Что же это было? Слева — нет, кажется, справа. Да, точно справа, они еще ехали тогда по деревне. Как раз проезжали почту. Он еще подумал, что надо бы позвонить Эдисонам предупредить, что опаздывает. Почта как почта. А вот рядом… Соседняя дверь — нет, скорее, через одну. Что-то до боли знакомое. Он еще вспомнил тогда… что же он вспомнил? Господи, вот мучение! Какой-то цвет… даже несколько цветов. Да-да, именно сочетание цветов. И слово. Оно напомнило ему о прошлом. О чем-то очень приятном. Не просто увиденном, а пережитом. Но о чем же, о чем? Где это было? Ответ так и просился на язык. Да повсюду же! На островах, на Корсике: в Монте-Карло, когда он наблюдал, как крупье крутит колесо рулетки; за городом, наконец. В разных-разных местах. С ним еще был кто-то… Да, кто-то еще. Без кого ничего бы и не случилось…

Наконец-то! Он вспомнил. Если бы можно было… Его мысли прервал появившийся шофер. За ним следовал механик.

— Это не займет много времени, сэр, — бодро заявил шофер. — Минут десять — двадцать… Около того.

— Ничего серьезного, — сообщил механик тягучим голосом деревенского жителя. — Просто машина еще не обкатана. Я бы сказал, сэр, ха-ха, у нее режутся зубки.

Мистер Саттертуэйт даже не хмыкнул. Изданный им звук был самым настоящим скрежетом зубовным. Выражение довольно распространенное, но истинное его значение он понял только с годами — когда разболталась верхняя пластинка. Зубы: молочные, потом постоянные, затем больные, под конец и вовсе искусственные, а теперь — вот — машинные. Поистине, вся жизнь вертится вокруг зубов.

— Отсюда до Довертон-Кингсбурна рукой подать, — сообщил шофер. — Возьмите такси, сэр, они здесь есть. А я пригоню машину, как только будет готова.

— Нет! — неожиданно взорвался мистер Саттертуэйт.

Его глаза горели, а в голосе звучали такая власть и сила, что механик с шофером невольно попятились.

— Пойду, — уже спокойнее продолжил мистер Саттертуэйт, — прогуляюсь. Когда сделаете, найдете меня в трактире «Арлекин». Мы его проезжали по дороге. Он ведь так называется? — повернулся он к механику.

— Да, сэр, только… Только это не очень хорошее место, — пробормотал тот.

— Тем лучше, — величественно изрек мистер Саттертуэйт и, развернувшись, решительно зашагал прочь.

Оставшиеся проводили его недоуменными взглядами.

— Вообще-то он у меня тихий, — извиняющимся тоном проговорил шофер. — Просто не понимаю, что на него нашло.

Лучшим в селении Кингсбурн, определенно, было его название. Остальное представляло из себя маленькую деревеньку с одной' улицей, несколькими домами и парой магазинов, причем разницы между всеми этими сооружениями, не считая вывесок, не было ни малейшей. Обычная мирная деревенька. Ни красот, ни достопримечательностей. Естественно, любое яркое пятно сразу бросается в глаза и надолго запоминается. Мистер Саттертуэйт подошел к почте. Ничего особенного: ящик для писем, стандартный набор газет и открыток. Но рядом… Рядом было то, что привлекло его внимание раньше и привело сюда теперь. Трактир «Арлекин». Неожиданно мистер Саттертуэйт занервничал и сам себе удивился. Так разволноваться из-за какого-то там названия! Что-то уж больно впечатлительным стал он под старость. «Арлекин». Ну, собственно, и что?

Механик оказался прав. Внутреннее убранство трактира совершенно не способствовало аппетиту. Пожалуй, там еще можно было перекусить или выпить кофе — но не более того. Мистер Саттертуэйт хотел уже было развернуться и уйти, как что-то привлекло его внимание. Половина помещения была отдана под магазин керамики. Не унылый и серый антикварный магазин с никому не нужными вазочками, пылящимися на стеклянных прилавках, а вполне современный магазин с выходящей на улицу витриной, переливающейся всеми цветами радуги. Среди прочего там красовался чайный сервиз. Большие разноцветные чашки и блюдца: синие, красные, желтые, зеленые, розовые, фиолетовые.

— Настоящий парад красок, — подумал мистер Саттертуэйт.

Так вот что отпечаталось в его памяти, когда они проезжали по этой улице! На ценнике значилось: «Чайный сервиз „Арлекин“».

Ну конечно же: «Арлекин»! Именно это слово он и пытался вспомнить. Веселые цвета, цвета арлекина.

«Уж не знак ли это?» — подумалось вдруг ему.

Знак свыше. Глупо, конечно, но как увлекательно! А вдруг здесь и вправду окажется его старый друг, мистер Арли Кин? Сколько же воды утекло с тех пор, как они виделись в последний раз? Ох, много! Тогда мистер Кин исчез, растворился на неприметной сельской тропинке, которую все называли «Дорогой влюбленных». Мистер Саттертуэйт давно уже привык, что судьба дарит ему одну — иногда две — встречи с мистером Кином в год. В этом году надеяться на встречу, похоже, уже не приходилось.

И тут, в убогом трактире, в глухой деревушке Кингсбурн им вдруг овладело предчувствие, что он может все-таки встретить мистера Арли Кина.

