Во Франции Сейриг считался ведущим ориенталистом в своей области, но это не мешало ему не покладая рук помогать французским, сирийским и иностранным археологам. В какой бы отдалённой точке ни велись раскопки, он непременно их навещал, а по окончании сезона руководил разделом находок, проявляя крайнюю порядочность.

Его жена, Миетт, была человеком весёлым и жизнерадостным. Будучи ещё студенткой афинского филиала Института Франции, она ходила под парусом по Средиземному морю на небольшом судёнышке и завязала дружеские отношения с флагманским кораблём британского главнокомандующего, адмирала Роджера Кейеса. По приказанию адмирала Миетт и двух других девушек, составлявших её экипаж, подняли на борт флагмана и оказали им прекрасный приём, а команда моряков тем временем подкрасила и починила судёнышко. Не сомневаюсь, что этот случай остался любимой байкой как Миетт, так и самого адмирала.

Сейриг достоин наивысшей похвалы за организацию Службы древностей в Сирии между Первой и Второй мировыми войнами. Он смог осуществить этот проект благодаря влиянию Рене Дюссо, могущественного постоянного секретаря Академии надписей и изящной словесности, и убедил французское правительство выделить щедрые средства на сохранение и восстановление сирийских памятников и зданий.

Нашей самой первой и наиболее сложной задачей в Бейруте было раздобыть транспортное средство, пригодное для поездок по пересечённой местности, где нам предстояло проводить разведку. Ничего подходящего мы не видели, и нам пришлось приобрести четырёхцилиндровый «Форд» с мощным двигателем за сумму, насколько я помню, не превышающую ста пятидесяти фунтов. Потратив ещё немного денег в местной мастерской, мы поставили машину на очень высокую ходовую часть. Конструкция вышла крайне неустойчивая, но это было лучшее, что мы могли сделать в Бейруте. Машину сиреневато-голубого цвета за высоту и облик, исполненный достоинства, даже величавости, мы дерзко назвали «Королевой Мэри». Этот необычно компактный грузовичок, заметный издали, славно нам послужил, и нам удалось извлечь его из многих на первый взгляд безнадёжных вади (водяных потоков). Машина была лёгкой, и усилиями шести-восьми человек её можно было вытащить откуда угодно. Мы перевозили в машине четыре палатки: две предназначались для европейцев — членов экспедиции, третья служила кухней и домом для слуг, а в четвёртой маленькой палатке находилась уборная.

Покинув Бейрут, мы отправились в Хомс, а затем прямиком в Пальмиру, так изящно названную Гертрудой Белл «белым скелетом города, по колено занесённым песком». Так неплохо стартовало наше путешествие.

В Пальмире мы остановились в гостинице, носившей гордое имя «Зенобия» в честь знаменитой царицы, побеждённой в конечном итоге императором Аврелианом. Санитарные условия оставляли желать лучшего, а в спальнях стоял ужасающий запах сливных вод. Когда я пожаловался хозяину гостиницы на отвратительную и нездоровую вонь, тот ответил: «Плохой запах — да, вредный для здоровья — ни в коем случае».

Потом мы совершили длительный переезд до берегов Хабура, которым в течение следующих недель предстояло быть объектом наших изысканий, и поставили лагерь возле Хасеке, в месте, где Верхний Хабур переходит в Нижний и встречается с одним из вади — вади Вадж. На первых порах нам пришлось выбрать это место из административных соображений, и нам там крайне не понравилось. Ветер, казалось, дул непрерывно; весь город покрывала пыль. Засвидетельствовав в очередной раз своё почтение французским вооружённым силам и посетив почту, недостатки которой нам приходилось терпеть ради поддержания связи с миром, мы проехали несколько миль на юг и разбили наш первый постоянный лагерь в местечке Меядин, на территории большого постоялого двора.

Ключевой фигурой нашей экспедиции являлся молодой архитектор Робин Макартни, человек, наделённый железным желудком и немногословностью — то есть качествами, необходимыми, по моему мнению, для хорошего экспедиционера.

Перед тем как отправиться в очередную экспедицию на Восток, я взял за правило ходить в Архитектурную ассоциацию и уговаривать одного из молодых архитекторов, недавно закончивших обучение, поехать за наш счёт на несколько месяцев на Восток — ради удовольствия от поездки и ради бесподобного отпуска, что вряд ли повторится снова. Подобные аргументы прекрасно работали. В те времена не представляло особого труда убедить молодых людей отправиться в поездку на таких условиях. Отцом Макартни был сэр Джордж Макартни, известный человек: он провёл примерно тридцать или тридцать пять лет в Кашгаре и дослужился до должности генерального консула. В то время он являлся нашим единственным связующим звеном между правительствами Индии и Китая. Макартни унаследовал некоторые таланты своего отца: способность усердно трудиться, внимание к деталям, выносливость и настойчивость. Он был на редкость молчалив, превыше всего на свете ценил тишину и лошадей. Моя жена поначалу не могла добиться от него ни слова, но эти кажущиеся высокомерие и надменность объяснялись на самом деле обычной застенчивостью. Макартни и моя жена, как два застенчивых человека, с трудом преодолевали барьер в общении. И всё-таки в один прекрасный момент лёд растаял, потому что совместное преодоление грязи, воды и прочих неприятностей рано или поздно разрушает любые преграды.

