелось испытать ни с чем не сравнимую радость воссоединения.

О последних шести месяцах военной службы, прошедших до моей демобилизации в 1945 году, рассказывать почти нечего. Оставшееся время я служил в Министерстве ВВС под началом коммодора авиации, который показался мне достаточно неприятным человеком. Его ум и такт, как мне казалось, сильно отставали от его храбрости. Со мной работали несколько очаровательных представительниц Женской вспомогательной службы ВВС, в частности, офицер лётно-подъёмного состава Элисон Уолтерс, которую, к сожалению, я потом потерял из виду, и офицер административно-хозяйственной службы, которая, получив от коммодора авиации приказ выдать прославленному иностранному офицеру несколько сотен талонов на одежду, решительно, к её чести, отказалась повиноваться. Офицер самого низкого из возможных рангов, она не испугалась ярости могущественного коммодора.

По случаю демобилизации в Аксбридже мне подарили гражданский костюм превосходного качества, и я принял эту награду с благодарностью.

Демобилизовавшись, я снова приступил к работе над книгой о Браке и Шагар-Базаре: она была написана лишь наполовину, когда разразилась война. Как и раньше, значительную часть работы я делал в Гринвее, в Девоне.

Наш белый дом стоит на небольшом плато над рекой. Перед ним поднимается крутой травянистый берег, позади него темнеют хвойные деревья. Благодаря мягкому климату здесь рай для магнолий и рододендронов. Могучие дубы закрывают дом со стороны реки, а неподалёку расположен обнесённый стеной сад камелий с одним пробковым дубом. По одну сторону подъездной аллеи выстроились буки, которым насчитывается по полторы сотни лет, с другой растут эукрифии, магнолии, рододендроны и азалии. Общая площадь имения составляет тридцать пять акров, и ещё никто из посетителей не устоял перед очарованием этого небольшого райского сада.

Агата, гений в области оформления домов, сделала Гринвей действительно прекрасным местом. Вспоминая счастливые дни, которые мы провели здесь вместе, я должен рассказать немного о своей семейной жизни и посвятить несколько глав Агате и её писательской карьере.

С самых ранних лет Агате была свойственна неуловимость — защита против настойчивого любопытства, врождённая броня, от которой любые расспросы отлетали, как от настоящей брони отлетают стрелы. И, несмотря на это, она рассказала о себе больше, чем большинство писателей: написала пространные мемуары, пока не опубликованные, и роман под псевдонимом Мэри Уэстмакотт, озаглавленный «Неоконченный портрет», где мы становимся свидетелями многих глубоко личных впечатлений её жизни с раннего детства и до начала среднего возраста. Роман не относится к лучшим произведениям Агаты, потому что в нём, в порядке исключения, реальные люди и события перемешались с воображаемыми. Только посвящённым известно, какие именно из описанных в романе событий имели место на самом деле, но в Селии мы видим наиболее точный портрет самой Агаты.

С первых дней жизни Агата купалась в любви двух преданных родителей. Воспитывала её мать, наделённая исключительным воображением и служившая постоянным источником вдохновения. Дом Агаты был уютным гнёздышком, где заправляла старушка-няня, проповедовавшая самые благородные нравственные стандарты и традиционные суждения, которые порой было сложно примирить с действительностью.

В романе «Неоконченный портрет» ребёнка зовут Селия, и нам даётся уникальная возможность понаблюдать украдкой за её счастливой детской жизнью, увидеть ткань её юности, в которой реальность смешивалась с мечтами. Частью реальности была, например, большая, величественная кухарка, пекущая вкуснейшие булочки с патокой, и самостоятельное изучение азбуки. Мать считала, что не стоит обучать детей чтению слишком рано, по крайней мере до шести лет, но Агата к пяти годам сама разобралась, что к чему, и научилась читать, просто глядя на разные слова, а не изучая их по буквам. «Няня, скажи: это слово „скупой“ или „жадный“? Я забыла». Правописание Агате давалось с трудом, но она ворвалась в новый мир — мир эльфов, домовых, троллей, — а реальная жизнь занимала её меньше. Скоро девочка уже жила в мире фантазий, населённом плодами её собственного воображения. В этих играх был элемент секретности, отчего они становились ещё интереснее и веселее. Однажды Агата позволила няне узнать о существовании компании, главными персонажами которой были миссис Бэнсон и Котята, а та выдала секрет. Агата услышала, как няня открыто рассказывает о её тайной игре, пришла в ужас и больше никогда никого не допускала в свой волшебный мир фантазий. Отец обучил Агату элементарной математике и обнаружил у неё математический склад ума. Думаю, что это качество — способность как к синтезу, так и к анализу — находит отражение в книгах Агаты, в том, как чисто разрешаются самые запутанные сюжеты. Агата в основном была на домашнем обучении, разве что однажды непродолжительное время посещала уроки арифметики. Думаю, что в этом смысле она не была исключением: в то время многие девочки из хороших семей обучались дома. Необычным было то, что она вообще не получала формального образования, пока не отправилась в пансион для девушек в Париже. Я думаю, не исключено, что, если бы её отдали в школу и втиснули в беспощадное прокрустово ложе образования, это не принесло бы ей ничего, кроме вреда. Школа стала бы препятствовать естественному творческому порыву и загонять в рамки свойственное Агате удивительное воображение.

В «Неоконченном портрете» показаны две характерные черты, присущие Агате и её матери: внутренняя чувствительность и интуитивное понимание вещей, недоступных простым смертным. Сложно сказать, было ли живое воображение следствием или причиной этих черт.

Мама Агаты призналась, что в юности, совершенно в духе викторианской моды, она развлекалась тем, что представляла, как лежит на диване и умирает от неразделённой любви. «Все эти фантазии… Это было так глупо, но, не знаю, почему-то помогало!» Не менее характерен эпизод, произошедший, когда маленькая Агата была на экскурсии в горах возле Котеретса. Когда все уже сидели на мулах и собирались отправиться в обратный путь, погонщик приколол к её шляпе живую бабочку, машущую крыльями. Крупные слёзы текли по её лицу всю дорогу домой, и никто не мог понять, что случилось. Агата словно оцепенела. Она хранила мучительное молчание и не могла открыть причину своего огорчения, потому что боялась обидеть гида. Плачущую, её отвели к матери, и та моментально поняла, в чём дело, и отцепила бабочку от шляпы. О, какая радость, какое облегчение, что не нужно ничего объяснять! Мне кажется, Агата так и не избавилась от своей внутренней застенчивости, и это качество помогало ей понимать других людей, таких же застенчивых, как она сама. Эта способность сочеталась в ней с живым воображением.