Тут, наверное, дотошный поклонник Кристи может задать совершенно закономерный вопрос: «Разве использование писателем отдельных, даже многочисленных деталей собственной биографии в описании персонажа дает основание для полного отождествления автора и его героя?» Ответ однозначен. Конечно, нет. Селия не Агата Кристи. Но… Узнав Селию, ее происхождение, окружение, воспитание, мысли, чувства, реакции, читатель безусловно приближается к пониманию характера самой обыкновенной английской женщины, по праву и бесспорно вошедшей в историю культуры XX века. Создавая образ Селии, писательница как бы смотрит со стороны на сходную с собой по многим качествам личность и хладнокровно, хотя и не без симпатии фиксирует ее фантазии и страхи, причуды и предрассудки. Писательница как демиург знает про свою героиню все, что для нее оказывается не так уж и сложно, ибо то, что происходило с Селией, происходило с ней самой.

В «Неоконченном портрете» Кристи проявляет себя не только незаурядным психологом, тонким знатоком детской души, но и превосходным бытописателем. Как бы невзначай брошенная информация вызывает к жизни яркую картину, которую вдумчивый читатель легко воспримет, домыслит и дополнит собственными ассоциациями. Когда семья прибыла на отдых на юг Франции, «началась возня с багажом, а его было много — не меньше тридцати больших сундуков с горбатыми крышками и бесчисленное множество кожаных саквояжей». Вспомните — «Дама сдавала в багаж…» Ведь совсем недавно это было…

Но как за несколько десятилетий изменилось все! И прежде всего ритм жизни. Сегодня большинство людей путешествует по миру с сумкой через плечо и «кейсом» в руке. Агата Кристи, как и ее героиня мисс Марпл, понимала, что прогресс остановить невозможно, но все-таки жаль, что у всех у нас сегодня много меньше осталось времени на общение с природой, с другими людьми, да и с самим собой.

Особое место в повествовании занимает образ бабушки. Если можно спорить о том, насколько Селия второе «я» Агаты Кристи, то уж по поводу бабушки никаких сомнений быть не может. Это действительно бабушка Агаты, которой она была заворожена с самого детства. Описания бабушкиного дома, кухарки Сары и всего остального буквально повторяются в автобиографии. Более того, писательница наделяет мисс Марпл многими чертами бабушки Миллер. Правда, мисс Марпл убежденная старая дева, а бабушка, благополучно пережившая трех мужей, и в свои восемьдесят один год не без интереса посматривает на мужчин. И в самом деле, натуры этих двух пожилых дам могут различаться, но они получили одинаковое воспитание и с ранних лет восприняли некий жизненный уклад, которому всегда неукоснительно следовали. Бабушка, как вспоминает Кристи в автобиографии, «будучи сама жизнерадостной, всегда ожидала от всех и вся самого худшего… она просто не доверяла людям». Сравните отношение к миру мисс Марпл, которую тоже, пожалуй, трудно причислить к убежденным мизантропам: «Не в ее характере было выносить виновному оправдание за недостатком улик, обычно она подозревала худшее и в девяти случаях из десяти оказывалась права».

Несмотря на свои достаточно безобидные чудачества бабушка была великая труженица. Она никогда не сидела без дела — вязала, плела кружева и т. д. Уклад требовал воспитывать детей из «хороших домов» в труде. Но парадокс в том, что «служить», зарабатывать деньги дамам хорошего происхождения было не положено, это была прерогатива мужа. Общепринятая мораль не позволяла делать что-нибудь исключительно ради удовольствия — и бабушкина рюмка портвейна на десерт была ей «прописана врачом». Многим сегодня может показаться забавным это невинное лицемерие, но в защиту этих пожилых британских дам следует сказать одно: заложенные с детства правила и нормы поведения давали им удивительное и нам, увы, уже незнакомое чувство стабильности и прочности. Ведь далеко не случайно в романе подробное описание бабушкиного дома. Это символ размеренной и устойчивой жизни, покоя и порядка. Комментарий рассказчика — это скорее всего суждения самой писательницы: «Мне по душе картина дома с его ноттингемскими кружевами, с гарусным плетением и солидной, полированной мебелью красного дерева. В этом — основа основ. То поколение знало, чего оно хочет. И брало свое от жизни и наслаждалось, и находило острое, живое и здоровое удовольствие в искусстве самосохранения».

«Мой дом — моя крепость». Эта английская поговорка обычно у нас воспринимается либо с осуждением, либо иронически. Почему? Ведь собственный дом прежде всего образ жизни, воспитывающий чувство хозяина, чувство верности и привязанности. Дом — носитель не только этических, но и эстетических норм: первая, наиболее простая возможность проявить свои склонности и вкусы. В самом деле, возможно ли в квартире блочного дома по пять часов кряду играть на рояле, как это любила Селия и сама Агата? Скажите, что плохого в том, что Дом служит убежищем, в котором человек скрывается от неприятностей и тягот мира, восстанавливая душевные силы?