Эпизод, давший начало новой дружбе, произошёл, когда мы вернулись в лагерь в Амуде после обследования прекрасного телля под названием Мозан. Дул сильнейший ветер, и среди ночи нам пришлось ценой неимоверных усилий удерживать палатки на месте. Мы все собрались вокруг одной из палаток, как вдруг центральный кол переломился с треском и Макартни шлёпнулся в грязь лицом. Подобное несчастье, постигшее нашего архитектора в предрассветные часы при попытке совладать с яростным ветром, стало последней каплей. Природная сдержанность изменила Макартни. Он разразился потоком ругательств — и отныне и навсегда приобрёл человеческие черты.

Макартни был отличным чертёжником, и созданные им планы придавали нашим рисункам черты профессиональной архитектурной работы. Также Макартни имел способности в области топографии, но так и не выучил местный язык и общался с рабочими, несущими за ним следом вешку и рулетку, с помощью свиста. Эта система изрядно веселила арабов и оказалась на удивление эффективной.

Устроив свой первый лагерь в Меядине, в нескольких милях к югу от Хасеке, мы заняли позицию, удобную для проведения первой части разведки — то есть для обследования холмов по обеим сторонам Нижнего Хабура, начиная от самого Хасеке и заканчивая Киркесием, возле которого эта река впадает в Евфрат. Киркесий, любопытное городище, густо населённое комарами, содержало римские и другие культурные слои, выходившие за рамки наших интересов. Вопреки ожиданиям, мы не нашли на этой южной широте следов более раннего поселения. Тем не менее, возможно, когда-нибудь такие следы найдут: вне всяких сомнений, Хабур часто менял свою извилистую траекторию. У нас же не было времени продолжать поиски.

На обоих берегах Хабура мы обследовали ряд внушительных холмов, пестревших ассирийскими черепками. На правом берегу — Аджаджа (Арбан), Шаддади, Шамсания и Маркада, на левом — Фадхгами и Телль Шейх Ахмад, расположенный в сорока милях к югу от Арбана. Всё это крупные телли, раскопки которых принесут когда-нибудь интересные результаты. Ассирийцы не хуже римлян умели выбирать стратегически выгодное место для поселений и гораздо раньше обосновались в этих местах, удобных с точки зрения защиты и управления, вдоль реки, служившей естественной границей. В IX веке до н. э. ассирийцы, несомненно, стремились укрепить торговые связи с богатыми зерном земледельческими районами в верховьях Хабура и отгородиться от причиняющих кучу хлопот арамейских племён, населявших степь у западных рубежей Ассирии.

Несомненно, наиболее выдающееся городище на этом участке реки и самое интересное для археолога — то, которое около 1850 года частично раскопал Лейард[59]. Называется оно Телль-Аджаджа. Это пыльный холм, среди арабских географов известный как Арбан, бывший в Средние века процветающим городом. Ещё раньше здесь была достаточно важная ассирийская столица локального значения, называвшаяся Шадиканни. Именно в туннеле, обращённом к реке, мы заметили крылатого быка с головой человека, называемого «ламассу», с нанесённой на него надписью. Это был один из пары таких быков. Их изображение публиковал Лейард в книге «Ниневия и Вавилон». Надпись помещалась в одну строчку и содержала имя независимого монарха, правившего в этих местах в начале IX века до н. э. Лейард, проводивший здесь раскопки в течение трёх недель, нашёл и вторую пару быков: когда-то они стояли по обе стороны дверей во дворце, обнаруженном ближе к центру холма. Вдобавок он нашёл барельеф того же периода, изображавший воина и каменного льва. Я уверен, что археолог будущего, взявшийся за раскопки этого величественного холма, дополнит чудесными находками историю Ассирии, а также более ранние и более поздние исторические периоды.

Сколь бы ни привлекало меня в 1934 году это место — сейчас оно могло послужить крайне интересным дополнением к Нимруду, — слишком многие обстоятельства говорили против того, чтобы начинать здесь раскопки. Во-первых, не было никаких свидетельств, что здесь найдутся доисторические слои и что мне удастся установить связь между этим местом и самым ранним периодом цивилизации Месопотамии. Во-вторых, скрывавшая недра холма огромная толща средневековых и арабских слоёв потребовала бы многих лет раскопок. Наконец, самым серьёзным препятствием являлось следующее обстоятельство — поверх холма располагалось множество мусульманских могил. Оставляю эту задачу герою помужественней.

Арбан, самый крупный телль, был также самым северным и самым близким к Хасеке — дальше мы почти не обнаружили следов ассирийских поселений. Как я уже упоминал, в первую очередь поселения, расположенные вдоль Нижнего Хабура, выстраивали с целью защиты и только во вторую — как центры земледелия, хотя одной из их задач стало укрепление торговых связей с севером. Вокруг простиралась сухая степь.