Кроме всего прочего, Ассирия была ограничена с востока Загросом, мощной горной цепью, и из-за этого постоянно подвергалась вторжениям со стороны жителей гор, иранских мародёров. Чтобы выжить, стране приходилось постоянно держать оборону и всегда находиться в состоянии боевой готовности. Также Ассирия не могла существовать полностью самостоятельно: она зависела от плодородных полей Сирии, расположенной с запада. Такое положение вещей порождало агрессивные настроения, а бодрящий климат способствовал возникновению нации воинов, не склонных к сидячему образу жизни и соответствующим занятиям. Вавилония тоже боялась иранских набегов, но её границы не были столь уязвимы: чтобы добраться туда из Хузестана, требовалось проделать долгий путь, а в лежащем по соседству Лурестане население отличалось куда как меньшей густотой, чем в Загросе, граничившем с Ассирией.

Перед археологом стояла действительно сложная задача — выяснить, насколько сильно жители Ассирии отличались от просвещённых, набожных и мирных народов Вавилонии. Геродот совершенно справедливо отметил, что вавилоняне по природе своей были торговцами. Кроме того, Вавилония могла в основном сама обеспечивать себя зерном: интенсивное орошение позволяло его выращивать. Сеть каналов позволила стране замкнуться самой на себе и сформировала нацию интровертов, в противоположность Ассирии.

После открытых всем ветрам пыльных равнин Вавилонии зелёные холмы Ассирии казались раем. Мы жили в маленьком домике с небольшим садом у подножья Неби-Юнуса, места погребения пророка Ионы — большого телля, скрывавшего остатки арсенала Синаххериба. От дома до вершины Ниневии, то есть до холма Куюнджик, можно было за двадцать минут доехать на лошади. Оттуда открывалась чудесная панорама — как панорама окрестностей, так и историческая. Поднявшийся на сто футов над долиной мог видеть на западе крутые берега стремительно текущего Тигра, а за ним — мечети и церкви Мосула. Сквозь Мосул прошёл когда-то Ксенофонт во время своего легендарного похода в 401 году до н. э., когда он вёл свою армию из десяти тысяч греческих наёмников из долин Кунаксы к Чёрному морю. Не исключено, что название «Мосул» — отголосок старого названия «Меспила». Под этим названием город знали греки. В ста милях к северу Ассирия подходила к турецкой границе, минуя возвышенный участок из насыпей, покрытых зелёным дёрном, скрывавших под собой город Ниневию и его акрополь. На востоке виднелся Курдистан, горы со снежными шапками, известные как Джебель Маклуб, а за ними — Загрос, преграда, отделявшая Ассирию от опасного врага, Ирана. В южном направлении убегали равнины — в сторону Большого и Малого Заба и далёкой Вавилонии.

Сложно себе представить человека, менее похожего на Вулли, чем мой новый начальник, грубоватый, сердечный, добродушный Кэмпбелл Томпсон, эпиграфист по образованию, бывший невысокого мнения об археологии. Он нанял меня сделать глубокое зондирование огромного холма Ниневии на доисторическую глубину и выяснить, что скрывается под ассирийскими культурными слоями. Я с готовностью взялся за эту работу, поскольку я помогал Вулли делать глубокий доисторический раскоп в Уре. Думаю, Томпсон хотел доказать, что в Ниневии не было никакого Всемирного потопа. Я с очень большим интересом исследовал север после шести лет ученичества на юге, и дополнительным плюсом являлась возможность взять с собой Агату. Барбара, жена Кэмпбелла Томпсона, была очаровательной, доброй и лишённой эгоизма женщиной. Свою жизнь она посвящала другим. Мы справедливо привыкли считать её святой.

Перед тем как пригласить в экспедицию нового сотрудника, Кэмпбелл Томпсон подвергал его определённым испытаниям. Одним из таких испытаний была прогулка сквозь грязь и болота, другим — поход в кино. Кэмпбелл Томпсон отличался неравнодушием к этому виду искусства. Агата прекрасно справилась с грязью, а меня Си Ти[43] предупредил, что одного из моих предшественников отбраковали на этапе кино, так как тот делал глупые замечания. Я старательно молчал и создал себе репутацию человека благоразумного. Мне предстояло преодолеть более серьёзное препятствие — показать себя искусным наездником. Кэмпбелл Томпсон, к счастью, не стал меня экзаменовать до отъезда, но подчеркнул, что мне чрезвычайно важно усидеть в седле, потому что мой предшественник, Р. У. Хатчинсон, потерял свой авторитет среди рабочих, упав при них с лошади. Си Ти не мог себе позволить рисковать повторением подобного эпизода. До этого я ездил на лошади всего дважды, на приволье урских степей, и один раз лошадь убежала прямо вместе со мной. Тем не менее я уверил Кэмпбелла Томпсона, что прекрасно умею ездить и ни разу ещё не падал с лошади. Он остался доволен, а я обещал себе всё лето брать уроки верховой езды. Однако время прошло, а я так ничего и не сделал. В общем, я ждал Ниневии с некоторым беспокойством и надеялся как-нибудь выкрутиться. Ещё больше я встревожился, когда узнал, что Кэмпбелл Томпсон собирается купить мне лошадь на базаре в Мосуле. Будучи бережливым до крайности, он стремился купить самое дешёвое животное из возможных и нашёл за цену в три фунта небольшого пони. Его никто другой и трогать не хотел, потому что пони брыкался. Он достался мне.

