Си Ти отличался спортивным духом. Иногда он боролся с рабочими, и если одерживал победу, то потом часто обвинял противника в том, что тот просто поддаётся начальнику. Он любил пострелять, и мы иногда вместе отправлялись за добычей. Я немножко нервничал, так как один из стволов его ружья двенадцатого калибра погнулся, а скупость не позволяла Си Ти отослать оружие в починку.

Зимой иногда было непросто решить, выходить ли на работу в дождь. Рабочие жили на расстоянии нескольких миль от раскопа, и если они добирались до нас, а работы не было, мы должны были заплатить им за часть дня. Поэтому нам приходилось в полной темноте, по крайней мере за час до рассвета, определяться, пробуем ли мы продолжать работу в этот день. Мы устраивали совещание на крыше дома и, придя к тому или иному решению, передавали с помощью фонаря соответствующий сигнал сторожу, находившемуся на вершине холма в миле от нас. Иногда нам приходилось ждать какое-то время, пока с вершины Куюнджика придёт ответный сигнал. Мы подозревали, что сообщение передаёт не сам сторож, а его жена, периодически сопровождаемая собакой по кличке Вашо.

С приближением зимы нам приходилось закупать дрова для обогрева дома. К счастью, у нас в столовой был камин. Задача была непростой, и Си Ти приспособился подстерегать караваны курдов, перевозившие на ослах дрова с далёких холмов. Иногда он шёл за ними от Куюнджика до самого мосульского моста, стараясь купить дров подешевле, и надеялся заключить максимально выгодную сделку, предложив приемлемую цену до того, как они доберутся до моста, где взимались таможенные пошлины и муниципальные взносы. Той зимой, когда я работал в экспедиции ассистентом, цены зашкаливали, потому что дров страшно не хватало, и Кэмпбеллу Томпсону никак не удавалось договориться на приемлемую сумму. Однажды, когда мой руководитель был на вершине холма, а я работал дома, Барбара Кэмпбелл Томпсон и моя жена выследили караван и потребовали побежать за ним и купить дров, сколько бы они ни стоили. Я так сделал и довольно быстро договорился о цене. Я ждал прибытия Кэмпбелла Томпсона с некоторой тревогой, но он испытал ещё большее облегчение, чем я, обнаружив, что мне удалось добыть необходимый товар. Раз торговцы облапошили не его самого, а самонадеянного юнца, он готов был с этим смириться и воспринял новости с улыбкой.

Кэмпбелл Томпсон, хоть и был скуп, мог иногда проявить исключительную щедрость. Много раз, когда на вершину холма заезжал торговец сладостями, он угощал халвой всех, кто трудился на раскопе. Барбара возмущалась, видя подобную расточительность, и утверждала, что он не поступил бы так ради своих собственных детей. Кроме того, Кэмпбелл Томпсон был гостеприимным хозяином и держал хороший стол. Мы даже содержали в саду небольшое стадо индеек, очень вкусных, и часто выбивались из сил, разнимая дерущихся птиц. Один или два раза мы принимали у себя на Неби Юнусе нашего землевладельца, пожилого джентльмена по имени Шериф Дабагх, с которым мы были в дружеских отношениях. Я с удивлением заметил, что в таких случаях наш слуга немедленно направлялся в дом к землевладельцу, позаимствовать там всю посуду и столовое серебро, так как наша посуда была недостаточно хороша. Впрочем, никто против этого не возражал. Наш дом отличался скромной обстановкой, и когда Агата заявила, что хочет поехать на базар и купить стол, чтобы печатать на нём свою новую книгу. Си Ти счёл эту идею в высшей степени экстравагантной. Стол обошёлся Агате в три фунта. Си Ти цена показалась непомерно высокой. Он не мог понять, почему Агата не могла поставить пишущую машинку на обычный деревянный ящик. На этом столе Агата написала «Смерть лорда Эджвера».

На раскопе Кэмпбелл Томпсон часто бывал невыносим. Ему было чрезвычайно трудно принять решение и выбрать, где дальше копать. Мы вели на эту тему бесконечные споры, а когда, как я думал, приходили к какому-то решению, он иногда говорил: «А сейчас я буду advocatus diaboli[46]», — и начинал всё с начала. В таких случаях я отчаивался и уходил, но на какой-то период мне удалось найти обходной путь. У Кэмпбелла Томпсона были два любимых бригадира, Абдэл Ахад и Якуб, пара старых дураков. Им он доверял безоговорочно, потому как они работали на него уже долгие годы. Я подходил к этим достойным людям и говорил: «Помните, в 1904 году мистер Л. В. Кинг сказал вам, что вот это место, на котором мы сейчас стоим, очень перспективное?» Можно было не сомневаться — они в свою очередь передадут мои сведения начальнику. Я поступал так два или три раза, но потом отнюдь не глупый Си Ти раскрыл хитрость и назвал меня молодым негодяем — наверное, вполне заслуженно. Ещё стоит упомянуть, что иногда мы ездили в Мосул в гости к нашим бригадирам, хотя Кэмпбелл Томпсон и его жена принимали приглашения неохотно: дома бригадиров содержались неважно, условия там были антисанитарные. Си Ти, напротив, был поборником чистоты: вся вода в нашем доме прокачивалась через бергфельдский фильтр и принимались другие подобные меры. Мне запомнился случай, как во время очередного нашего визита один из хозяйских детей сидел по очереди у всех на коленях и, казалось, похныкивал. Си Ти спросил, что с ребёнком. «Ничего, — ответил Якуб. — Просто ветрянка».