Чувство собственника вовсе не всегда агрессивно. Даже напротив. Обладая Домом, ты, естественно, уважаешь соседей и понимаешь их чувства, хотя можешь и не разделять вкусы. Агрессивен и разрушителен лишь ничего не имеющий люмпен…

Дом для Селии оказывается важнее обеспеченной жизни. После смерти отца семья оказалась очень ограничена в средствах. Но «продать Дом?» «В доме была какая-то особая атмосфера. Атмосфера счастья и счастливо прожитых лет».

Разве можно «сдать крепость», где ты был счастлив? Ее обороняют до последнего…

История с «отчим домом» в романе прямо повторяет случившееся с семьей Миллер. Отец, обаятельный жизнелюб и весельчак, был никаким бизнесменом. И после его смерти продажа дома в Торки действительно обсуждалась всерьез, но юная Агата, как и Селия, воспротивилась. Агата Миллер любила дом. Позже, когда она стала известной Агатой Кристи и пришел достаток, писательница приобретала дома в разных графствах Англии.

В настоящем Доме все было устроено удобно и красиво. К его владельцам приходили в гости. Не зря пожилая прислуга рассказывает Селии «о былом великолепии»: «Двадцать четыре человека усадят бывало за стол к ужину твои папаша с мамашей. Два супа, два рыбных блюда, потом четыре вида закусок, мясное — сорбе, так оно называется, два сладких, салат из омаров и мороженный пудинг!»

Конечно, современные специалисты по питанию как дважды два докажут, что подобный образ жизни вряд ли можно считать здоровым, и, наверное, они правы. Только вот почему Агата Кристи, с детства приученная всегда любившая плотно поесть, прожила без малого девяносто лет? И правда, в этом поколении была какая-то загадка. А, может, действительно они жили так долго потому, что умели получить от жизни удовольствие?

Юной Селии не мешала даже нежданная бедность. Она играла на рояле, пела, читала разные книги, интересовалась живописью. Впрочем, все это было не просто удовольствием, а подготовкой к самому главному в жизни женщины — к будущему замужеству. Кстати, в автобиографии сама писательница не без присущей ей иронии сообщает, что была в детстве медлительна, задумчива и косноязычна, и в семье все единодушно были уверены в том, что она ничего в жизни не добьется. В лучшем случае — «прилично» выйдет замуж.

Трудно удержаться от соблазна процитировать авторскую характеристику Селии: «…пережила она и немало мук из-за своей робости, которой страдала с самого младенчества. Из-за этого стала она неуклюжей, очень неразговорчивой и совершенно неспособной высказать свои чувства…»

Но замуж-то выходить все равно было нужно! Смысл брака раскрывается устами матери: «Деньги в жизни не главное, но как важно, чтобы женщину окружали покой и уют…»

Легко себе представить, как возмутятся современные феминистки таким старомодным взглядом на судьбу женщины. Конечно, мы сегодня знаем женщин, возглавляющих процветающие фирмы и даже банки, не говоря уже о том, что слабый пол в нашей стране десятилетиями наравне с мужчинами в неуклюжих желтых робах ремонтирует дороги. Но вряд ли даже очередная научно-техническая революция принципиально изменит биологическое предназначение женщины. Сама-то Агата Кристи, пожалуй, точно знала, какова роль женщины в мире. Иначе чем объяснить, что и в последние годы жизни, заполняя анкеты в графе «род занятий», неизменно писала «жена». Не без юмора повествует она в автобиографии о том, что у нее долго не было отдельного кабинета и писала она где придется: на уголке обеденного стола, на туалетном столике в спальне. Трудности возникали только тогда, когда дотошные журналисты, приходившие брать интервью, требовали показать место, где она работает, хотели сфотографировать ее за письменным столом в кабинете…

Одним словом, думаю, что Агата Миллер с ранней юности до самых последних дней не сомневалась в том, что жена, как говаривала одна мудреная дама, должна прежде всего «аккомпанировать» мужу.

Писательница устами повествователя-«комментатора» отмечает некоторую «скандинавскую» холодность Селии. Значит ли это, что ей все равно с кем соединить свою судьбу, лишь бы ее окружали покой, забота, благополучие? Вовсе нет. Селия в глубине души романтична и сентиментальна. Пока у нее есть «дом, сад и рояль», она просто не замечает жизненных невзгод. Замужество по расчету никак не соответствует ее внешне сдержанной, но чувственной натуре: «Брак для нее означал любовь — возвышенную, романтическую любовь — и счастливую навсегда жизнь».

«Сантименты», то есть именно чувства, определяют ее отношения к поклонникам, а совсем не разумный практицизм. Чуть было она не вышла замуж за человека много ее старше только потому, что он писал замечательные любовные послания: «Все было так романтично… так похоже на картины ухаживания, которые рисовала Селия в воображении. Его письма, то, что в них говорилось… это было как раз то, чего она жаждала».

Легко, словно бы играючи, Кристи точно раскрывает психологию юной девушки конца XIX — начала XX века. Как сказали бы литературоведы застойных лет, Селия — типичный представитель свой среды. И это действительно так. Но эта пресловутая типичность, иногда даже особо подчеркнутая ординарность отнюдь не делает ее менее трогательной и очаровательной.