Почти каждое утро, сменяя друг друга, мы поднимались верхом на холм. К счастью, Кэмпбелл Томпсон не видел, как я садился в седло. Я цеплялся за лошадь, подобно Джону Гилпину[44], и кое-как преодолевал щебёночную дорогу и крутые и ещё более скользкие подъёмы узкой тропы, ведущей на вершину холма, где меня по прибытии громко приветствовали рабочие. Лошадь пугалась такого приёма и немедленно становилась на дыбы. Ещё опаснее был обратный путь, когда лошади приходилось сползать вниз по скользкой тропе, но я как-то умудрялся усидеть, крепко держась за шею животного, особенно в те моменты, когда его заносило на щебёнке. К сожалению, единственный участок дороги, покрытый щебёнкой, находился между нами и холмом. Мало-помалу, полагаясь скорее на удачу, чем на умение, я стал увереннее. К концу сезона я уже получал удовольствие от верховой езды и обгонял Томпсона на равнине. Он сделал мне комплимент, сказав, что я езжу, как кентавр. Возможно, я на подсознательном уровне унаследовал кавалерийскую подготовку своего отца.

Наши рабочие в Ниневии были народом необузданным, не таким дисциплинированным, как в Уре, и общались мы друг с другом свободно, на равных, но арабы даже в Северном Ираке с уважением относятся к начальству, и управлять ими было не особенно сложно, если не терять бдительность. И всё же начало моего сезона с Кэмпбеллом Томпсоном нельзя назвать благоприятным. Как раз в этом, 1931 году, Англия отменила золотой стандарт, и Си Ти решил урезать рабочим плату. Им и так платили относительно мало — по десять, восемь и шесть пенсов в день кайловщику, землекопу и корзинщику соответственно, и я убеждал начальника не сокращать зарплату ещё больше. Си Ти настаивал, что мы не можем поступить иначе и должны платить всем на два пенса меньше и никакие уговоры с моей стороны не заставят его отступить. И вот в первое утро мы взобрались на вершину холма, встали перед собравшимися рабочими и объявили им, что каждому, кто на нас работает, придётся смириться с уменьшением зарплаты на два пенса. Объявление, естественно, было встречено всеобщим возмущением, если не сказать мятежом. Кэмпбелл Томпсон стал по-арабски объяснять, почему зарплату необходимо уменьшить и что значит отменить золотой стандарт. Увы, его выступление успеха не имело, и вскоре он повернулся ко мне со словами: «Кажется, так мы ни к чему не придём. Попробуйте теперь вы». Моего знания арабского не хватало для рассуждений на столь сложные темы, тем более в этой теме я не разбирался, и на своём родном языке сказал, что ничем не могу помочь. Кроме того, я вовремя заметил, как один из наших достойных кайловщиков с угрожающим видом воздел над моей головой кайло. И всё же, несмотря на эту стычку, мы не отступили от своего плана, и рабочие в конце концов смирились со снижением платы. Не знаю, случались ли подобные сцены раньше и повторялись ли потом, но по этому эпизоду можно судить о твёрдости характера Си Ти.

Должен признаться, работа велась достаточно неорганизованно, и одним из доводов Кэмпбелла Томпсона в спорах с рабочими было то, что им самим нравилось приходить на раскоп, где рабочие могли от души поболтать с товарищами. Раскоп служил для них своеобразным клубом. Кэмпбелл Томпсон устроил так, что сначала выполнял свою задачу кайловщик, потом, разрыхлив участок грунта, он садился, и на его место приходил сначала землекоп, а затем корзинщик. В результате невозможно было определить, кто в тот или иной момент должен работать. Ситуацию усугубляло то, что мы в то время каждый день по мере продвижения работы засыпали за собой раскоп, и нам не удавалось увидеть более или менее длинный участок непрерывной кладки. Было невероятно трудно составлять план. На самом деле работа в Ниневии являлась по большей части широко разрекламированной охотой за табличками, и если ничего стоящего не попадалось, Кэмпбелл Томпсон отправлял корзинщиков поработать на старый отвал Лейарда или Джорджа Смита. Мы непременно брали реванш, находя новые фрагменты огромной куюнджикской библиотеки, к тому моменту уже насчитывавшей двадцать две тысячи табличек. Томпсон был настоящим знатоком этого собрания текстов и в своё время, видимо, объединил многие сотни фрагментов. Томпсон вообще представлял собой любопытную смесь разных талантов и разбирался далеко не только в узкоспециализированной эпиграфике[45]. Он на любительском уровне интересовался ботаникой, географией и химией и, занимаясь этими предметами, внёс существенный вклад в изучение этих редких направлений в ассириологии. Вдобавок он был опытным чертёжником, мог быстро набросать эскиз и когда-то учился геодезии: в совсем юном возрасте ему довелось работать геодезистом в Судане. Долго он там, правда, не продержался и успеха не добился. Доставив по поручению руководства из Англии новый инструмент, он умудрился уронить его с утёса. Кэмпбелл Томпсон очень любил сэкономить. Он чертил на доске для выпечки, купленной за полкроны на аукционе в Боарс-хилле, а в качестве вешки использовал сучковатую дубовую палку с турецких холмов. Тем не менее, когда Томпсон завершил съёмку местности в Ниневии, его рисунки совпали с фотографиями с воздуха с минимальной погрешностью, не имевшей значения для археологов.