«Глупость какая, — сказал он себе. — Даже странно. Вот уж действительно: с годами начинаешь потихоньку выживать из ума».

Он никогда не скрывал от себя, что ему мучительно недостает мистера Кина, олицетворявшего для него чуть не все лучшее и значительное из прожитой жизни. Ему не хватало этого человека, который мог появиться где угодно, когда угодно, и чье появление всегда означало, что с мистером Саттертуэйтом вот-вот произойдет нечто захватывающее. В общем-то не совсем даже с ним, но что без него никогда бы и не случилось. Это-то и было самое интересное.

Рядом с этим человеком мистер Саттертуэйт чувствовал себя… совсем другим. Благодаря одному только слову, оброненному мистером Кином, ему в голову приходили великолепные идеи. Он начинал замечать, сопоставлять, думать. И, в результате, делать именно то, что единственно и следовало предпринять.

Мистеру Кину стоило только усесться напротив, ласково улыбнуться, и в голове мистера Саттертуэйта начинали роиться мысли и образы, в которых он сам, Саттертуэйт, Представал уже совершенно иным. Это был Саттертуэйт, обладающий множеством друзей, среди которых попадались и герцогини, и епископы — и прочие люди с немалым весом в обществе. Саттертуэйт всегда был немножко снобом, и ему льстило общение со знатными семьями, многие века неофициально властвовавшими в Англии. Впрочем, молодые люди, не обладающие весом в обществе, тоже могли рассчитывать на его участие, но для этого они должны были предварительно попасть в беду или влюбиться — в общем, тем или иным образом нуждаться в его помощи. И он, Саттертуэйт, действительно мог им помочь. Благодаря мистеру Кину.

Сейчас же, когда того не было рядом, мистер Саттертуэйт был вынужден, как последний обыватель, разглядывать витрину сельского магазинчика, продающего современный фарфор, чайные сервизы и, разумеется, керамические кастрюльки.

— Ладно, — сказал себе мистер Саттертуэйт, — зайду. Не зря же я тащился в такую даль. Все равно машину будут чинить еще бог знает сколько. Уж наверное, здесь интереснее, чем в мастерской.

Еще раз взглянув на витрину, он неожиданно для себя решил, что это очень хороший фарфор. Качественный и добротный. Как в старину.

Его мысли тут же устремились в прошлое. Герцогиня Лейтская. Старая добрая герцогиня! Как добра она была тогда к своей служанке: они плыли на Корсику, и у несчастной разыгралась морская болезнь. Никогда до этого он не представлял, что эта женщина может быть кротка как ангел. Уже на следующий день к ней вернулся ее буйный нрав, который, кстати сказать, ее домочадцы переносили без единого звука протеста. Мария, Мария. Старая добрая Мария Лейтская… Умерла несколько лет тому назад. Ах, вот оно что! У нее тоже был сервиз «Арлекин». Такие же большие разноцветные чашки. Черные, желтые, красные и мрачноватого, на его взгляд, красновато-коричневого оттенка — ее любимого. У нее даже был рокингемский чайный сервиз с золотой росписью по красновато-коричневому фону.

— Да, — вздохнул мистер Саттертуэйт, — вот это было время! Выпить, что ли, здесь кофе? Разумеется, он на три четверти будет состоять из молока, а остальным окажется сахар, но все лучше, чем ничего.

Он вошел внутрь. Трактир был почти пустым.

— Видимо, — решил мистер Саттертуэйт, — для любителей чая еще не пришло время. Впрочем, оно, похоже, и вовсе уже прошло. Кто теперь пьет чай? Разве что старики, да и те у себя дома.

В углу шепталась какая-то парочка, за столиком у стены лениво сплетничали две женщины.

— А я ей говорю, — важно и мрачно изрекла одна из них, — что так не годится. «Я этого не потерплю», — так ей прям и сказала. Вот и Генри со мной согласен.

— Бедный Генри, — подумал мистер Саттертуэйт. — Попробовал бы он не согласиться. На редкость отталкивающая особа. Подружка, впрочем, не лучше.

Он отвернулся и подошел к прилавку магазина.

— Можно взглянуть?

— Конечно, сэр, — услужливо ответила продавщица. — У нас как раз очень хороший товар.

Мистер Саттертуэйт принялся рассматривать разноцветные чашки. Повертел в руках одну, вторую, снял с полки молочный кувшин, полюбовался фарфоровой зеброй; провел пальцем по очень даже недурной пепельнице… Услышав звук отодвигаемых стульев и обернувшись, он увидел, что сельские леди, продолжая сплетничать, расплатились и двинулись к выходу. Как только они вышли, в дверь вошел высокий мужчина в темном костюме и уселся за освободившийся столик спиной к мистеру Саттертуэйту. Со спины человек казался стройным и сильным. Впрочем, из-за скудного освещения трудно было сказать с уверенностью. Обычная фигура, возможно, немного мрачная. Мистер Саттертуэйт снова повернулся к прилавку.

«Надо бы купить что-нибудь, — подумал он, — а то неудобно перед продавщицей».

И в этот момент солнце наконец вышло из-за туч. До этого мистеру Саттертуэйту как-то не приходило в голову, что магазин кажется мрачным из-за недостатка солнечного света. Он вспомнил, что за все время поездки солнце так ни разу и не выглянуло. Теперь же, когда в разноцветное, похожее на церковный витраж, окно ворвались лучи солнечного света, фарфор заиграл всеми цветами радуги.