Думаю, из моего рассказа понятно, что в Ниневии на холме Куюнджик царил беспорядок. Происходящее могло бы разбить сердце профессионального археолога, но Кэмпбелл Томпсон, к счастью, был человеком другого склада ума. Холм Куюнджик, а именно его верхние двадцать футов, нужно было видеть. Более двух тысяч лет их безжалостно грабили, всю землю перерыли, и она была испещрена бесконечными ямами и отвалами. Что ещё хуже — многие поколения археологов рыли туннели в самое сердце холма, и часто нам приходилось пробираться сквозь один длинный туннель, имея ещё два над головой. Существовал риск обрушения, но мы всё-таки выжили.

Около шести верхних слоёв состояли из руин средневековых домов, и среди сделанных там находок присутствовали крайне интересные объекты. Там попадались замечательные образцы керамики, в том числе товары, импортированные из Китая, и классическая утварь из Самарры, но сами дома находились в ужасном состоянии. Затем мы миновали римские слои. Кэмпбелл Томпсон считал, что в этом месте когда-то был римский форт, и нам даже удалось найти значок римского легионера. Далее мы оставили позади следы сасанидской, парфянской и греческой культур и наконец добрались до персидских и ассирийских слоёв.

В таких условиях неудивительно, что сам Си Ти ни разу не раскопал здание целиком. Более того, на всю Ниневию есть всего один хороший архитекторский план, и это план знаменитого дворца Синаххериба. Большую часть дворца раскопал Лэйад, затем раскопки продолжил Рассам, а совсем недавно его снова открыли и искусно расчистили иракские археологи под руководством Тарика эль Мадхлума. Величественный дворец Синаххериба подробно описал сам царь Синаххериб и заслуженно назвал «дворцом, которому нет равных». Украшенный замысловатыми скульптурными композициями и частично имитирующий сирийские дворцы, он наверняка в своё время выступал в качестве предмета всеобщего восхищения. Именно здесь обнаружили большую часть знаменитого архива, известного как «куюнджикская библиотека» — огромной библиотеки Ашшурбанипала. По подсчётам Кэмпбелла Томпсона, общее число целых табличек и фрагментов составляет около двадцати двух тысяч, хотя в Британском музее зарегистрированы двадцать четыре тысячи, и две тысячи из них составлены из более мелких фрагментов, причём, как я уже упоминал, часть подобных объединений являются заслугой самого Си Ти.

Другую часть куюнджикской библиотеки нашли в здании, известном как Северный дворец, расположенном по соседству с дворцом Синаххериба, но связного плана этого здания не сохранилось.

Нужно сказать пару слов о Синаххерибе, одном из величайших монархов Ассирии, авторе множества строительных и оросительных проектов, чьи работы высоко оценил Кэмпбелл Томпсон.

Кэмпбелл Томпсон, деревенский житель с врождённым топографическим инстинктом, каждый раз, когда ему случалось гулять вокруг Ниневии, внимательно смотрел, нет ли где на земле следов ассирийских руин. Около 1926 года он сделал блестящее предположение, что огромная каменная постройка, располагавшаяся в трёх тысячах ярдов к северу от Куюнджика, возле реки Хоср, представляет собой руины большой дамбы. Дамбу построил Синахериб, о чём свидетельствовала одна из надписей, гласившая, что здесь находится пруд «агамму»[47], где царь держал диких зверей, свиней и других животных, устроив для этого зоопарк и аквариум на радость царям Ассирии. Руины этой дамбы, и по сей день сдерживающей воду, представляют собой два длинных участка стены (один из них имеет не менее двухсот пятидесяти ярдов в длину), сложенных из тёсаных камней — известняка, песчаника и конгломерата, причём каждый камень представляет собой куб высотой в полметра. Один из камней и сейчас возвышается над уровнем воды более чем на девять футов. Существенная часть кладки обработана грубо — из соображений экономии отшлифованы только края камней, основная площадь оставлена шершавой. Как бы то ни было, гипотеза подтвердилась в результате замечательного исследования, проведённого Якобсеном и Сетоном Ллойдом по поручению Чикагского института востоковедения в 1932 году, через шесть лет после открытия Кэмпбелла Томпсона: аналогичную каменную кладку обнаружили при раскопках огромного акведука, построенного Синаххерибом недалеко от Бавиана, в верховьях реки Гомел. Этот акведук, соединивший берега глубокого оврага, хитрым маршрутом проводил воду на расстояние около сорока пяти миль, до самой Ниневии. Вода должна была преодолеть мост, состоящий из трёх арок и сложенный по меньшей мере из двух миллионов тёсаных камней, доставленных из самих бавианских каменоломен, расположенных на расстоянии десяти миль, — огромная работа. Акведук можно назвать огромным инженерным достижением. Для его постройки требовалось разбираться в гидравлике, оперировать понятиями напора воды и нагрузки. Летом, когда вода не текла или задерживалась в верховьях Гомела, ассирийская армия или караваны могли перебраться через мост, не замочив ног, с целью нападения на Иран. Акведук, таким образом, решал сразу две задачи. Это величественное сооружение было одним из не менее чем восемнадцати каналов, откопанных и прочищенных Саргоном (722–705 гг. до н. э.). Подобная забота и уход свидетельствовали о том, что последующие ассирийские монархи осознавали важность ирригации для поддержания садов и развития земледелия.